Всадник без головы - Рид Томас Майн - Страница 71

• Предыдущая
• 71/121
• Следующая

Охотник, казалось, задумался, как это осуществить.

– Этот все равно ничего не придумает,–продолжал он, взглянув на Фелима, который весело болтал с Тарой. – У пса больше мозгов, чем у него. Ну да ладно. Зато нести будет он -придется ему попотеть. Как же тут быть? Надо положить его на носилки. Пара шестов и плащ или одеяло, которое захватил Фелим,– вот и готово. Да, так и сделаем. Носилки – это как раз то, что нам сейчас нужно.

Теперь ирландец был призван на помощь.

Они срезали и обстругали два деревца, каждое футов десять длиной, поперек них привязали еще два, покороче, сверху растянули сначала одеяло, а потом плащ.

Таким образом были сооружены простые носилки, способные выдержать больного или пьяного.

И надо признаться, мустангер больше напоминал пьяного, потому что он снова начал буйствовать и его пришлось привязать к носилкам.

Эти носилки несли не два человека, как обычно, а человек и лошадь. Передние концы шестов были привязаны к кобыле Зеба, а задние поддерживал Фелим, которому, как и обещал старый охотник, «пришлось попотеть».

Сам же Зеб шел впереди, избрав более легкую роль -вожатого.

Такой способ передвижения нельзя было назвать новым изобретением. Зеб соорудил грубое подобие мексиканского паланкина, который ему, наверно, приходилось видеть на юге Техаса. Разница была лишь в том, что в данном случае отсутствовал обычный балдахин и вместо двух мулов в упряжке шли человек и кобыла.

В этом импровизированном паланкине Морис Джеральд был доставлен в свою хижину.

Уже спустилась ночь, когда эта странная процессия добралась до хакале мустангера.

Сильные, но нежные руки охотника бережно перенесли раненого на его постель из лошадиных шкур.

Мустангер не понимал, где он находится, и не узнавал друзей, склонившихся над ним. Он все еще бредил, но больше не буйствовал. Жар немного спал.

Он не молчал, но и не отвечал на обращенные к нему ласковые вопросы; а если и отвечал, то до смешного нелепо; однако слова его были настолько страшны, что не только не вызывали улыбки, а наводили на грустные мысли.

Друзья мустангера как умели перевязали его раны, и теперь оставалось только ждать наступления утра.

Фелим улегся спать, а Зеб остался у постели мустангера.

Обвинять Фелима в эгоизме было бы несправедливо; его послал спать Зеб, заявив, что нет смысла сидеть около больного вдвоем.

У старого охотника были для этого свои соображения. Он не хотел, чтобы бред больного слышал кто-нибудь, кроме него, -даже Фелим.

И никто, кроме него, не слышал, о чем всю ночь напролет бредил мустангер.

Старый охотник слышал слова, которые его удивляли, и совсем не удивлявшие его имена. Для него не было неожиданностью, что мустангер то и дело повторял имя Луизы, сопровождая его любовными клятвами.

Но часто с уст больного срывалось и другое имя, и тогда речь его становилась иной.

Это было имя брата Луизы.

И слова, сопровождавшие его, были мрачными, бессвязными, почти бессмысленными.

Зеб Стумп сопоставлял все слышанное с уже известными ему фактами, и, прежде чем дневной свет проник в хакале, он уже не сомневался, что Генри Пойндекстера нет в живых.

Дон Сильвио Мартинес был одним из немногих мексиканских богачей, не покинувших Техас после захвати страны американцами.

Он мало интересовался политикой, был человеком миролюбивым, уже пожилым и довольно легко примирился с новым положением вещей. Переход в новое подданство, по eгo мнению, более чем окупался безопасностью от набегов команчей, опустошавших страну до прихода новых поселенцев.

Дикари, правда, не были еще окончательно усмирены, но нападения их стали гораздо реже. Это было уже значительным достижением по сравнению с прошлым.

Дон Сильвио был «ганадеро» – крупным скотоводом. Его пастбища простирались на много миль в длину и ширину, а его табуны и стада исчислялись тысячами голов.

Он жил в длинном, прямоугольном одноэтажном доме, скорее напоминавшем тюрьму, чем жилое здание. Со всех сторон асиенда была окружена загонами для скота – коралями.

Старый владелец асиенды, убежденный холостяк, вел спокойную и уединенную жизнь. С ним жила его старшая сестра. Только когда к ним в гости с берегов Рио-Гранде приезжала их хорошенькая племянница, тихая асиенда оживала.

Исидоре здесь всегда были рады; она приезжала и уезжала, когда ей заблагорассудится, и в доме дяди ей позволяли делать все, что вздумается. Старику нравилась жизнерадостность Исидоры, потому что он сам был далеко не мрачным человеком. Те черты ее характера, которые в других странах могли бы показаться неженственными, были естественны в стране, где загородный дом сплошь и рядом превращался в крепость, а домашний очаг орошался кровью его хозяев.

Дон Сильвио Мартинес сам провел бурную молодость среди опасностей и тревог, и храбрость Исидоры, порой граничащая с безрассудством, не только не вызывала его неудовольствия, но, наоборот, нравилась ему.

Старик любил свою племянницу, как родную дочь. Никто не сомневался, что Исидора будет наследницей всего его имущества. Неудивительно, что все слуги асиенды почитали ее, как будущую хозяйку. Впрочем, ее уважали не только за это: ее беззаботная смелость вызывала всеобщее восхищение, и в поместье нашлось бы немало молодых людей, которые, пожелай она этого, не остановились бы и перед убийством.

Мигуэль Диас говорил правду, когда утверждал, что ему грозит опасность. У него для этого были все основания. Если бы Исидоре вздумалось послать вакеро своего дяди, чтобы они повесили Диаса на первом попавшемся дереве, это было бы исполнено без промедления.

Неудивительно, что он так торопился уехать с поляны.

Как уже упоминалось, Исидора жила по ту сторону Рио-Гранде, милях в шестидесяти от асиенды Мартинеса. Это, однако, не мешало ей часто навещать своих родственников на Леоне.

Она ездила сюда не из корыстных соображений. Она не думала о наследстве – ее отец был тоже очень богат. Она просто любила дядю и тетку. Кроме того, ей нравились поездки от одной реки к другой; она нередко проезжала это расстояние за один день и часто без провожатых.

За последнее время Исидора стала все чаще гостить на Леоне. Не потому ли, что она еще больше привязалась к техасским родственникам и хотела утешить их старость? Или, быть может, что-нибудь другое влекло ее туда?

Ответим с той же прямотой, которая была свойственна характеру Исидоры. Она приезжала на Леону в надежде встретиться с Морисом Джеральдом. Столь же откровенно можно сказать, что она любила его. Возможно, из-за дружеской услуги, которую он ей оказал когда-то; но вернее будет предположить, что сердце отважной Исидоры покорила смелость, которую он тогда проявил.

Хотел ли он ей понравиться – кто знает... Он отрицал это, но трудно поверить, чтобы кто-нибудь мог взглянуть в глаза Исидоры равнодушно.

Морис, быть может, сказал правду. Но нам было бы легче поверить ему, если бы он встретился с Луизой Пойндекстер прежде, чем познакомился с Исидорой.

Однако, судя по всему, у мексиканской сеньориты есть основания предполагать, что Морис к ней неравнодушен.

Исидора больше не находит себе покоя. Ее горячий характер не терпит неопределенности. Она знает, что любит мустангера. Она решила признаться в своей любви и потребовать прямого ответа: любима она или нет? Поэтому она и назначила Морису Джеральду свидание, на которое он не мог приехать.

Этому помешал Мигуэль Диас.

Так думала Исидора, когда она оставила поляну и помчалась к асиенде своего дяди.

Исидора гонит серого коня галопом.

Ее голова обнажена, прическа растрепалась; густые черные волосы рассыпались по плечам, не прикрытым ни шарфом, ни серапе. Последнее она забыла на поляне вместе с сомбреро.

Ее глаза возбужденно блестят; щеки разгорелись ярким румянцем.

Мы знаем теперь почему.

• Предыдущая
• 71/121
• Следующая