Фантастика 1971 - Арутюнов Сергей - Страница 22

— Одну минуточку, Александр Васильевич, — я вскочил, — мне, кажется, звонят, я сейчас. (Мой стол стоял у самой стены кабинета Главного, и звонок моего телефона иногда пробивался сюда через штукатурку и кирпич.) — Странную вещь хочу я вам сообщить, Рюрик Андреевич, — голос Юры звенел сегодня так, что километры телефонных проводов не смогли сделать его менее пронзительным.

— Какую же странную вещь, Юра?

— Все наоборот, Рюрик Андреевич, все наоборот.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Нет, сначала вы мне скажите. Что вы хотели доказать анализом гиней, Рюрик Андреевич?

— Да то, что в них больше золота, чем должно быть, Юра.

— Больше?… — голос Юры сразу упал, наступило молчание.

Я подул в трубку, испугавшись, что нас разъединили.

— Да здесь я, Рюрик Андреевич. Но вы же обвиняли Ньютона в подделке монет?

— Стали бы вы проверять гинеи, если бы я с самого начала сказал, что в них должно быть больше, а не меньше золота? Но вы и сами, Юрчик, могли бы догадаться, чего именно я хочу. Зачем мне Ньютон — фальшивомонетчик? Мне требуется Ньютон-алхимик. Притом великий алхимик. Первый удачливый алхимик. Откуда же ему иначе было взять золото?

— Но как этого не замечали раньше?! — в голосе Юры было удивление, но куда больше в нем было священного трепета. — И как вы сумели до этого додуматься?

— Ну, что лишнего золота не замечали, это понятно. Монеты всегда проверяли на «недовес» золота. Никто не боялся, что ему передадут презренного металла. А додумался я… Знаете, отвечу вам словами нашего общего знакомого Ньютона: «Я все время думал об этом».

— Илья Всеволодович, вас не затруднит взглянуть на вот, этот листок?

— Пожалуйста, Рюрик Андреевич… Так-так, золота столько-то промилле, серебра столько-то, меди… Зачем вы мне это показываете?

— Здесь выписан химический состав средней ньютоновской гинеи, глубокоуважаемый Илья Всеволодович. И она, оказывается, содержит золота больше, чем полагается.

— И вы опять будете настаивать на том, что лишнее золото Ньютон сработал лично? Может быть, при содействии Мефистофеля? Как вы вообще относитесь к Мефистофелю, Рюрик Андреевич? Не нашли ли вы ему живого прототипа?

— Вы хотите меня оскорбить, Илья Всеволодович? Не удастся. Вот, прочтите то же самое на официальном бланке. Здесь и состав и справка о том, что золота в монете больше нормы.

— Хорошо. Прочел. Но чего вы от меня-то хотите?

— Всего-навсего того, чтобы вы изготовили золото.

— А смысл, смысл? Кому это золото будет нужно? Представим себе на минуту — не дольше, — что вы правы. Если я завтра повторю Ньютоново открытие, послезавтра в мире будет такой финансовый. кризис, что паника 1929 года покажется шуткой. Кому нужно золото, потерявшее цену?

— Нужно! И на обшивку спутников, да и вообще. Ленин же говорил, что мы будем делать из золота общественные уборные!

— Только после победы коммунизма, вспомните цитату поточнее, Рюрик Андреевич. Но, в конце концов, не в том дело. Блефом заведомым не хочу заниматься. Жизнь коротка, а серьезных дел хватает.

— Верных дел?

— Что вы хотите этим сказать?… — Трушин вскочил на ноги — столько презрения было в моем голосе. — Как вы смеете разговаривать таким тоном?

— Простите, Илья Всеволодович. Я это не столько в ваш, сколько в свой адрес. Тоже люблю только верные дела. Еще раз простите и до свидания.

— Нет уж, какое там «простите». Давайте объяснимся.

— Ну что же. Вы, я уже знаю, много раз проверяли экспериментами теорию относительности.

— Да.

— Все время оказывалось, что старик Эйнштейн прав.

— Так.

— И вам никогда не хотелось, чтобы именно по этому пункту великий Альберт ошибся?

— Хотелось ли мне этого? Не то слово! Ради этого я и брался за такие эксперименты. Я нарочно проверял устои. Если бы хоть один из них рухнул… Мне говорили: зачем ты за это берешься? Выбери эксперимент, где больше шансов на открытие, возьми дело повернее… А меня привлекала именно степень риска. Риска неудачи… Ведь подтвердить известное значило для меня потерпеть неудачу. Что делать? Привык. Зато отработал методику. Стал доктором…

— И вам это нравится?

— Что?

— Докторская степень, отработанная методика? Не надоело вам чувствовать себя мудрецом?

— Знаете, Рюрик Андреевич, со мной давно никто так нагло не разговаривал.

— Обидно за вас, Илья Всеволодович! Вы слишком привыкли к тому, что все теории оказываются верными.

Трушин сел и засмеялся:

— Нет, вы мне определенно нравитесь, Рюрик. Знаете, я думаю, что нам пора обходиться без отчеств.

— Идет.

— Такое упрямство заслуживает вознаграждения. Черт с вами, я подумаю завтра над вашей идеей. А пока пойдемте выпьем. За то, чтобы я перестал чувствовать себя мудрецом.

— Вы мне нравитесь еще больше, чем я вам, Илья. Пойдемте, выпьем. И знаете, где? У меня дома.

— Добрый вечер, Исаак Исаакович, — негромко сказал я.

И сам удивился, как изысканно это прозвучало по-английски:

— Good evening, Isaac son of Isaac!

Человек в пудреном парике поднял от рукописи длинное лицо с длинным узким носом, прищурил усталые маленькие глаза, всмотрелся в меня, отложил в сторону гусиное перо, деловито посыпал белым песком из серебряной чашечки недописанную строчку, привстал в кресле, снова близоруко вглядываясь в меня.

— Добрый вечер, сэр. Чем могу служить? Простите, но лакей не предупредил меня о вашем визите.

— И не мудрено, Исаак Исаакович. Вы просто задремали в кресле, и мы с вами друг другу снимся.

— Снимся? Тогда я его прощаю, этого лакея. Но почему вы, сэр, так странно ко мне обращаетесь? Мы ведь живем не во времена славного короля Этельреда. И почему вы так странно одеты, сэр?

— Видите ли, у нас в стране до сих пор принято добавлять к имени собеседника имя его отца, Исаак Исаакович.

— В какой стране, сэр?

— В России.

— …Россия… О да, так теперь называют свою землю московиты. У меня же есть среди знакомых ваши соотечественники, сэр. Даже ваш король… нет, как это? Цар. Цар Пит. Его приводили ко мне на монетный двор. Большой человек. И не только ростом.

— У нас в стране его именуют даже великим, Исаак Исаакович.

— Великим? Возможно. Но скажу вам по чести, сэр, я не хотел бы быть его подданным. Не совершаете ли вы государственную измену, сэр, выслушивая такое заявление?

— Да нет, Исаак Исаакович. К тому же я не подданный царя Петра, а только потомок его подданных.

— Петра! Звучит как на латыни. А потомок… Как это понимать?

— Вы мне тоже снитесь, Исаак Исаакович. Я живу на двести пятьдесят лет позже вас.

— А я еще часто жалел, сэр, что приходится тратить время на сон! Тут, оказывается, можно кое-что узнать о будущем. Что обо мне знают, сэр, через два века в Московии, извините меня, сэр, в России?

— Вас помнят, Исаак Исаакович. Вас считают великим физиком.

— Значит, всем этим недоучкам Гунам и Лейбницам не удалось меня обокрасть!

— Их тоже помнят, но ставят ниже вас.

— Ниже меня! Еще бы! Этих мошенников! Сэр, если бы вы знали, сколько крови они мне испортили, эти воры!

— Но, сэр, говорят, что они ничего у вас не украли, просто вы так долго не публиковали свои открытия, что за это время некоторые из них удалось повторить другим.

— Долго? Но я должен был убедиться в своей правоте. Все эти Гуки и Лейбницы могут ошибаться — их ведь забудут, что бы вы там ни говорили про свою Московию XX века. Я не имею нрава ошибаться. Гипотез я не строю, сэр, мои работы достоверны, сэр, запомните. А вокруг — интриги, мошенничество, клевета… Но вы ведь все это знаете.

— Знаю, Исаак Исаакович, но вы, ей-богу, многое принимаете слишком близко и сердцу.

— Слишком близко? Я просто не обращаю на это внимания! Теория гравитации останется в веках, лак и мое толкование Апокалипсиса. Чему вы улыбаетесь, молодой человек?