Человеческий фактор - Грин Грэм - Страница 5

• Предыдущая
• 5/66
• Следующая

— Не надо преувеличивать, милый. Это же не их вина. Тут виновата твоя работа.

— Сейчас уже поздно ее менять.

— Ничто никогда не поздно, — сказала Сара, и ему так хотелось бы ей поверить. Она пошла на кухню за холодным мясом и по пути поцеловала его.

Он выпил еще порцию виски, и, когда они садились за стол, Сара сказала:

— Хватит дурака валять, слишком много ты пьешь.

— Только дома. Здесь меня никто не видит, кроме тебя.

— Я имела в виду не работу. Я имела в виду твое здоровье. А на твою работу мне ровным счетом наплевать.

— Вот как?

— Подумаешь, одно из управлений Форин-офиса. Все ведь знают, что это такое, и тем не менее ты должен держать рот на замке, точно какой-то преступник. Если ты расскажешь мне — мне, своей жене, — чем ты сегодня занимался, тебя уволят. Хоть бы уж тебя уволили. Так чем ты сегодня занимался?

— Посплетничал с Дэвисом, сделал несколько пометок на нескольких карточках, послал телеграмму… ах да, со мной еще беседовал этот новый офицер службы безопасности. Он знал моего кузена — они оба учились в Корпус-Кристи.

— Какого кузена?

— Роджера.

— Этого сноба из казначейства?

— Да.

Когда они поднимались в спальню, он спросил:

— Могу я взглянуть на Сэма?

— Конечно. Но он теперь уже крепко спит.

Буллер последовал за ними и, словно конфетку, оставил комок слюны на простыне Сэма.

— Ах, Буллер…

Бульдог помахал обрубком хвоста, словно его похвалили. Для боксера он был не слишком умен. Он стоил кучу денег, и его родословная, пожалуй, была уж слишком идеальна.

Мальчик лежал поперек своей тиковой кровати, положив голову на коробку с оловянными солдатиками вместо подушки. Черная нога свешивалась из-под одеяла, между пальцами ее застрял офицер танкового корпуса. Кэсл смотрел, как Сара уложила сына поудобнее, вытащила из пальцев офицера, а из-под бедра — парашютиста. Она так умело перевернула мальчика, что тот даже не проснулся и продолжал крепко спать.

— Он очень горячий, и кожа такая сухая, — заметил Кэсл.

— Так бы и с тобой было, если б у тебя температура подскочила до ста трех [около 38oС].

Сэм был много чернее матери, и перед мысленным взором Кэсла возник снимок, сделанный во время голода: маленький трупик, распростертый на песке пустыни, и стервятник над ним.

— Температура, безусловно, высокая.

— Не для ребенка.

Кэсла всегда поражала спокойная уверенность Сары: она могла приготовить новое блюдо, не заглянув в поваренную книгу, и в руках у нее все спорилось. Вот и сейчас она так резко повернула мальчика на бок и подоткнула под него одеяло, а он даже не проснулся.

— Крепко спит.

— Спит-то он хорошо — вот только кошмары его мучают.

— Он снова видел дурной сон?

— Всегда один и тот же. Мы с тобой уезжаем на поезде, а он остается один. И кто-то на платформе — он не знает кто — хватает его за руку. Но для тревоги нет оснований. Он в том возрасте, когда снятся кошмары. Я где-то читала, что это обычно бывает перед тем, как ребенку пойти в школу. Хорошо бы ему не ходить в подготовительный класс. У него там могут быть неприятности. Иной раз я чуть ли не хочу, чтобы здесь тоже был апартеид.

— Он хорошо бегает. А в Англии, если ты преуспеваешь в каком-нибудь виде спорта, неприятностей у тебя быть не может.

Проснувшись среди ночи, Сара вдруг сказала, словно эта мысль только что пришла ей в голову:

— Как странно, верно, что ты так привязан к Сэму.

— Конечно, привязан. А почему я не должен быть к нему привязан? Кстати, я думал, что ты уже спишь.

— Никакого «конечно» тут быть не может. Он же паршивец-приемыш.

— Дэвис тоже зовет его «паршивцем».

— Дэвис? Разве он знает? — с испугом спросила она. — Конечно же, не знает.

— Да нет, не тревожься. Он так называет любого ребенка.

— Я рада, что отец Сэма лежит глубоко в земле, — сказала она.

— Да. Я тоже. Ведь он, бедняга, мог в конце концов жениться на тебе.

— Нет. Любила-то я все время тебя. Даже когда зачала Сэма, все равно любила тебя. Он больше твой сын, чем его. Я старалась думать о тебе, когда он ласкал меня. Этакая холодная рыба. В университете его звали Дядя Том. Но Сэм у нас не будет холодным, верно? Будет пылким или ледяным, но не холодным.

— Что это мы вдруг заговорили об этой давней истории?

— Потому что Сэм болен. И потому что ты тревожишься. Когда я чувствую себя неуверенно, я вспоминаю, как я переживала, зная, что придется рассказать тебе про него. В ту первую ночь в Лоренсу-Маркише [до 1976 г. название столицы Мозамбика Мапуту], когда я перешла границу. В отеле «Полана». Я думала: «Он сейчас оденется и уйдет навсегда». Но ты этого не сделал. Ты остался. И мы любили друг друга, хотя внутри меня уже был Сэм.

Сейчас, годы спустя, они спокойно лежали рядом, лишь слегка касаясь друг друга плечом. Вот это, подумал он, и есть счастье, какое он порою видел на лицах чужих пожилых людей, только он-то умрет задолго до того, как Сара станет пожилой. Что-что, а старость они никогда не смогут разделить.

— Тебе не бывает грустно, — спросила она у него, — что у нас с тобой нет своего ребенка?

— Достаточно с нас ответственности и за Сэма.

— Я не шучу. Неужели ты не хотел бы, чтоб у нас был общий ребенок?

Он знал, что на сей раз от ответа на этот вопрос ему не уйти.

— Нет, — сказал он.

— Почему — нет?

— Почему ты стремишься до всего докапываться, Сара! Я люблю Сэма, потому что он твой. Потому что он не мой. Потому что, когда я смотрю на него, я не вижу ничего от себя. Я вижу в нем только тебя. А я не хочу продолжаться до бесконечности. Я хочу, чтоб бычок на этом и закончил свое существование.

— Отличный утренний спорт, — не очень убежденно заметил полковник Дэйнтри, обращаясь к леди Харгривз и топоча ногами, чтобы сбить грязь с сапог, прежде чем войти в дом. — Дичь исправно взлетала.

Остальные гости вылезали за его спиной из машин с наигранной веселостью футболистов, старающихся показать, какое огромное удовольствие они получили от игры, хотя на самом деле замерзли и перепачкались.

— Напитки ждут вас, — сказала леди Харгривз. — Наливайте себе сами. Обед будет подан через десять минут.

Издали донесся звук машины, взбирающейся по парку в гору. В холодном сыром воздухе раздался взрыв смеха, и кто-то воскликнул:

— Вот наконец и Баффи! Прибыл как раз к обеду, конечно.

— А ваш знаменитый мясной пудинг с почками будет? — спросил Дэйнтри. — Я столько о нем наслышан.

— Вы имеете в виду мой пирог. Вы действительно хорошо провели утро, полковник? — Она говорила с легким американским акцентом, тем более приятным, что он был совсем легким, как еле уловимый аромат дорогих духов.

— Фазанов было не так много, — сказал Дэйнтри, — а в остальном все отлично.

— Гарри! — позвала леди Харгривз через плечо. — Дикки! — И потом: — А где Додо? Он не потерялся?

Дэйнтри же никто не называл по имени, так как никто его не знал. И он остро почувствовал свое одиночество, глядя вслед изящной стройной хозяйке, сбежавшей по ступеням, чтобы расцеловать в обе щеки Гарри. Дэйнтри один прошел в столовую, где на буфете уже стояли напитки.

Маленький плотный розовощекий мужчина в твиде, которого, как показалось Дэйнтри, он где-то уже видел, готовил себе сухой мартини. Мужчина был в очках в серебряной оправе, так и блестевших на солнце.

— Смешайте и мне тоже, — попросил Дэйнтри, — если умеете готовить действительно сухой мартини.

— Пропорция десять к одному, — сказал маленький мужчина. — С привкусом пробки, да? Я лично всегда прибавляю отдушку. Вы ведь Дэйнтри? А меня вы не помните. Я — Персивал. Я однажды мерил вам давление.

— О, конечно. Доктор Персивал. Мы ведь с вами работаем, так сказать, в одной фирме?

— Совершенно верно. Шеф пожелал собрать нас в спокойном месте, чтобы не надо было включать эту чепуховину, мешающую подслушиванию. Я, к примеру, никак не могу освоиться с этой штукой, а вы? Жаль вот только, что я не охотник. Умею лишь ловить рыбу. Вы здесь впервые?

• Предыдущая
• 5/66
• Следующая