Повелитель блох - Гофман Эрнст Теодор Амадей - Страница 17
- Предыдущая
- 17/37
- Следующая
Совет выразил удивление по поводу смелого обвинения тихого гражданина с незапятнанной репутацией и с бурным негодованием отклонил ходатайство Кнаррпанти.
Кнаррпанти ничуть не смутился, но заявил с присущей ему наглой самоуверенностью, что, если требуется вперед привести основания его обвинению, ему ничего не стоит это сделать. Он может представить двух свидетелей того, что господин Перегринус Тис в рождественскую ночь насильно затащил к себе в дом красивую нарядную девушку.
Более для того, чтобы обнаружить полную абсурдность такого утверждения, нежели для того, чтобы действительно расследовать это дело, совет постановил заслушать показания обоих указанных свидетелей. Один из них был соседом господина Перегринуса Тиса, который в роковую рождественскую ночь случайно в тот самый момент собирался войти в свой дом, а другой ? ночной сторож, оба они издалека наблюдали всю сцену, как Перегринус вносил к себе таинственную незнакомку, и теперь единогласно подтвердили, что господин Тис действительно принес к себе в дом какую-то разряженную даму. Оба также обратили внимание на то, что дама всячески отбивалась и жалобно стонала. На вопрос, почему же они не поспешили на помощь терпящей насилие женщине, они ответили, что это не пришло им в голову.
Показание свидетелей поставило совет в немалое затруднение, ибо господин Перегринус оказывался как будто действительно виновным в проступке, в котором его обвиняли. Кнаррпанти говорил, как Цицерон, и доказывал, что то обстоятельство, будто в настоящую минуту не обнаружено исчезновения ни одной дамы в городе, само по себе еще ничего не говорит, так как похищенная дама могла спастись из Перегринусова дома и умолчать о происшествии из чувства чистой стыдливости. Кто эта дама и сколь были опасны для общества другие любовные похождения господина Тиса, это, конечно, выяснится из бумаг преступника, со своей же стороны он взывает к правосудию совета, который, конечно, не оставит безнаказанным ни одного достойного кары деяния. Совет постановил на первое время удовлетворить прошение достойного тайного советника, ввиду чего и последовало распоряжение о немедленном задержании бедного Перегринуса Тиса и о конфискации его бумаг.
Возвратимся теперь к обоим друзьям, высунувшим свои головы, друг подле друга, из окон своих темниц.
Перегринус подробно рассказал приятелю, как по возвращении во Франкфурт узнал, что остался круглым сиротой и как с тех пор посреди шумного города стал вести самую уединенную, безрадостную жизнь отшельника, предаваясь воспоминаниям прежних дней.
? Да, да, ? угрюмо отвечал ему Пепуш, ? слышал я о том; мне рассказывали о всех твоих дурачествах, о том, как ты проводишь жизнь в детских мечтаниях. Ты вознамерился быть каким-то героем простодушия и ребячества и смеешься над справедливыми требованиями, которые предъявляют к тебе жизнь и общество. Ты задаешь воображаемые семейные пиры и потом раздаешь бедноте дорогие вина и яства, которыми уставлял стол для твоих мертвецов. Ты устраиваешь сам для себя рождественскую елку и разыгрываешь из себя ребенка, а затем раздаешь бедным детям дорогие подарки, какие дарят только балованным детям в богатых домах родители. Но ты не соображаешь, что оказываешь беднякам плохую услугу, раздразнив их вкус разными сластями, после чего они ведь вдвойне почувствуют свою несчастную судьбу, когда им с голоду опять придется жевать безвкусные куски, которых не станет есть ни одна разборчивая комнатная собачонка. О, до чего мне отвратительна эта кормежка бедняков, как я подумаю, что растраченного за один только день хватило бы для пропитания их умеренной пищей в течение нескольких месяцев! Ты задариваешь детей бедных родителей блестящими игрушками, а не подумаешь о том, что какая-нибудь деревянная раскрашенная сабля, тряпичная кукла, кукушка, жалкий пряник, подаренные им отцом и матерью, обрадуют их так же, если не больше. Твоими же проклятыми марципанами они объедаются до расстройства желудка, а твои блестящие подарки, которых они уже больше не получат, зарождают в их душе семя недовольства и ропота. Ты богат, ты полон жизненных сил и сторонишься всякого общества, брезгаешь всяким дружеским сближением с людьми, искренне к тебе расположенными. Я верю, что смерть родителей могла потрясти тебя, но если бы каждый, понеся чувствительную потерю, уползал как улитка в свою раковину, то свет, черт возьми, уподобился бы какой-то покойницкой, и я не стал бы в нем жить ни минуты. Нет, приятель, ты должен знать, что все это лишь проявление самого упрямого себялюбия, которое только прикрывается глупой боязнью людей! Нет, нет, Перегринус, я не могу тебя больше уважать, не могу больше быть твоим другом, если ты не изменишь своего образа жизни и своего мрачного домашнего уклада.
Перегринус щелкнул пальцами, и мастер-блоха тотчас же вставил микроскопическое стекло в его глаз.
Мысли разгневанного Пепуша гласили: «Ну, не жалость ли, что этот чуткий, умный человек мог впасть в такое заблуждение, которое грозит свести на нет все лучшие его задатки и способности! Несомненно, однако, что его нежная, меланхолически настроенная душа не смогла перенести удара, нанесенного ему смертью родителей, и что он стал искать утешения в поступках, граничащих с сумасшествием. Он погиб, ежели я не спасу его. И я не отстану от него, я в самых резких красках распишу ему всю картину его глупостей, потому что ведь я ценю и люблю его, как настоящий, истинный его друг».
Прочитав эти мысли, Перегринус убедился, что в угрюмом Пепуше он вновь обрел своего старого, верного друга.
? Георг, ? обратился к нему Перегринус, после того как мастер-блоха опять извлек микроскопическое стекло из его зрачка, ? Георг, я не намерен препираться с тобой по поводу предосудительности моего образа жизни, ибо знаю, что ты желаешь мне добра. Должен, однако, тебе сказать, что я задыхаюсь от радости, если могу сделать для бедных хоть один день счастливым, и если это ? проявление отвратительного себялюбия, хоть я тут вовсе не думаю о себе, ? то я, во всяком случае, грешу бессознательно. Это цветы в моей жизни, которая вообще мне представляется мрачным, запущенным полем, заросшим чертополохом.
? Что говоришь ты? ? запальчиво воскликнул Георг Пепуш. ? Что говоришь ты о чертополохе? Почему ты презираешь чертополох и противопоставляешь его цветам? Или ты так несведущ в естественной истории и не знаешь, что чудеснейший цветок, какой только может быть на свете, есть цветок одного из чертополохов? Я разумею Cactus grandiflorus. А чертополох Цехерит разве не прекраснейший кактус во всей вселенной? Перегринус, я так долго скрывал это от тебя, вернее должен был скрывать, потому что я сам это недостаточно ясно еще сознавал, но теперь я прямо заявляю тебе, что я сам и есть чертополох Цехерит и не отказывался и никогда не откажусь от моих прав на руку дочери достойного короля Секакиса, прелестной, небесной принцессы Гамахеи. Я нашел ее, но в то же мгновение меня схватили эти дьявольские ночные сторожа и потащили в тюрьму.
? Как, ? вскричал Перегринус, остолбенев от изумления, ? и ты, Георг, запутан в эту удивительнейшую историю?
? В какую историю? ? спросил Пепуш.
Перегринус не задумываясь, рассказал и своему другу, как раньше господину Сваммеру, все, что произошло сначала у переплетчика Лэммерхирта, а затем в его собственном доме. Не умолчал он и о появлении мастера-блохи, утаив, впрочем, как и следовало ожидать, о таинственном стеклышке.
Глаза Георга сверкали, он кусал губы, бил себя по лбу и, когда Перегринус кончил, воскликнул в полной ярости: «Злодейка! обманщица! изменница!» И, желая выпить до последней капли весь кубок яду, который Перегринус поднес ему без всякого злого умысла, в самоистязании любовного отчаяния Георг заставил повторить себе вновь весь рассказ о похождениях Дертье до малейших подробностей. Слушая, он только бормотал: «В объятиях ? на груди ? пламенные поцелуи!» Затем он отпрянул от окна и начал бегать и скакать по комнате как бешеный.
Напрасно взывал к нему Перегринус, умоляя выслушать его, напрасно уверял, что имеет сообщить ему утешительную новость, ? Пепуш был неукротим.
- Предыдущая
- 17/37
- Следующая
