Искатели необычайных автографов или Странствия, приключения и беседы двух филоматиков - Александрова Эмилия Борисовна - Страница 17

• Предыдущая
• 17/89
• Следующая

Как известно, в основе солнечного календаря лежит год — время, в течение которого Солнце совершает видимый путь через все двенадцать созвездий Зодиака,[16] или, как бы сказали в нашем, двадцатом веке, время, за которое Земля совершает полный оборот вокруг Солнца. В основе лунного года лежит месяц, то есть время обращения Луны вокруг Земли. Но так как двенадцать месяцев лунного года короче двенадцати месяцев солнечного примерно на десять суток, арабы, чтобы уравнять их, девять раз в течение каждых двадцати четырех лет добавляли к лунному году тринадцатый месяц — наси. Постепенно, однако, культ Луны одержал верх над культом Солнца. А после возникновения ислама Мухаммед запретил добавлять наси, и арабский календарь стал чисто лунным… И все же, несмотря на запрет, народы Ирана и Средней Азии наряду с лунным календарем продолжали пользоваться и солнечным, потому что он удобнее для земледельцев.

— Выходит, вернув солнечный календарь, Малик-шах совершил целую революцию, — заметил Фило.

— Едва ли он додумался до этого сам, — возразил Мате. — Скорей всего, это идея Хайяма. Но так или иначе, возвращение солнечного календаря — событие немаловажное. Неспроста им ознаменовано начало новой, маликшахской эры… Впрочем, смысл реформы не только в том, что она восстановила в правах солнечный календарь и уничтожила накопившееся с прежнего расхождение между календарным и истинным солнечным годом. Началом года в маликшахском солнечном календаре считается день, когда Солнце входит в созвездие Овна и наступает истинная весна. Месяцы этого календаря соответствуют вступлению Солнца в каждое очередное созвездие Зодиака. Стало быть, годы и месяцы маликшахской эры — подлинные солнечные годы и солнечные месяцы, и, в отличие от лунного календаря, в новом, солнечном, времена года не смещаются…

Пока Мате вел научно-просветительскую работу, затканный звездами старик неторопливо продвигался по залу, раскланиваясь и важно отвечая на приветствия. Видимо, он был здесь не последняя спица в колеснице, но по неприязненным взглядам и перешептываниям присутствующих нетрудно было понять, что его побаиваются и недолюбливают.

— Смотрите, к нему подходят наши знакомые, отец с сыном, — сказал Фило.

Мате многозначительно зыркнул на него глазом, и спустя секунду они уже стояли подле звездного старца.

— Да пребудет над тобой благословение Аллаха, мудрейший Кара-Мехти, — заискивающе произнес отец приятного юноши. — Позволь представить тебе опору и утешение моей старости, сына моего Абу.

Он сделал жест, приглашающий молодого человека подойти поближе, но тот стоял, опустив глаза, с трудом сдерживая негодование.

— Что же ты, Абу? — продолжал отец каким-то елейно-фальшивым тоном. — Поклонись всевидящему и всезнающему.

Абу не шелохнулся.

— Оставь его, Музаффар, — проскрипел астролог с желчной усмешкой. — Кто такой Кара-Мехти в глазах твоего сына? Злодей, захвативший место, принадлежащее Хайяму. Где ему знать, что было время, когда Хайям захватил место, по праву принадлежащее Кара-Мехти? Почти двадцать лет провел я по его милости в забвении и нищете. Но Аллах справедлив! На старости я снова у дел и снова в почете. И теперь, Музаффар, придется тебе послужить под моим началом. Кстати, я велел тебе составить гороскоп всемилостивейшего везира нашего, Таджа аль-Мулька. Готов он?

— Готов, мудрейший, — сказал Музаффар, протягивая старцу свиток.

Тот развернул его и стал рассматривать с глубокомысленным видом. Вдруг брови его испуганно вздернулись, голова ушла в плечи.

— Что это? — выдохнул он, беспокойно озираясь. — Что ты мне принес? По твоему гороскопу выходит, что нашему везиру не протянуть и года.

— Но таково расположение звезд, — оправдывался Музаффар.

— Он еще думает о расположении звезд! Подумай лучше, как сохранить расположение наших повелителей. Завтра же принесешь другой гороскоп, а этот… Я уж знаю, что с ним делать.

Он быстро скатал свиток, и тот мгновенно растворился в складках его халата, где-то в районе созвездия Скорпиона.

— Быть бы ему фокусником, — засмеялся Фило.

— А он и есть фокусник, — жестко сказал Мате. — Да еще и шарлатан в придачу…

Что-то, как видно, случилось важное: тихий говор придворных усилился, люди засуетились, замельтешили и, выстроившись двумя рядами, выжидающе затихли.

Послышались странные скрежещущие звуки («Точно стадо ослов кричит!» — подумал Мате), и в зал торжественно вступили трубачи с неимоверно длинными трубами. Следом маршировали вооруженные до зубов гвардейцы, очень похожие на тех, что стояли у входа во дворец.

— Гулямы, гулямы идут! — пронеслось в толпе.

За ними гуськом проплыли надменные сановники. «Не иначе как государственные советники!» — определил Фило…

Вся эта многолюдная компания стала живописно располагаться по обе стороны невысокого помоста, над которым, подобно серебристому облаку, колыхались легкие складки кисейного балдахина.

Когда ритуал размещения благополучно завершился, вошел человек в темном парчовом халате, с золотой чернильницей у пояса. («Тадж!» — решил Мате.) Человек подал знак, и все склонились в низком поклоне. Тогда в сопровождении многочисленной свиты прислужниц появилась красивая женщина. Рядом с ней шел мальчик лет шести.

— Туркан и ее отпрыск, — шепотом (на всякий случай!) прокомментировал Фило.

Царствующие особы проследовали на помост и опустились в кресла, за высокими спинками которых стояли темнокожие великаны с опахалами из страусовых перьев. Короткие ножки Махмуда беспомощно повисли в воздухе.

Усевшись, Туркан подняла холеную, сверкающую драгоценными перстнями ручку, и все снова выпрямились. После этого стали один за другим подходить к ней приглашенные. Некоторые подавали ей какие-то бумаги. Она, не читая, передавала их Таджу.

Маленький султанчик сидел на своем жестком резном троне и смотрел на все скучными глазами. Ему не терпелось вскочить и побегать. Зато Фило и Мате наблюдали однообразную церемонию с любопытством: когда-то еще выпадет случай побывать на приеме у восточного владыки!

Случайно снова оказались подле них те самыепридворные, которые злословили насчет Туркан и Таджа.

— Дожили! — злобно шепнул тот, что постарше. — Гулямы стоят у нее на почетном месте, а о нас с тобой и не вспомнят.

— Что — мы! — язвительно отвечал другой. — А где Баркьярук? Где Санджар? Как-никак кровные братья Махмуда… К тому же постарше его и с большими правами на трон.

— Ничего, — зловеще прошипел первый. — Помяни мое слово: недолго ей самоуправствовать! Будет и на нашей улице праздник.

В это время к Таджу приблизился Кара-Мехти и тихо сказал ему что-то. Тадж, в свою очередь, передал его слова Туркан. Друзья, которые тотчас очутились у помоста, заметили, как вздрогнула и выпрямилась эта равнодушная с виду женщина («Точно змея!» — подумалось Мате.)

— Примем его, — сказала она. — Пусть все знают, что правительница сельджуков не сводит личных счетов со своими подданными. Предоставим это удовольствие Кара-Мехти, — добавила она, метнув выразительный взгляд на звездочета и жестом приказав ему стать с ней рядом. — У него, помнится, тоже есть причины ненавидеть этого умника.

Мстительная радость вспыхнула в глазах старика. Лицо Таджа, напротив, потемнело от обиды, но он сдержался и, отступив на несколько шагов от трона, громко (чтобы все слышали!) объявил:

— Государыня, явился Омар Хайям,[17] сын палаточника. Он хочет говорить с тобой.

— Для сына палаточника он хочет слишком много, — также напоказ отвечала Туркан. — Но милость наша беспредельна. Пусть войдет.

Зашелестело в воздухе многократно повторенное «Хайям, Хайям!», и все головы обернулись к входу. Вытянув шеи, Фило и Мате застыли в напряженном ожидании. Сейчас они увидят одного из тех, кого так долго искали. Но что это? На пороге появляется хорошо знакомая им фигура в потертом халате и поношенных туфлях. Он?! Быть не может! Так, значит, они все время беседовали с самим Хайямом? С которым же из двух? Для поэта он слишком хорошо знает математику, а для математика — поэзию… Впрочем, разбираться не время: он уже у помоста.

• Предыдущая
• 17/89
• Следующая