Зелёная пиала - Александрова Анна Николаевна - Страница 5

• Предыдущая
• 5/29
• Следующая

И вот взошло солнце. На башнях ханского дворца запели трубы-карнаи, и сам наместник, окружённый слугами и телохранителями, прискакал на базарную площадь.

Мулла тоже пришёл. Руки его дрожали от жадности. В уме он подсчитывал наперёд, сколько получит прибыли от тех, кто придёт в мечеть полюбоваться искусной работой Чепера.

Все смотрели на двери, но они были закрыты шёлковым покрывалом.

Увидев муллу и хана, резчик и его ученик взялись за края шёлка, но нетерпеливый мулла оттолкнул их и сам сорвал покрывало. Толпа ахнула, и вдруг раздался хохот. На потемневшем от времени дереве высокой двери длинная змея с лицом муллы обнимала жирного надутого фазана, как две капли воды похожего на наместника.

— Что сделали эти несчастные! Или им жизнь надоела! — в ярости закричал наместник.

— Бейте их! Душите их! Растерзайте! Они нарушили древний закон! — задыхаясь от бешенства, хрипел мулла.

Но Чепер и его ученик исчезли. Толпа велика, — иди ищи булавку в большом бархане.

А люди смотрели на работу резчиков и смеялись всё громче и громче. Они смеялись до слёз, и в их сердцах страх перед наместником и муллой сменялся презрением и гневом. Сколько ни кричали мулла и хан, сколько они ни грозили, никто их уже не боялся.

Так отомстил старый резчик жестокому хану за всё то зло, что он сделал людям. Вот чего может достигнуть мастер, если он в совершенстве владеет своим ремеслом.

Я рассказал, а вы послушали. Теперь пускай другие расскажут.

А я прибавлю: правильно говорят туркмены — «Настоящему молодцу сто ремёсел к лицу».

Рассказчик умолк. Молчали и слушатели, потому что их мысли улетели в далёкие времена и не могли сразу возвратиться в сегодняшний день. Не молчал только холодный зимний ветер — по-прежнему он стучался в ставни и завывал в трубе очага.

— Ай, погода! — с досадой вздохнул толстый чайханщик и изо всех сил дунул в трубу самовара. Из поддувала облачком вылетели золотые искры, а самовар, словно обрадовавшись, что теперь и к нему подошёл черёд развлекать гостей, загудел громко и басовито, по-домашнему, по-хозяйски, словно сытый кот, которого пощекотали за ухом. Сразу стало уютнее в чайхане, и лица гостей повеселели.

— Друг-чайханщик! — хлопнул в ладоши седобородый узбек: — Налейте нам чаю погорячее, а то кровь стынет, слушая, как воет зима.

— Несу, несу! — отозвался проворный чайханщик. Он подхватил на ладонь большой круглый поднос, густо уставленный красными, зелёными и белыми чайниками, и с поразительной лёгкостью побежал по переполненной людьми чайхане со своей тяжёлой ношей. Никого не толкнув, никого не задев, на ходу раздавал он горячие чайники, и обрадованные этим теплом гости зашумели, развеселились.

— Вот ловко! — фыркнул в рукав халата Бяшим, указывая на толстого чайханщика: — Совсем как в кино!

— Тише ты! — пригрозил Аман товарищу.

В это время один из гостей, пожилой казах в круглой, обшитой лисою шапке, встал с места и почтительно обратился к старому плотнику:

— Спасибо, Бавам-ата; твоя повесть обогатила наш скромный разум и затронула сердце!

Сказав так, он низко поклонился аксакалу.

— Спасибо, спасибо, отец! — закивал головой бодрый и подвижной старик из Коканда. — Рассказ был достоин рассказчика! Но, не кончив дела, рано наслаждаться покоем. Не томите нас ожиданием, эта, скорее назначьте себе преемника, передайте зелёную пиалу другому. Мы ждём рассказа!

И тотчас чайханщик, повернувшись на носках, как волчок, подбежал к стойке и наполнил чаем зелёную пиалу. Легко подхватив её пальцами, он склонился перед плотником и запел:

В ту же минуту пиала очутилась в руках аксакала. Старик улыбнулся, неторопливо поднялся с кошмы и, мягко ступая обутыми в пёстрые носки — джурапки — ногами, подошёл к сидевшему у стены кокандцу. Он протянул ему пиалу.

— Ай, ай, ай! — притворно завздыхал кокандец. — Ты наказал меня за болтливость! Сидел бы я тихо да молчал…

Но Бавам-ата перебил его:

— Тихий мужчина хорош только в могиле.

— Но где же я найду красноречия, чтобы занять беседой столь достойных слушателей?! — развёл руками кокандец и вдруг молодо рассмеялся: — О туркмен! Вы проникли в глубину моего сердца! Если бы я промолчал ещё хоть одну минуту, я задохнулся бы от бесчисленных историй и происшествий, которые таю в своей памяти!

— Пускай же скажет твоими устами далёкий Коканд! — ответил Бавам-ата и возвратился на своё место.

Тогда кокандец поднялся, быстрыми маленькими глоточками осушил пиалу и начал.

Друг мой, ты сказал «Коканд», и моё сердце запрыгало от этого слова. Я прошёл много дорог и видел много богатых стран, но нет для человека земли прекраснее, чем тот край, где он вырос и впервые увидел солнце!

Кто не знает Коканда, — тот не знает счастья! Кто не видел Коканда, — тот не видел чуда! Так я думаю.

Ты скажешь: в Коканде жарко. Я скажу: в Коканде щедрое солнце! Ты скажешь: в Коканде сухо. Я скажу: много воды в Коканде! Течёт по Коканду быстрый Сай и несёт людям прохладу, маки, красные как рубин, и тюльпаны, яркие как огонь, цветут на его берегах. А знаешь ли ты, какие огурцы вызревают в Коканде! Сладкие точно мёд, хрустящие, прохладные, заставляющие забыть о жажде и пробуждающие желание к пище! А сколько песен поют в Коканде, сколько чудных историй расскажут тебе старики про родную землю! И я расскажу вам одну из них.

Слушайте.

В древние времена правил в Коканде грозный и жестокий Мадали-хан. Он был так богат и имел столько сокровищ, что даже учёные мудрецы и те не могли сосчитать его богатств. Но все сокровища хана не могли сравниться с драгоценной чашей — касой. Хотя и была она сделана из обыкновенной глины, но покрыта таким тончайшим узором, что его надо было разглядывать через китайское стекло, которое во много раз увеличивало рисунок. И тогда вы видели ветви граната с резными листьями и плодами, такими спелыми, что хотелось их сорвать и отведать на вкус. Онор-гюль — вот как назывался этот несравненный узор. Тысячу лет назад его создали искусные мастера Хорезма и тайну своего мастерства унесли в могилу.

Круглая, как солнце, голубая, как небо, красавица чаша стояла посреди дворца на золотой подставке, и сто воинов день и ночь охраняли её, и никто, кроме хана, не смел приблизиться к чаше — так дорожил ею всесильный владыка Коканда.

И вот однажды возвратился хан из похода. Он вернулся с победой и велел трубачам трубить себе славу. Трубачи — карнайчи подняли в небо свои саженные трубы и затрубили так громко, что стены дворца задрожали, а великолепная чаша упала и разбилась вдребезги. Узнав об этом несчастье, грозный хан так разгневался, что пламя вылетело у него из ноздрей. Три дня он не выходил из своих покоев, а на четвёртый призвал к себе лучших мастеров из гончарного ряда и приказал им заново склеить чашу, но так, чтобы не было видно ни одной трещины.

Гончары развели руками, но грозный хан затопал на них и закричал:

— Негодные! Если вы не исполните моего приказа и я замечу на чаше хоть одну царапину, каждый третий из вас будет повешен, а дома ваши я сровняю с землёй!

С ханом спорить не станешь. Гончары собрали в мешок осколки разбитой чаши и, печальные, вернулись в гончарный ряд. Всю ночь они разглядывали черепки, но даже самые ловкие мастера не могли придумать, как взяться за дело. И вот утром и стон и плач поднялись в гончарном ряду. Рыдали жёны, кричали дети, стонали старики и старухи, заранее оплакивая гибель своих кормильцев.

• Предыдущая
• 5/29
• Следующая