Девушка с зелеными глазами - О'Брайен Эдна - Страница 10

– О, Кэт, пожалуйста!

– Ну давайте, – попросил Юджин и сам спел «Джонни, разве я знала тебя» приятным беззаботным голосом.

Единственное, что я помнила наизусть из стихов, были «Матери» Патрика Пирса. Она была совершенно не к селу ни к городу в этой маленькой душной комнате, но я декламировала:

Бэйба хихикнула и громко сказала:

– А дальше ничего не будет насчет того, чтобы детишкам побольше карманных денег давали?

Я почувствовала себя полной идиоткой, потому что все захохотали, и хоть Юджин и сказал: «Браво, браво», – я все равно его ненавидела за то, что он смеялся вместе с ними.

Бэйба спела еще несколько песен, и Юджин даже записал слова некоторых из них на клочке бумаги, который убрал к себе в бумажник. Щеки ее раскраснелись, но не от румян, а от того, что она веселилась и чувствовала себя счастливой.

– Вам жарко, – сказал Юджин и встал около камина так, чтобы заслонить ее от жара.

«Более высокой любви не бывало между людьми», – думала я с горькой иронией, пока он стоял так, закрывая Бэйбу от жара и улыбаясь ей. Следующим в программе у нас как раз был коронный номер, дуэт Густава и Джоанны.

Для меня этот вечер был бесконечным огорчением. Уходя около одиннадцати, он не поцеловал меня и даже просто не сказал мне ничего особенного.

Даже во сне мне было страшно потерять его. Первое, что вспомнилось мне в момент пробуждения, были спетые Бэйбой «Алые ленты» и то, как он улыбался ей. Было холодно, я встала и начала одеваться. Окно побелело от мороза и налипших на стекло возле рамы снежинок.

На работу мне надо было рано, так как была суббота, самый суматошный день в лавке, и мне хотелось заранее приготовить как можно больше товара, чтобы потом не бегать за ним, когда повалят покупатели.

– О, дорогая, – сказала миссис Бёрнс, когда я вошла. Она пришла за колбасой и ветчиной, которые лежали на подносе на мраморной полке позади прилавка.

На мне была шубка, купленная мне им, и хозяйка пришла в восхищение от моего приобретения. Я сказала ей, что мне его купил Юджин Гейлард, а она вылупила на меня глаза и всплеснула руками:

– Что?! Он!

Я угадала, что она сейчас скажет, прежде чем она успела рот открыть. Миссис Бёрнс предостерегла меня, сказав, что он был женат и что одному Господу известно, сколько глупышек вроде меня ступили на скользкий путь, приведший их к гибели.

«Знаем мы этих невинных глупышек, – подумала я. – Такие же стервы, как Бэйба, с коварством, затаенном в глазах».

Но все-таки я спросила, правда ли, что он женат. Она сказала, что знает это хорошо из газеты. Два года назад она лежала в больнице, где ей удаляли тромб, а женщина, которая лежала вместе с ней в палате, сказала, что знает его еще с тех пор, когда он в рваных башмаках ходил.

– Он женат на какой-то американке, она то ли художница, то ли актриса, то ли еще кто-то, – сказала мне миссис Бёрнс.

Я стащила с себя шубу и бросила ее на пол. Она упала бесформенной грудой, но мне было все равно – я ненавидела его.

Я закрыла глаза и почувствовала, что живот мой проваливается куда-то все ниже и ниже. Теперь наконец-то все стало ясно: его сдержанность, дом в деревне, рассказы о пустынных калифорнийских пляжах с пустыми пивными жестянками и гниющие апельсины, и его одиночество.

Грусть эта призвала себе в спутницу другую. Стоя над поверженной шубой, я вспомнила ночь, когда утонула моя мама, и как я все цеплялась за глупую надежду, что произошла ошибка и что вот она войдет в комнату и спросит собравшихся, почему это они оплакивают ее. Я молилась, чтобы он не был женат.

– О Боже, пожалуйста, пусть он не будет женат, – просила я, зная, что все мои мольбы напрасны.

Машинально я заполнила товаром полки, потом достала из корзины яйца и стала очищать с них грязь сухой тряпкой. Если пятна не сходили легко, я сыпала немного соды. Потом я раскладывала их по полдюжине в специальные коробочки с отделениями, на которых было написано «свежие деревенские яйца».

Два яйца лопнули у меня в руке, они были порченые, и запах сероводорода, источаемый тухлыми яйцами, навсегда связался у меня в мозгу с несчастьем.

Я чувствовала себя ужасно, мне хотелось кричать, но Бернсы были в кухне, ели какое-то жаркое, и я не могла ничего сделать.

Он позвонил мне в одиннадцать. В лавке было не продохнуть, и за стойкой были мистер и миссис Бёрнс.

Голос его звучал бодро. Он звонил, чтобы пригласить меня к себе на следующий день. Он уже пару раз заговаривал об этом раньше.

– Я была бы очень рада познакомиться с вашей женой, как жаль, что вы раньше не сказали мне, что женаты, – сказала я.

– А вы меня не спрашивали, – ответил он, и в его тоне не чувствовалось и тени вины. Скорее наоборот, я услышала жесткие нотки и подумала, что он вот-вот бросит трубку. – Так мы едем ко мне завтра? – спросил он. У меня задрожали ноги. Я знала, что посетители смотрят на меня и слушают, о чем я говорю, многие из них подшучивали надо мной, намекая на каких-то мальчиков.

– Не знаю… Может быть… А ваша жена будет там?

– Нет, – пауза, – се там нет сейчас.

– О, – внезапно какое-то чувство смутной надежды охватило меня, и я спросила: – А она случайно не скончалась?

– Нет, она в Америке.

Я слышала, как у меня за спиной клацает кассовый аппарат, и понимала, что миссис Бёрнс будет дуться на меня весь день, если я не повешу трубку немедленно.

– Я должна идти, у нас полно работы, – сказала я высоким и нервным голосом.

Он предложил мне, если я того желаю, заехать за мной завтра в девять.

– Хорошо, в девять, – ответила я.

Он повесил трубку раньше, чем я успела это произнести.

Весь день потом я плакала в туалете и везде, где меня никто не видел. Я позвонила Тоду Миду, чтобы расспросить его об этом браке, но того не оказалось в конторе, так что я ничего в этот день не узнала.

Было раннее воскресное утро, когда я выскользнула из дома. В чистом и прозрачном морозном воздухе далеко слышался перезвон колоколов дублинских костелов. Все спешили к мессе, а я спешила к нему в гости. У меня совсем не было угрызений совести по поводу того, что я пропускаю мессу, потому что было раннее утро, потому что я вымыла голову… Город побелел от снега и мороза, и местами дорога была скользкой.

Я отошла на угол улицы, чтобы ждать его там, потому что боялась, как бы Джоанна не послала за мной Густава.

– Нужно приглядеть за тобой, – сказала она, потому что, по ее мнению, мне нельзя было появляться в доме малознакомого мужчины. Она сказала, что он может оказаться шпионом или, хуже того, маньяком. Она произнесла «минияк».

– Я пойду одна, и все тут, – сказала я. Мне хотелось узнать все о его жене.

– Густав мешать не будет, – настаивала она. Джоанна и в самом деле беспокоилась обо мне. Она начистила коричневые ботинки Густава и поставила их к камину вместе с парой чистых серых носков. Он всегда обувался около горящего камина, погрев предварительно ноги.

– Ну хорошо, пусть так, – согласилась я и выскочила из дому под предлогом, что собираюсь пораньше попасть к мессе.

Юджин опоздал на десять минут. Лицо его было серым, а под глазами лежали круги, словно он провел бессонную ночь.

– Ого! – только и выдохнул он вместо приветствия, как только взглянул на меня.

На мне была соломенная шляпка – совсем не зимний головной убор с розовыми бутонами на нем.

– Вы словно дитя на свадьбе в этой шляпке, – рассмеялся он. Наверное, он считал, что я выгляжу в ней глупо. Мои длинные светлые волосы разметались по плечам, и я, пожалуй, слегка перестаралась, пудрясь, чтобы у меня на лице было поменьше румянца. Я сказала ему про Густава, который мог увязаться с нами. Он только улыбнулся. Мне эта улыбка показалась какой-то странной, и я подумала: а не стоило ли и в самом деле взять с собой кого-нибудь? Я произнесла в уме молитву моему ангелу-хранителю, чтобы он защитил меня: