НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 24 - Булычев Кир - Страница 25
- Предыдущая
- 25/66
- Следующая
Но сосредоточиться Веснин не мог. Мешала гитара Ванечки, мешали смешки Анфеда, мешала, наконец, приближающаяся гроза. Темная напряженность, раздражающая сухая духота пропитали собой весь мир — каждую безвольно провисшую ветку, каждую хвоинку на пожелтевших лиственницах, каждую застывшую глыбу глины на дороге, взрытой гусеницами случайного вездехода.
В принципе Веснин знал причину своего раздражения. Не только предгрозовое затишье, не только духота, по капле выдавливающая смолу из сосен, убивали его настроение. Самым тяжким прессом оказались слова Серова. Серов, его лучший друг, физик, умница, Серов, которому он читал черновики всех своих рукописей, весьма скверно отозвался о последней его вещи. «Голая выдумка!..» Будто он, Веснин, и впрямь мог писать космического пришельца с натуры… И еще Серов заявил: «В чем сущность твоих героев? Почему они все под два метра ростом, почему их мозги забьют любую ЭВМ и почему при всем этом они никогда не знают, что случится с ними через час?…» Разумеется, Веснин возразил: «Ты сам не знаешь, что случится с тобой через час». Серов взглянул на часы и отрезал: «К Милке пойду». — «Это ты думаешь так, — настаивал Веснин. — Подвернешь ногу, попадешь в скорую…» — «Вот с таких размышлений, — сухо сказал Серов, — и начинается путь к поповщине… Если ты уж взялся писать, пиши ясно. Кроссворды я в «Огоньке» найду. Мне скучно, старик, читать о двухметровых стандартных умниках. Я хочу знать, не жмут ли у них башмаки, не ест ли их совесть, С пришельцами — да. Тут я готов согласиться: выдумывай, в добрый час. Но когда на страницы вылезает землянин, я хочу знать, кто он и что с ним связывает именно меня. Господи, Веснин, как надоели эти двухметровые умники! И почему, скажи, гоняются за ними твои героини? Ведь должно же в них быть какое-то волшебство! Ну не волшебство, так хоть мускусный запах! И не втирай мне очки. Мы, читатели, ждем от тебя не стандартный конструктор, а матрицу с жизни, пусть даже вымышленной, перенесенной на века вперед!»
«Конструктор? — обиделся Веснин. — Мой конструктор лучше твоих нудных установок! Твои установки, вот они-то и одинаковы на все века, их только ломать можно, они не поддаются переустройству. А читатель он не дурак, не унижай его. Нужны читателю твои законченные герои, как же! Читатели хотят думать сами!»
Вроде бы убедительно. Но не для Серова. И как ни странно, не для самого Веснина. Потому он и ворочался на матрасе. То ли гроза уж слишком запаздывала, то ли вообще переоценил он прелести базы — раздражения в Веснине хватило бы на двух мизантропов. «Теоретик! — вспоминал он Серова. — Я и сам знаю, что одного моего героя можно подменить другим. Но в этом-то и есть их сила. Благодаря своей неспециализированности они выживают там, где давно бы накрылась любая белокурая бестия, украшенная шрамами и пылью странствий…»
«Соавтора бы тебе, — вспомнил он больно уколовшие его слова Серова. — Чтобы этот соавтор совал тебя носом в каждую придуманную тобой деталь, в каждый жест придуманных тобой умников. И не физика тебе надо в соавторы, и не математика, вообще не специалиста, а кого-нибудь из тех бедолаг, что годами маются в лаборантах. Уж они-то знают, как жмет башмак, уж они-то знают, как протянуть месяц на сто рублей!»
«Чепуха какая, — подумал Веснин, издали, не без зависти следя за Анфедом, вырывающим гитару у Ванечки. — Анфеда мне что ли в соавторы? Чтобы герои мои исправно терпели крушение в каждом своем начинании?…»
Веснин даже привстал с матраса. «Что-то за этим, конечно, крылось. За случайно подслушанной фразой, за мелькнувшим в окне автобуса необычным профилем всегда есть таинственность, волнующая не меньше, чем петрозаводское чудо или Лох-Несс. В самом деле, чем отличается от всех других женщин Надя? Не тем же, конечно, что обучает олигофренов. Не тем же, что обожает песенки под гитару… Ступает, наверное, как-то не так, смотрит, слушает, чувствует иначе… Надо бы присмотреться… Хотя, с другой стороны, что это даст мне? Разве я вложу Надин жест в поведение пришельца с Трента? Разве может улыбаться, как Надя, умирающий во льдах марсианин?… Не соавтор мне нужен, а отстранение. Иначе все мои пришельцы и говорить и действовать будут как Надя, как Анфед… А это ли ищут в фантастике?… Нет, не прав Серов. Мне не в Анфеда следует всматриваться, а в фотографии звезд. В их странных россыпях, в самой их неимоверной удаленности от нашей животной недолговечности есть нечто надчеловеческое, помогающее найти именно ту деталь, которую никто еще не видел, не мог угадать. И не Серова мне следует помнить, а Максвелла. «Когда мы полагаем, что думаем о Субъекте, мы на самом деле имеем дело с Объектом, прикрытым фальшивым именем». Прав Максвелл. Мое дело срывать фальшивые имена, уходить от всем приевшегося антропоморфизма, искать новое…»
В сущности, веруй Веснин в свою теорию — Серов ему не судья. Но в рассуждениях Веснина, как ни были они логичны, таились (и он чувствовал это) какие-то неведомые просчеты. Линия рассуждений то зашкаливала, уходя в неведомое, неугадываемое, то перла, как порожняк по сухому бесплодному асфальту. И еще… Хотя Веснин и считал (и был в том глубоко убежден), что на людей надо смотреть прежде всего, как на чудо, преследовали его самые невероятные сомнения. «Да, конечно, там впереди, в двадцать четвертом, в двадцать пятом, ну, пусть в двадцать шестом веке исчезнут такие понятия, как ложь, накопительство, сила власти, но не превратится же человек в идеальный кристалл — в счастливый, купающийся в счастье кристалл. Даже в кристалле, если не выращивать его искусственно (а решимся ли мы на искусственное выращивание самих себя?), всегда есть ничтожные включения, искажающие его чистоту. А человек? Вытравит ли он из себя эти включения?… Может, все-таки прав Серов: даже говоря о самом далеком будущем, следует помнить себя и таким, каким ты был век, два, пять столетий назад? Помнить, и по ниточкам распутывать собственную историю… Ах, не собственная она! Ах, это история брата или сестры? Так тем лучше! Пиши, чисти, взрывай! Узнают себя? Перестанут с тобой считаться?… Что ж, тогда еще проще. Отделывайся пресловутым: «Любые совпадения имен и событий являются чистой случайностью». Забудь, что природа создала тебя хирургом, забудь, что цивилизация веками создавала для тебя самые совершенные инструменты. Оставайся, положим, массажистом, пиши о пришельцах с Трента. Это, конечно, верней: никто ведь из нас никогда не заподозрит в себе пришельца…»
Закурив, Веснин хмуро выглянул из палатки. Что за край! Гроза не прольется, ветер не ударит, море не зашумит. Жара и электричество вытопили из воздуха весь кислород. Какая тут, к черту, работа!
И услышал голос Кубыкина.
2
Голос у Кубыкина был замечательный. Редкого безобразия голос — то срывающийся на фальцет, то гудящий как труба, которую (даже не зная, что это такое) называют иерихонской.
— Тама вот, — басом сказал Кубыкин, указывая в сторону речки. — Тама вон она и прошла… Молния… Сперва, как ручеек, текла по-над берегом… Потом в шар свернулась… Как сварка, да? Я бегал- вдруг рыбка всплыла, вдруг лещиков поглушило? Так нет! — голос Кубыкина взвился, утончился. — Ну, ручеек сперва! Как изоляцию пробило! Меня аж затрясло — во, думаю!
Ванечка издали отозвался:
— Как шар, говоришь? А диаметр?
— Ну, это… ну, с метр!
— Анфед! Посчитай! — приказал Ванечка.
— Я уже посчитал, — хохотнул Анфед. — Таких не бывает!
— Слышал? — спросил Ванечка. — Не бывает таких, Кубыкин! Сам Анфед посчитал!
Кубыкин обиделся:
— Это вы от безделья! Есть да спать — это каждый может! — И покраснел, налился предгрозовым раздражением: — Веники! Ломать! По пять штук с каждой палатки! Без веников никого с базы не выпущу!
Конечно, можно было возразить: а зачем веники, если через неделю базу вообще закроют на зиму? Но Кубыкин столь откровенно ждал возражений, что даже Веснин не выдержал. Вылез из палатки, подошел к ребятам:
— Наломаем.
- Предыдущая
- 25/66
- Следующая
