Капитан и Враг - Грин Грэм - Страница 8

• Предыдущая
• 8/34
• Следующая

— Роскошная история, — шепнул мне в правое ухо Капитан.

— Да.

По-моему, по сюжету власти — не помню, какие они там были, — даже выслали против Кинг-Конга самолеты, а он, естественно, интересовал меня куда больше, чем его ноша.

— Почему он ее не бросит? — спросил я.

Наверное, я показался Капитану очень бессердечным, потому что он отрезал:

— Он же любит ее, малыш. Неужели тебе непонятно, что он… любит ее?

Но мне это, конечно, было непонятно. Я же видел как девица пинала Кинг-Конга, а я считал, что, если любишь человека, значит, он тебе нравится, разница лишь в том, что при любви еще и целуются, только поцелуям я не придавал большого значения. Целоваться меня заставляла тетка, но ведь если человек тебе нравится или ты его любишь, не станешь же ты его пинать. Пинают врага, чтобы сделать ему больно. Это я достаточно хорошо понимал, хотя у меня никогда не возникало желания причинить кому-то боль — разве что мальчишке по имени Туайнинг, который много лет тому назад мучил и преследовал меня как амаликитянина.

Когда в зале зажглись огни, я обнаружил странную вещь; я увидел в глазах Капитана слезы. Мне тоже было жаль Кинг-Конга, но не настолько. Как-никак он же был сильнее всех и мог пинаться в ответ, а вот я не мог пнуть Туайнинга — он был на два года старше меня. Я решил что Капитана расстроило что-то другое, и спросил:

— Что-то случилось?

— Бедняга, — сказал он, — весь мир был против него.

— Мне понравился Кинг-Конг, но зачем он все время таскал с собой эту девушку — он же ей не нравился!

— С чего ты взял, что он ей не нравился?

— Потому что она его пинала.

— Пинок-другой еще ровно ничего не значит. Так уж они устроены, эти женщины. Он же любил ее. Несомненно, любил.

Опять это бессмысленное слово «любовь». Как часто тетка спрашивала меня: «Ты меня любишь?» И я, конечно, всегда отвечал: «Да». Это самый легкий выход из трудного положения. Не мог же я ответить ей: «Осатанела ты мне до смерти». Она была по-своему добрая женщина, но теперь я то и дело невольно сравнивал ее сандвичи с обедом, которым угостил меня в «Лебеде» Капитан. Я уже понимал, что Капитан мне нравится, и был уверен, что это нежное слово «любовь» с ее таинственными требованиями никогда не войдет в наш обиход.

После кино прогулялись немного, затем Капитан остановился на перекрестке и спросил меня, как уже спрашивал однажды:

— Ты знаешь дорогу домой?

Слово «дом» все еще повергало меня в некоторую растерянность, хотя я и сам — в порядке эксперимента — уже начал его употреблять. Это слово всегда употребляла тетка, а в тех редких случаях, когда мы встречались с Сатаной, он, конечно, тоже его употреблял; он говорил: «Пора ехать домой, малыш», хотя подразумевал под этим поезд в Ричмонд и дом моей тетки. Я сказал:

— Домой?

— К Лайзе, — сказал Капитан, и у меня возникло чувство, что я в чем-то не оправдал его надежд, но не понимал, в чем именно.

— Конечно, — сказал я, — это ведь всего в трех кварталах отсюда. А вы разве не идете со мной?

— Лучше нет. — Он сунул мне в руку газету и сказал: — Отдай это ей. Скажи, пусть прочтет вторую страницу, но волноваться не надо. Все будет о'кей.

И я отправился «домой» — они ведь хотели, чтобы я это так называл, — несколько разочарованный тем, что Капитан не пошел со мной.

Любить и нравиться — мне, ребенку, наверное, трудно было провести грань между этими двумя понятиями. Даже в последующие годы, когда сексуальное влечение начало играть в моей жизни свою роль, я ловил себя на том, что задаюсь вопросом, люблю ли я ту или иную девушку, или же она мне только нравится, потому что мы оба получаем от наших встреч удовольствие?

Шагая домой с газетой, я был глубоко уверен, что Капитан мне нравится, но пока еще вовсе не был уверен, нравится ли мне Лайза. Оба они были для меня тайной, но если мне хотелось разгадать тайну, которую представлял собою Капитан, то тайна Лайзы меня не интересовала — отношения у нас что-то не складывались.

Я вручил Лайзе газету и передал слова Капитана, но она сунула газету в ящик на кухне, и я понял, что Лайза не станет ее читать при мне.

— А что там на второй странице? — собравшись с духом, спросил я.

— Какой второй странице?

— Да в газете. Он же велел тебе прочесть вторую страницу.

— О, это он так, пошутил, — сказала она и начала накрывать на стол к ужину.

В тот вечер я не мог заснуть и, когда воцарилась тишина, на цыпочках спустился на кухню. Я обнаружил газету в корзинке для мусора и утащил ее наверх, к себе на диван.

Тем не менее я не сразу взялся за ту страницу, про которую говорил Капитан. Слишком я был возбужден. Мне казалось, что я вот-вот узнаю про Капитана что-то очень важное. Он ведь признался мне в первый день нашего знакомства, что не всегда говорит правду, а газета, на мой юный взгляд, печатала всегда правду, истинную правду. Я нередко слышал в прошлом, как ахала моя тетка по поводу какого-то необычайного, совершенно непредставимого события, вроде рождения гиппопотама или носорога в лондонском зоопарке: «Конечно, это правда. Это уже напечатано в газетах».

Я до сих пор вижу первую страницу «Телеграф», — а Капитан всегда читал «Телеграф» (теперь-то я понимаю, что «Телеграф» вместе с котелком, тростью и усиками щеточкой был атрибутом сценического костюма, помогавшего ему создавать определенный образ). В глаза мне бросился заголовок, напечатанный крупными буквами и сообщавший нечто совершенно неинтересное — возможно, падение правительства… нельзя все запомнить. Вот если бы это было убийство… но то было какое-то сообщение, не застрявшее в голове двенадцатилетнего мальчишки. А вот два события на второй странице я помню по сей день: одним из них было жуткое самоубийство — какой-то мужчина облил себя керосином и, поднеся спичку, поджег; другое касалось ограбления, совершенного какой-то шайкой. Шайки активно действовали в моем воображении, да и амаликитяне были шайкой. А та шайка, судя по всему, связала ювелира в Уимблдоне и сунула ему кляп в рот. Он засиделся допоздна в своем магазине, «проводя инвентаризацию», как вдруг к нему постучался «мужчина с военной выправкой» и спросил, как пройти на Бэкстер-стрит, а такой улицы в Уимблдоне не знают. Мужчина этот повернулся и пошел к выходу, и, прежде чем ювелир успел запереть дверь, к нему ворвалась шайка; уходя, бандиты унесли с собой весь товар стоимостью в несколько тысяч фунтов. Никаких доказательств того, что «мужчина с военной выправкой» каким-либо образом причастен к ограблению, не было, и полиция просила его объявиться и помочь расследованию. Существовало предположение, что та же шайка совершила еще одно ограбление несколько недель тому назад.

Я снова прокрался вниз и положил газету на место, а потом долго лежал на диване без сна и думал о странном совпадении — почему несуществующая улица названа моей фамилией. На другой день моя приемная мать выглядела испуганной и взвинченной. Мне показалось, что она боится появления чужих людей. Дважды раздавались звонки в дверь, и оба раза она посылала меня узнать, кто там, а сама стояла внизу, у лестницы, и встревоженно смотрела на меня. В первый раз звонил всего лишь молочник, а во второй — кто-то, зашедший не по адресу. В тот вечер, посреди ужина — а было, как всегда, мое любимое блюдо: котлета с запеченным яйцом, — Лайза ни с того ни с сего вдруг заговорила с таким пылом, точно возражала мне (хотя все это время я молчал, как и она).

— Он же хороший, — сказала Лайза. — Он никогда не сделает ничего по-настоящему плохого. Не в его это характере. Ты должен это знать.

— Знать — что?

— Я иной раз думаю — слишком он добрый для нашей жизни. Я боюсь за него.

Тогда, во время затяжного отсутствия Капитана Лайза начала беспокоиться по поводу моего образования.

— Ты же должен чему-то учиться, — сказала она мне как-то за чаем.

— Чему?

— Да почти всему, — сказала она. — К примеру арифметике.

• Предыдущая
• 8/34
• Следующая