Мумия, или Рамзес Проклятый - Райс Энн - Страница 5

– Тогда я поеду сам повидаться с Лоуренсом.

Эллиот обернулся и увидел сына – тот стоял в нескольких шагах от них, как школьник, вежливо ожидающий, пока взрослые обратят на него внимание.

– Папа, я чертовски нуждаюсь в утешении, – произнес Алекс.

– Тебе нужно быть посмелее, парень, – резко сказал Рэндольф. – Только не говори, что опять получил отказ.

Алекс взял у проходившего мимо официанта бокал шампанского.

– Она любит меня. Или не любит, – тихо сказал он. – Дело-то в том, что я просто не могу жить без нее. Она сводит меня с ума.

– Конечно не можешь, – добродушно усмехнулся Эллиот. – Ну так взгляни. Эти неуклюжие молодые люди постоянно наступают ей на ноги. Уверен, она страшно обрадуется, если ты придешь ей на помощь.

Алекс кивнул, не заметив, что отец взял у него наполовину опустошенный бокал и одним залпом допил шампанское. Он распрямил плечи и снова ринулся в зал. Замечательное зрелище.

– Поразительно то, – шепотом проговорил Рэндольф, – что она на самом деле любит его. Всегда любила.

– Да, но она очень похожа на своего отца. Больше всего она любит свободу. И честно говоря, я ее не осуждаю. Она сильнее Алекса. И все-таки он сделает ее счастливой. Я уверен в этом.

– Конечно.

– И она принесет ему счастье. Только она, и никто другой.

– Чепуха, – возразил Рэндольф. – Любая лондонская девица душу дьяволу продаст – только бы ей выпала честь осчастливить Алекса. Восемнадцатый граф Рутерфорд.

– Неужели это на самом деле так важно? Наши титулы, наши деньги, бесконечное поддержание нашего расфуфыренного и скучного мирка? – Эллиот оглядел зал. Наступила та прозрачная и опасная стадия опьянения, когда все вокруг становится расплывчатым; когда каждое зернышко мрамора обретает некий смысл; когда вполне возможны оскорбительные речи. – Иногда я удивляюсь, почему я здесь, а не в Египте, с Лоуренсом. И почему бы Алексу не одолжить свой восхитительный титул кому-нибудь другому?

Он заметил ужас в глазах Рэндольфа Господи, что такое титул для этих коммерсантов, у которых есть все, кроме титула? Благодаря своему титулу Алекс мог все-таки обрести власть над Джулией и над миллионами Стратфордов. Но при этом сам Алекс находился во власти титула. Титул – это свидетельство о принадлежности к аристократии. Титул – это толпы племянников и племянниц, шатающихся по старому рутерфордскому поместью в Йоркшире, это жалкий Генри Стратфорд, направо и налево торгующий знакомством с тобой.

– Мы еще не потерпели окончательного поражения, Эллиот, – сказал Рэндольф. – И мне очень нравится этот декоративный скучный мирок. А что еще есть у нас, если вдуматься?

Эллиот улыбнулся. Пара глотков шампанского – и он расскажет Рэндольфу, что он мог бы…

– Я люблю тебя, прекрасный англичанин, – сказала Маленка.

Она поцеловала его, потом помогла развязать галстук. От мягкого прикосновения ее пальцев по шее сзади пробежала дрожь.

О женщины, какие же они милые глупышки, подумал Генри Стратфорд. А эта египтянка – само очарование. Темнокожая профессиональная танцовщица, тихая и безответная красавица, с которой он мог вытворять все, что хотел. С английской проституткой никогда не чувствуешь себя так вольготно.

Он уже видел себя обосновавшимся в какой-нибудь восточной стране, с такой вот женщиной, свободным от английской чопорности. И это сбудется – как: только ему повезет за игорным столом. Чтобы стать богатым, ему нужен всего один хороший выигрыш.

Но сейчас ему предстояло заняться одним важным делом. За вчерашний вечер толпа возле обнаруженной гробницы увеличилась вдвое. Его задачей было поймать дядю Лоуренса до того, как с ним встретятся люди из музея и представители властей, – поймать его именно сейчас, когда он согласится на все, что угодно, лишь бы племянник оставил его в покое.

– Пошли, дорогая.

Он поцеловал Маленку и стал смотреть, как она облачается в темное восточное одеяние и поспешно идет к ожидающей их машине. Как же она радуется любой мелочи, любому атрибуту западной роскоши! Да, очень приятная женщина. Не то что Дейзи, его лондонская любовница, испорченное, капризное существо. Хотя она тоже возбуждает его – может быть, как раз из-за того, что всегда чем-то недовольна.

Он глотнул напоследок шотландского виски, взял свой кожаный портфель и вышел из палатки.

Народу было видимо-невидимо. Всю ночь его будили гудки подъезжающих автомобилей и возбужденные голоса. Воздух раскалился, в туфли сразу же набился песок.

Как он ненавидит Египет! Как ему ненавистны эти палаточные лагеря в пустыне, и эти грязные арабы, разъезжающие на верблюдах, и эти ленивые темнокожие слуги! Как ему ненавистен весь дядюшкин мир!

Здесь же торчал Самир, этот наглый дядюшкин подручный, который воображает, что он ровня Лоуренсу. Он приводил в чувство тупых репортеров. Неужели это на самом деле гробница Рамзеса Второго? Даст ли Лоуренс интервью?

Генри было плевать на всех. Он растолкал парней, охранявших вход в гробницу.

– Извините, мистер Стратфорд, – окликнул его из-за спины Самир, на которого наступала женщина-репортер. – Оставьте своего дядю в покое. – Самиру удалось пробиться поближе к Генри. – Пусть он насладится своей находкой.

– И не подумаю.

Он свирепо взглянул на охранника, загородившего вход. Тот отступил. Самир отвернулся, сдерживая натиск репортеров. Кто там собирается проникнуть в гробницу? Им хотелось знать все.

– Я по семейному делу, – холодно сказал Генри, обращаясь к женщине, которая попыталась проскользнуть вместе с ним.

Охранник перегородил ей дорогу.

Так мало времени осталось! Лоуренс отложил ручку, вытер лоб, аккуратно свернул носовой платок и сделал еще одну краткую запись:

Блестящая идея – спрятать эликсир среди смертоносных ядов. Самое надежное место хранения для снадобья, дающего бессмертие, – пузырьки с ядами, несущими смерть. Подумать только, это ее яды – те самые, которые Клеопатра пробовала, перед тем как решила принять смерть от ядовитого аспида.

Лоуренс остановился, снова вытер лоб. Здесь уже слишком жарко. Еще несколько коротких часов – и сюда нагрянут, попросят освободить гробницу для музейных работников. Как жаль, что он связан с музеем. Лучше бы он работал в одиночку. Видит бог, музейные сотрудники ему ни к чему. А ведь они отберут у него все это великолепие.

Луч солнца пробился сквозь грубо вырубленный дверной проем, осветил алебастровые кувшины, и Лоуренсу показалось, что он услышал какой-то звук – слабый, похожий на вздох или шепот.

Он обернулся и взглянул на мумию, фигура и черты лица которой отчетливо проступали под бинтами. Человек, объявивший себя Рамзесом, был высок и, скорее всего, красив.

Он не так стар, как то существо, которое покоится в Каирском музее. Но ведь этот Рамзес заявил, что он вообще не подвержен старению. Он бессмертен, он просто спит. Ничто не могло погубить его, даже яды из этой комнаты, которых он здорово напробовался, когда тоска по Клеопатре доводила его до безумия. По его приказу рабы запеленали его бесчувственное тело; они похоронили его заживо, в гробу, который он сам для себя подготовил, продумав каждую деталь; потом они замуровали вход в гробницу плитой, на которой он своими руками сделал надпись.

Но что привело его в бессознательное состояние? Ну и головоломка! Потрясающая история. А что, если?…

Лоуренс не отрывал взгляда от мрачного существа, завернутого в желтоватую ткань. Неужели он на самом деле верил в то, что под ней теплится жизнь? Неужели это существо способно двигаться и говорить?

Эта мысль заставила Лоуренса улыбнуться.

Он повернулся к стоящим на столе кувшинам. Солнце превратило маленькую пещеру в преисподнюю. Взяв носовой платок, Лоуренс осторожно приподнял крышку ближайшего к нему кувшина. Запах горького миндаля. Нечто не уступающее по силе смертоносному цианиду.