Присяжный заседатель - Грин Джордж Доус - Страница 30

• Предыдущая
• 30/70
• Следующая

Разве что смутное воспоминание, но это не имеет ни малейшего значения, потому что все плохое позади.

Сев в машину, мама смотрит на Оливера очень сурово. Он хочет сказать что-то в свое оправдание, но она лишь прижимает палец к губам. Они едут по дороге, Оливер печален, с тоской думает о предстоящих репрессиях. Во-первых, как минимум месяц запретит гулять; во-вторых, что еще хуже, теперь она считает его шизиком. Джулиет тоже так думает. Наверно, они договаривались о том, чтобы запереть его в психушку, пока он всех вокруг не перекусал.

Мама ведет машину дальним путем — по Ратнер-авеню, потом по Ивовой улице. Спускаются сумерки, верхушки деревьев окутаны полумраком. Возле статуи Ханни Стоунлей Энни тормозит.

— Что это там такое? Вон там, под статуей?

— Это скелет. Для карнавала на День Всех Святых.

— Правда? Пойдем-ка посмотрим.

Они вылезают из машины, подходят поближе. Возле каменной Ханни стоит чучело скелета в цилиндре. Оливер мысленно вздыхает. Сейчас она скажет: “Мой мальчик, только не пугайся, но нам придется сходить к психиатру”. Вместо этого мама говорит:

— Оливер, никогда не разговаривай со мной ни о чем серьезном в машине. Понял? Вполне возможно, что там установлен “жучок”. Весь наш дом, во всяком случае, прослушивается. Ты знаешь, что такое “жучок”?

Оливер кивает.

Значит, все это не его фантазии. Оливер потрясен, растерян.

— Я не исключаю, что они и сейчас каким-нибудь образом нас подслушивают, — продолжает Энни. — С них станется спрятать микрофон в каблуке или еще где-нибудь. Но ничего не поделаешь, приходится рисковать. Главное — ни слова в машине. Никаких вопросов, никаких ошибок. Один раз оступишься, и все, конец. Это ясно?

Оливер кивает.

— Скажи вслух: “Я никогда не буду об этом разговаривать в машине”.

— Я никогда не буду об этом разговаривать в машине.

— И в доме тоже.

— И в доме тоже.

— Да, ты обо всем догадался правильно. Этот тип работает на Луи Боффано. Я должна сказать, что Боффано не виновен, иначе они с нами расправятся. Прости, что не сказала тебе этого раньше. Ты понимаешь, почему я так поступила?

— Понимаю.

— Ты с кем-нибудь еще об этом говорил?

— Нет.

— Уверен? Может, тебе было страшно, и ты поделился с Джессом…

— Нет, мам. Я только вчера догадался.

— В полицию мы обращаться не можем.

— Ясно.

— Этих людей полицией не испугаешь. Они все равно нас убьют.

Он кивает.

— Мы с Джулиет кое-что задумали. Точнее, она придумала, а я осуществлю. Я поговорю с судьей, попытаюсь выйти из игры. Может быть, с завтрашнего дня наша жизнь переменится. Мы уедем из Фарао и никогда сюда больше не вернемся. Тебе страшно?

На самом деле Оливеру не страшно, ни капельки. У него такое ощущение, что дело в надежных руках — мама и Джулиет составили план, а значит, беспокоиться не о чем. Но Оливер не хочет, чтобы мама считала его ребенком, поэтому “взрослым” тоном отвечает:

— Страшно, но совсем чуть-чуть.

— Мне тоже страшно. Но я рада, что мы начинаем действовать. Я все равно больше не вынесла бы. Этот подонок довел меня до сумасшествия. Ты молодец, Оливер, что обратился к Джулиет. Как бы я хотела убить этого ублюдка. Разорвать на куски этого говнюка.

— Как-как? — переспрашивает Оливер и улыбается. На лице Энни тоже появляется нечто похожее на улыбку.

— Ты голоден? — спрашивает она.

— Да.

— Пицца сгодится?

— Нормально. Поужинаем в городе?

— Да, поедем в торговый центр. Я тебе выдам целую кучу четвертаков, можешь торчать возле игральных автоматов, сколько захочешь.

Учитель стоит рядом с Сари возле своей хижины. В небе месяц, звезды. Сари замерла, пораженная открывающимся видом: темные пятна садов, огоньки дальних поселков, потусторонний отсвет неоновых реклам. На черной волне — силуэты подсвеченных звездами парусников.

— Вот это да, — вздыхает Сари. Учитель тоже тронут. Он уже месяц не был в своей хижине. Здесь и в самом деле очень красиво. Он кладет Сари руку на плечо.

— Замерзла?

— Немножко.

Она обхватывает его за шею и обвивается ногами вокруг его талии. На ней по-прежнему только купальный халат, и в обнаженное тело впивается пряжка его ремня. Учитель несет свою возлюбленную внутрь, а она трется щекой о его щетину.

Учитель кладет девушку на кровать, сам ложится рядом.

В хижине темно, лишь свет звезд освещает грубую постель. Долгое время они лежат молча, едва касаясь друг друга губами, дышат в такт, его пальцы поглаживают ее виски, мочки ушей.

Главное — терпение, думает Учитель, он берется за дело не спеша, обстоятельно.

Проходит довольно много времени, прежде чем его язык добирается до ее грудей. Соски у Сари набухают, она начинает постанывать, извиваться, ей хочется, чтобы он вел себя активнее. Сари хватает его за руку, тянет ее вниз, но Учитель, слегка коснувшись ее лона, тут же убирает пальцы. Всему свое время, думает он. Пусть лепестки откроются сами.

— Посмотри на природу, — говорит он. Дверь хижины распахнута. Видно реку, освещенную баржу, дальние огни. Ночь огромна, беспредельна, но Учитель над ней властен. Моя вселенная, думает он. Проходит еще неопределенное количество времени, и он встает перед Сари на колени. Медленно, очень медленно делает языком движения — сначала круговые, потом поперечные. Лао Цзы сказал: “Тьма, находящаяся внутри тьмы — врата ко всем тайнам”. Язык двигается быстрее, Сари стонет, выгибается кверху, Учитель изводит ее своими легкими касаниями.

— Эбен, ради Бога! Дай мне кончить!

— Еще рано, — шепчет он.

— Но пожалуйста, — умоляет она. — Я хочу сейчас!

— Кончишь, когда я тебе скажу.

Миновала полночь. Она сидит у него на коленях лицом к двери, Учитель неторопливо движется внутри нее вверх-вниз, вверх-вниз. Он смотрит в окно, на созвездия Орион и Плеяды. Еще в небе виден железный силуэт созвездия Охотник, нависшего над безвольными Плеядами. Как я и Энни, думает Учитель. Во всем северном полушарии люди смотрят на небо, видят дисциплинированность Ориона и сладковато-дикое смятение Плеяд. Что означают эти созвездия? Они символизируют меня и ее: Учителя и Присяжного Заседателя. Какие бы мифы и легенды ни выдумывали народы земли, все сводится к одному и тому же. Учитель против Присяжного Заседателя. Он смеется.

— Ты что? — спрашивает Сари. Ее голос напоминает ему, что рядом с ним не Энни, а другая женщина. Впрочем, это не важно.

— Чудесная ночь, — говорит Учитель. Проходит еще много времени. В хижину залетает летучая мышь, и Сари пугается.

— Ничего, она нас не тронет и скоро улетит, — шепчет Учитель. — Не бойся, я с тобой.

Он даже не сбился с ритма. Сари громко дышит, летучая мышь шелестит крыльями, потом наконец находит выход и улетает.

Теперь Учитель лежит на Сари сверху. Он решил, что пора. Стал двигаться быстрее, подводя Сари к самому краю. Потом немножко отпустит, снова подведет и в самом конце смилостивился, довел ее до оргазма. Стоны Сари переходят в отчаянный вой. Она дергается, вцепляется ногтями ему в грудь.

Учитель позволяет своему организму тоже испытать наслаждение. Он рычит, смотрит в темноту, но видит перед собой почему-то не Сари, а Энни. Она смеется — точно так же она смеялась у себя в мастерской, когда он ощупывал ее скульптуры. Энни думала, что он сделает ее богатой, счастливой, ей казалось, что она в него влюблена. Больше она никогда при нем так смеяться не будет. Учителю больно, он скрежещет зубами. Он победил, но победа отравлена болью.

Энни без труда находит место для стоянки. Еще очень рано, в здании суда пусто.

Она никогда не оставляла машину на этой стоянке — обычно перед заседанием присяжные заседатели доезжали своим ходом до полицейской казармы, а оттуда специальный автобус отвозил их в суд. Считалось, что оставлять свою машину перед зданием суда небезопасно — за присяжными могут проследить.

• Предыдущая
• 30/70
• Следующая