Ближние подступы - Ржевская Елена Моисеевна - Страница 20

"Оперсводка 10. 00. Штадив 274. 1 км сев. Харино.

В 20. 30 после сильной артподготовки разведка противника до 10 человек, перейдя р. Волга в р-не Горки, попыталась проникнуть в нашу оборону, но была <91> обнаружена и отбита ружейно-пулеметным огнем. При отходе немцы наткнулись на проводивших в это время линию связи (к месту действия разведки) старшего лейтенанта Перескопа и кр-ца Адуискова. В результате неравного боя ст. лейтенант Перескоп был убит, а телефонист красноармеец Адуисков взят немцами…

Погода: пасмурно, видимость 1–2 км, температура минус 12 гр. Дороги проходимые только для гужтранспорта".

Его называли Интендантом или Иваном Сусаниным. И наконец, просто и ясно — Исус Христос. Спасителем являлся он на станцию Мончалово в товарные вагоны, где остались тяжелораненые.

Этот старик из деревни Ерзово приносил голодающим раненым еду, все, что мог выскрести у себя. И он знал, где оставался спрятанный от немцев картофель совхоза в Чертолине. Старик вселял в несчастных надежду на спасение и сам служил проводником тем из них, кто мог двигаться, — переправлял их на "большую землю" возле Ножкина-Кокошкина, где у немцев не было сплошной обороны. И снова возвращался, чтобы принести в товарные вагоны еду и надежду и просто облегчить страдания.

Так до последнего своего дня, когда, схваченный немцами, он был расстрелян.

Станция Мончалово отбита. Ни железнодорожной будки, ни следов жилья. Ни тех товарных вагонов… Ничего. Все вымерло. Только засыпанные снегом воронки и под снег ушедшая разбитая техника. И никто теперь не узнает, как же звали святого старика из спаленной деревни Ерзово. Захоронен ли он, где? Все отдавший людям, даже доски, припасенные на гроб себе, отдал умершему от ран комиссару полка.

Был ли стоек, верен нам? Или подпал, подчинился насилию? Чуть продвинемся, освободим населенный пункт, переступим первую отраду освобождения — и подступаемся к каждому. <92>

"Приказ по войскам. 30 декабря 1942 г.

Плохо заботятся о сохранении боевого коня. Отмечается резкое нарастание худоконности лошадей. Имели место случаи падежа лошадей от истощения…

Ликвидировать имеющуюся худоконность к 1 февраля 1943 г. Всех истощенных лошадей отправить на армейский пункт поправки слабосильных лошадей для подкормки и восстановления работоспособности.

Улучшить чистку лошадей, проводить ее при любой обстановке".

Хромой мужик проводил взглядом пленных немцев.

— Ничего себе. Заработали. Огребли.

Если слышен звук полета снаряда, значит, он в тебя не попадет, пролетит мимо.

30 декабря 1942 года. Исполком райсовета решил:

"1. Учитывая грозящие положения заносами снегами дорог, чем сильно задерживаем продвижение транспорта для фронта, закрепить за колхозами участки по устройству дорог….

2. Немедленно организовать обучение всех имеющихся с колхозах бычков-воликов с таким расчетом, чтобы к 15 февраля все бычки были приучены к езде в упряжи".

Еще рано утром, когда я чистила в сенях гимнастерку, наша Нюрка с соседской девчонкой вели тут свой разговор. Обе прослышали, что будут выселять из деревни и что должны быть сильные бои и могут докатиться сюда. Послушать — обсуждают дела, как бабы. На чем выедут, какой будет транспорт? Соседская выдвигает трезвый план: запрягут в сани корову. Наша Нюрка берет выше — надеется на военные машины. Пригонят — и покатят они. Ах ты, малявочка косоротая. <93>

На старухе клетчатая тяжелая старая шаль с бахромой наброшена на укрытую платком голову и спадает по насборенной шубе.

— Я когда шла замуж, мне муж — золотое кольцо. А тут как похудела рука, оно мне — шмурыг с руки и пропало.

Издалека, с тех военных курсов переводчиков в Ставрополе, не признаваясь друг другу, мы ждали чего-то духоподъемного на фронте: "Вперед, товарищи!" И за руки и братски вместе — на смерть!

— Мы вынужденно стали людьми войны, — сказала мне девушка-снайпер.

Она в ватном комбинезоне. Когда идет в засаду, надевает еще белый овчинный полушубок и белый маскхалат с капюшоном поверх. Лежит на снегу, держа на мушке засеченный или предполагаемый немецкий блиндаж, в ожидании, что высунется же оттуда вражеская голова.

Лежит день-деньской сколько хватает свету, с немыслимым женским терпением. Воздавая ей, не могу отделаться от чувства, что это скорее все же охота, а не война.

Она училась в планово-экономическом техникуме. Говорит она немного книжно, напряженно, но правдиво. Удручает ее: как бы не застудиться, на снегу лежа, и не остаться навеки бездетной.

Дорога нас подбрасывает. Причудливы зубчатые снежные глыбы, отброшенные по сторонам ее. Они подтаяли и смерзлись.

— Еще вся война — наша! — размашисто, с удовольствием сказал немолодой старшина, правивший лошадью.

Сани выхлещивает из стороны в сторону в широких колеях. А то вовсе на боку едем.

— Лакни разок, — сказал он, отстегнув с ремня фляжку с самогоном и протянув мне. <94>

Задумываешься: как будешь потом писать о войне? Если уцелеешь, конечно. Ведь даже то, что было прошлый год, смешалось, вспоминается то разом все, то лишь разрозненными кусками…

Исполком райсовета. Почта — телеграмма — сельсовету:

"Поощряйте инициативу на большие взносы на танковую колонну. Организуйте индивидуальную работу с отдельными лицами по примеру Ферапонта Головатого…

Категорически запретить председателям колхозов направлять на оборонные работы лошадей, больных чесоткой.

Решение не выполнено, чесотка лошадей не ликвидирована в вашем районе, а заболевание увеличилось. В колхозе "Светлое Марково" наличествует завшивленность лошадей".

— Двадцать второе июня сорок первого года мне запомнилось на всю жизнь: десять километров бежали бегом из бани на митинг дивизии, где зачитали нам радиограмму о вероломном нападении фашистской Германии. На митинге генерал нам сказал: "Да будем же героями".

Ведь было же: ах, березка, ах, тень на снегу, ах, снегирь — красная грудка. Ничего нет. Слепо. Никакого пейзажа.

Перевожу немецкий приказ по пехотному полку 639:

"5.1. 43. Сведения о потерях или о смерти лошади являются строевым донесением. В каждом случае оно должно быть подписано командиром батальона.

Перемещение лошадей. Подлежат немедленному перемещению белый мерин тавро А/320, R (верховая лошадь) из штаба 1-го батальона в штаб полка. Гнедой мерин Роберт R из штаба полка в штаб <95> 1-го батальона. Темно-рыжей масти Медуза тавро А/6 из 8-й роты в штаб полка".

— В августе мы услышали свое радио. Что-то говорили. Мы разобрать не могли. Мы сидели на ступеньках, мы обнялись с сынком. Наши! Наши! Может, доживем.

По немецкому радио из Берлина хор мальчиков пел: "Ничто у нас не отберут…"

В Ржеве:

— И дым и ужас, не знаю что — воздушный бой называется. И все равно лезут громить склад немецкий — в него бомба попала. Один вез на тележке соль со склада. Убило бомбой. Сбежались к этой тележке. Смерзшаяся. Стараются отодрать.

Мы вошли в деревню Марьино. Опустошена. Никого нет. На уцелевшем краю деревни разведчики облазили чердаки и подполья, не укрылись ли где немцы. В одной избе в подполье нашли спрятанные в пустой глиняный горшок из-под цветов и забросанные кое-чем исписанные карандашом тетрадные листочки. Отдали мне. Оказалось, это вроде дневника, без дат. Вел эти записи пожилой человек (немцы обращаются к нему "папа"), одаренный и словом, и наблюдательностью.