Легенда Лукоморья - Набокова Юлия - Страница 39
- Предыдущая
- 39/96
- Следующая
– Как так? – заинтересовалась я.
– А вот так! – прищурился домовой. – Был у Агафьи самоцвет один заветный, светоч то бишь. Уж не знаю, от кого он ей достался, только Агафья берегла его как зеницу ока. В том самоцвете сила большая была, и множилась она с каждым добрым делом Агафьи. Сам камушек красный, а внутри – будто костер полыхает, красота такая, что глаз не отвести! Агафья говаривала, что в том светоче память о всех ее добрых делах содержится. И всякий раз, как она исцеляла хворого или наставляла заплутавшего на путь истинный, камушек вспыхивал все ярче. Агафья верила, что, когда ее не станет, светоч начнет людям помогать вместо нее и его жара еще на много добрых дел хватит. Хозяйка мечтала самоцвет в надежные руки отдать, когда придет ее час с белым светом проститься. Да только слишком высока была ответственность! Ведь если бы светоч попал в злые руки, много бед с его силой натворить можно было. Так и не нашла никого, умерла во сне. А самоцвет остался надежно спрятанным в подполе. Никто о нем знать не знал, ведать не ведал, кроме меня. А я, когда после смерти Агафьи туда спустился, чуть не ослеп. Уж больно ярко горел самоцвет! Как будто тысяча солнц в нем была заключена! И ведь послужил еще он людям. Свечения его хоть и не видно было на земле, да люди все равно чуяли исходящую из земли благодать. И даже после смерти Агафьи продолжали приходить к ее дому, подношения оставляли.
Взгляд Клепы сделался мечтательным – судя по всему то время было сытным. Все дары домовенок утаскивал к себе и жил припеваючи, не зная горя и голода.
– И самоцвет исцелял хворых. Пусть и не так успешно, как это делала сама Агафья, но легкие больные выздоравливали. А те, кто тяжело недужил, чувствовали облегчение, побывав здесь, и постепенно шли на поправку. Так было до первой зимы. А потом выпал снег, укрыл землю-матушку, и самоцвет перестал чудеса творить. Замело метелью дорожку, – Клепа загрустил, – закончились припасы в погребке. Думал, помру с голоду, вместе с домом, который без обогрева совсем отсырел, обваливаться стал. Да соседушка домовой спас от смерти лютой: когда горбушку хлеба принесет, когда миску сметанки добудет. Так и перезимовал. А по весне народ опять потянулся, самоцвет снова исцелять хворых стал. Так и жил я один-одинешенек. Летом меня народ подкармливал, зимой – соседушка. Дом с каждым годом гнил, обваливался. А я диву давался: я ведь вместе с домом хворать должен, а не было того! Как будто самоцвет мне силу жизненную давал. Посижу рядышком, полюбуюсь, как в нем огонь сияет, и сил прибавляется. Я даже решил, что самоцвет меня своим хранителем выбрал и оберегает от гибели.
А потом изба окончательно развалилась, и вот тут уж мне худо сделалось. Какой домовой без дома? А от моей избы только погребок и остался. Спустился я туда, где самоцвет спрятан, и уж было помирать собрался. Долго ли, коротко ли я там просидел, не знаю. Как вдруг засвистела пила, застучали молотки. Глядь – на месте Агафьиной избушки новую строят. Да какую! Не изба, целый терем! Ну думаю, заживу теперь пуще прежнего, пузо наем!.. А оно вишь как обернулось-то…
Клепа тоскливо вздохнул и через дырку на рубахе почесал впалый живот.
– Так, значит, Забава использует волшебство самоцвета? – уточнила я.
– Так и есть, – кивнул домовой. – Ее-то силушки на все эти диковины ненадолго бы хватило. А самоцвет всю ворожбу, которая в тереме творится, своей силой питает и тускнеет с каждым днем. – Он горестно покачал головой. – Знала бы Агафья, на что свет ее добрых дел тратится! На баловство, на игрушки, на забавы пустые…
– А Забава о самоцвете знает? – спросила я.
– Да откуда ей знать? Баба думает, что сама ворожбой сильна. Однако ж подметила, что вблизи развалюхи Агафьи ее силушка растет. Потому и терем свой решила на этом самом месте поставить. Да только недолго ей баловаться осталось, – мрачно заметил домовой, – жар светоча с каждым днем угасает. Не ровен час, совсем потухнет, и тогда Забаве только на себя рассчитывать придется. Эх, этот бы самоцвет да в хорошие руки! Еще осталась в нем силушка, чтобы добро творить. Вот уж Агафья бы порадовалась!
Клепа окинул меня долгим, проницательным взглядом, как будто заглянул в самую душу, и качнул головой.
– Вижу, есть в тебе способность к ворожбе. Да только ты ее тоже себе в угоду используешь. Хотел сперва тебе самоцвет отдать. Но не могу. Растратишь его, как Забава.
– Я не Забава, – обиделась я. – И вообще я и не прошу твой самоцвет. Сдался он мне больно!
Клепа в задумчивости сунул сухарик за щеку и захрустел. Я зевнула во весь рот.
– Ой, – спохватился он. – Заговорил я тебя! Ночь-полночь на дворе давно. Спи, хозяюшка. Спасибо за доброту твою.
Я погасила лучину и вытянулась на лавке, проследив взглядом, как Клепа тащит в угол мешочек с сухарями.
– Спокойной ночи, хозяйка, – прошептал домовой, и на глаза словно накинули черную шаль.
– Даже молочка бедному котику не оставила! – ворчал наутро Варфоломей, прохаживаясь перед пустой миской.
Кринка с молоком исчезла вместе с мешочком сухарей, что вызывало вопрос: а был ли домовенок? Или все это мне приснилось – и вихрастый Клепа, и поход впотьмах на кухню, и мужик, поджидавший то ли Грушу, то ли Дусю на ночное свидание, и рассказ домовенка про самоцвет, питающий магию Забавы? А может, все это сон, выдумка моего подсознания, которое сочинило красивую сказку, чтобы объяснить происходящее в тереме?
– А нечего было шастать неизвестно где, – оборвала его причитания я. – Что, всех деревенских мурок осчастливил?
– Между прочим, – с обидой возразил кот, – я не для себя старался, я за дело радел.
– И много нарадел? – Я заинтересованно свесилась с лавки.
– Немного, – угрюмо признался Варфоломей. – Кошки в тереме не задерживаются – бегут. То тряпка за ними в погоню помчится и гоняет по всему двору, то метла бока намнет, то ведро самоходное обольет с ушей до хвоста. Одно спасение от них – за ворота выскочить. Туда ни одна из диковин не суется.
– А твоя подружка что же, самоубийца? Та, рыжая, которая на крыльце сидела, когда мы сюда пришли?
Варфоломей с укоризной глянул на меня, покачал головой.
– Все-то тебе хиханьки да хаханьки. Белочка сюда лечиться приходила!
– Да знаю я, – перебила я, – тоже мне новости!
– Откуда? – поразился кот.
Я поведала ему о приходе домовенка и об источнике магии, который сокрыт в подполе терема.
– Я так и знал! – мяукнул Варфоломей, выслушав меня до конца, и неодобрительно покачал головой: – Эх, Забава, Забава, некому тебя уму-разуму поучить, а своим не обзавелась. Бывает и простота хуже воровства. А тут вон оно как все обернулось: то волшебство, которое Агафья своей добротой накопила да мечтала людям вернуть сторицей, Забава для себя одной захапала и растратила почти подчистую.
– И что делать будем? – спросила я, заплетая косу.
– А что мы можем поделать? – Кот стукнул хвостом по лавке и спрыгнул вниз. – Была бы у тебя голова на плечах, домовой тебе бы самоцвет передал. Глядишь, и ворожба бы к тебе вернулась, и ты бы продолжила дело Агафьи, помогла людям.
– А у меня что же, горшок на плечах? – с вызовом спросила я.
– Горшок не горшок, – прищурился он, – а толку от твоей ворожбы другим мало. Отобрать у Забавы источник и отдать тебе – все равно что шило на мыло поменять.
Первая попавшаяся под руку тряпка полетела в кота, но тот успел отпрыгнуть в сторону.
– Ага, правда глаза колет! – мяукнул он. – Давай, бей бедного беззащитного котика! К тому же голодного и полностью обессилевшего.
– Когда ж ты успел обессилеть-то? – усмехнулась я, сдувая со лба упавшую светлую прядку. – Пока всех сельских кошек навещал?
– Я, между прочим, производил опрос кошачьего населения, – с достоинством парировал Варфоломей.
– Лучше бы ты домового для начала опросил!
– Так он мне и показался, – фыркнул кот. – Не всякому такая честь выпадает.
– Значит, все-таки честь? – уточнила я.
- Предыдущая
- 39/96
- Следующая
