Трон Торна - Воронин Дмитрий Анатольевич - Страница 2

Потом, много дней спустя, селяне привыкли к этой болтовне, не принимая ее всерьез… Да и в самом деле, как же можно поверить в то, что говорит этот безумец: мол, черный скелет, как живой, вылез прямо из огненной реки, да еще у скелета того одна рука была вся в золоте. Ну смех, Да и только…

Камень… голый камень, на котором даже самый зоркий глаз не заметит ни травинки. На первый взгляд кажется, что здесь нет и не может быть ничего живого… и все же это не так. Если, конечно, можно назвать живым облако мрака, клубящееся над каменной плитой… Она не знает, почему именно, но уверена, что это облако живое. И она чувствует страх… не просто страх — больше, неизмеримо больше…

«Ужас, сжимающий душу ледяными когтями» — так сказали бы люди. Она — не человек и не намерена сейчас думать о том, есть у нее душа или нет — тем более что люди наверняка имеют на этот счет собственное мнение.

Ей неинтересны сейчас теологические дискуссии, она вся охвачена страхом…

Черное облако заволновалось… Лишенное глаз, оно явно «посмотрело» куда-то… куда-то за ее спину. Если здесь у нее есть спина, конечно… что в высшей степени сомнительно. У нее здесь ничего нет… как у этого облака… и все же она видит — и облако видит, не ее, нет — что-то другое. А она не может оглянуться — а так хочется… нет, так нужно, просто жизненно необходимо узнать, что же могло напугать этот сгусток мрака.

Она ждала… Не зря ее взгляд проник в это место… Здесь не верят глазам, как не верят и другим чувствам. То, что представляется ей сейчас облаком мрака, на самом деле может быть чем угодно, но непременно опасным, наполненным злобой — в этом она не ошибается. И сейчас оно испугано — даже нет, скорее просто встревожено.

Вот в поле ее зрения появилось существо… странное существо, то ли порождение больного разума, то ли сложная, не всякому понятная аллегория. Ей сразу показалось, что это барс… только мех у него странного черного цвета… Разве барсы бывают черными? Ответить на этот вопрос было некому. Не иссиня-черный мех так удивил ее — у барса было всего три лапы…

Кажется, огромная кошка должна упасть или хотя бы двигаться с трудом, неловко, неуклюже… Но барс приближался к черному облаку плавно и уверенно, как будто три лапы — это нормально, вполне достаточно. Внезапно она увидела эти лапы совсем близко — так близко, что казалось, еще мгновение, и барс наступит на нее… Странные лапы, как будто и не имеющие к зверю никакого отношения… Нет, они поддерживали его тело, несли его вперед… но каждая жила своей собственной жизнью. И каждая была непохожа на другие.

Одна из лап была увенчана ярко-алыми когтями… и Наблюдательница могла бы поклясться, что между шер-стинками время от времени вспыхивали крошечные язычки огня. Вот еще… и еще… Она ступала уверенно, спокойно, с осознанием своей силы… В этой грациозной поступи было что-то непередаваемо женское… Впрочем, разве это удивительно? Все женщины в чем-то кошки…

Вторая лапа вблизи уже не казалась такой черной — нет, она все явственней и явственней отдавала зеленью. И когти были лучисто-зеленого цвета, сияющие, как ограненный изумруд. Страшные когти подрагивали… это не было признаком страха — так по мышцам воина может пробежать мимолетная дрожь в предвкушении схватки… Чувствовалось, что она готова к бою… и не думает об опасности.

«Лапа… думает? — мелькнула у нее мысль. — Странно…»

Единственная задняя лапа отливала серым… нет, она отливала сталью. В какой-то момент она оказалась совсем близко — и Наблюдательнице почудилось, что лапа становится чуть-чуть прозрачной… Или ей мерещится? Когти глухо — совсем не так, как полагалось бы стали — стучали по камню. От этой, последней, лапы веяло надежностью и силой… но почему же ей кажется, что в этой мерной поступи сквозит обреченность?

Барс на мгновение замер перед черным облаком. Теперь она видела эту картину со стороны, издалека — и все более и более отдалялась от места неизбежной — она это хорошо понимала — схватки. Она была уверена в исходе, хотя и сама не знала почему. Барс победит, но победа будет трудной, очень трудной… и неизвестно, выживет ли он. Это не важно — важно лишь одно: он победит…

Эльде проснулась и резко села, чувствуя, как холодные капли выступившего на лбу пота струйками стекают по вискам. Сердце колотилось как после долгого бега. Она поднесла к глазам руки — пальцы мелко дрожали.

Говорят, эльфы не бывают старыми. Их вообще называют вечно юными, — потому, может, что долгий срок жизни мало сказывается на их лицах. А когда начинает сказываться — эльфы уходят навсегда в тот последний путь, ни начало, ни окончание которого не ведомо никому из смертных, как презрительно они называют людей. Эльфы не любят старости, они боятся ее больше, чем смерти. Возможно потому, что каждый из них искренне верит: там, на том конце Пути, годы вообще потеряют власть над ними, и там, куда уходят навсегда, их будут ждать долгие века мирной и спокойной жизни. Жизни, не омраченной присутствием ни гнусных гномов, ни ничтожных людишек, ни других особей, так или иначе пытающихся оспаривать у эльфов право первородства. Но если люди, придумавшие себе в чем-то похожие верования (а по мнению самих эльфов, просто бессовестно укравшие и до неузнаваемости исказившие и оболгавшие эльфийские предания), считали, что там, в небесных дворцах Торна, их ждет вечная молодость, то эльфы этого заблуждения не разделяли. Каким ты туда придешь, таким там и останешься. Поэтому первые морщины, появлявшиеся у эльфов лет через пятьсот после рождения, настойчиво звали их в дорогу, туда, откуда нет возврата. Особенно эльфиек…

Может быть, именно поэтому за эльфами прочно за-крепилась слава бесстрашных бойцов. Они и в самом деле относились к смерти с расчетливым прагматизмом — мол, раньше или позже, в бою или… Впрочем, как именно завершают свой жизненный путь эльфы, которым не суждено сложить голову в бесчисленных стычках с теми же гномами, — про то не знал никто, кроме них самих. Пожалуй, эта тайна рода была одной из самых оберегаемых — и естественно: а что, как Путь откроется и для всякого отребья типа этих бородатых уродцев, считающих себя чуть ли не ровней прекрасным эльфам? Глядишь, и в заоблачных чертогах появятся кривоногие карлики со своим прокисшим пивом, здоровенными секирами и полной неспособностью к поэзии.

Поэтому эльфийка, вставшая с постели и подошедшая к большому, в ее рост зеркалу, выглядела по меньшей мере странно. Она была… стара. Конечно, на взгляд смертных, для которых и полвека протянуть — удача, она выглядела лет на тридцать пять… но, с точки зрения ее сородичей, она была не просто старой — она была древней…

И в самом деле, Эльде была старше любого из них по крайней мере втрое. Если не больше. То был ее выбор, продиктованный долгом — выбор, сделанный ею много лет назад. Последнюю сотню лет она не раз и всерьез сомневалась в правильности своего решения, и каждый раз на ее глаза набегали слезы. Однажды она уже почти совсем решилась бросить этот мир и уйти в Путь… но несколько показавшихся невероятно долгими часов, проведенных наедине со Светлой Королевой Этуаль, заставили ее и дальше нести эту добровольно взваленную на плечи ношу.

А ноша была воистину велика. Среди эльфов редко появлялись истинные провидицы, а уж такие сильные, как Эльде, и вовсе рождались раз в тысячелетие. Нельзя сказать, что Дивный народ очень уж полагался на туманные, допускающие много противоречащих друг другу толкований предсказания, но и вовсе отметать их не решался — тем более что не так уж редко эти предсказания попадали в цель.

И вдруг Эльде пожертвовала своим даром — пожертвовала ради дара куда большего. Древний, сравнимый с самим появлением эльфов в этих землях ритуал, совер-шенный над юной тогда эльфийкой, собрал весь ее Дар в единый узел и связал его невидимыми путами, прочно удерживающими от прорыва во сны и видения. Только настоящая беда, грозящая всему лесному народу, а может, и всем живущим в мире существам, могла разорвать эти путы и выплеснуть наружу пророчество.