Воля под наркозом - Серегин Михаил Георгиевич - Страница 2

С усилием, как бы нехотя девушка разлепила губы.

– Вы громко разговаривали. Я все слышала.

Она замолчала, легким кивком указала на диван и снова отвернулась. Даже моих поверхностных знаний о психиатрии оказалось вполне достаточно, чтобы поставить предварительный диагноз. Все симптомы глубокой депрессии были налицо: двигательная заторможенность, апатия, что там еще? Я покопался в памяти. Ага, торможение интеллектуальной деятельности, проявляющееся в том числе в нежелании говорить и замедлении речевых реакций. Вполне присутствует.

– Я не хочу умирать, – снова заговорила девушка. – Проблема в том, что и жить не хочу. Я еду с вами.

Она вопросительно посмотрела на меня. Я кивнул, перечислил, что необходимо взять с собой, и вышел, рискнув напоследок попросить поторопиться. Неукротимый жизнелюб, я всегда с опаской и сочувствием относился к страдающим депрессией людям.

В коридоре меня ожидала мрачная Ирина Сергеевна.

– Ни за что, – решительно заявила она. – Лерочка сильная, она справится. А я в состоянии сама обеспечить ей все условия.

– Но не профессиональную помощь, – не менее решительно отозвался я, – маленькая уступка принципам, возможно, в обмен на жизнь человека. Вашей дочери, между прочим.

По дороге к машине мы оба не произнесли ни слова. Лера передвигалась легко и беззвучно, как тень. Волосы она собрала в хвост на затылке, отчего тонкая шея трогательно обнажилась. Под мышкой девушка сжимала полиэтиленовый пакет с вещами, вцепившись в него, как в последнюю соломинку.

При нашем приближении Славик и Вадик выскочили из кузова, деловито огляделись. К счастью, на этот раз они сумели удержаться от обычных острот. То ли ситуацию прочувствовали, то ли красота девушки так смутила этих переодетых в белые халаты гоблинов. Вторая причина была более вероятна. «Больных надо лечить, а не сопереживать им», – любил с важным видом поучать молоденьких медсестер Славик. «Вот-вот, сочувствие вредно для самочувствия», – поддакивал ему Вадик, имея в виду, конечно, свое самочувствие.

Лера равнодушно скользнула взглядом по лицам бравых санитаров, слегка моргнула в ответ на бодрую фразу Вадика «Здрасте!» и с сомнением уставилась на стол, закрепленный в середине кузова.

– Вадим, усади девушку поудобнее, – строго сказал я, подчеркнуто выделив «усади», – Слава, поедешь со мной в кабине.

Славик обиженно засопел, засунул в карманы халата огромные ручищи и двинулся к кабине. Физиономия Вадика растянулась в счастливой улыбке:

– Слушаюсь, шеф!

Славик ожидал меня около открытой дверцы кабины. Сдержанно покряхтывая, я забрался внутрь.

– Заводи, Степаныч, поехали.

Двигатель заурчал. Славик с мученическим видом поставил ногу на подножку. Разделить братцев-санитаров мне хотелось потому, что я не знал, как их жизнерадостный треп отразится на состоянии девушки. Ни один, ни другой были не в состоянии долго держать рот закрытым, а трепались они неизменно на три темы: веселые студенческие будни, еда и женщины.

– Сделай лицо попроще, – попросил я, – не на эшафот поднимаешься.

Горестно вздохнув, санитар полез в кабину.

– Ладно, – сжалился я, – топай в кузов. Но чтобы вести себя там смирно.

– Яволь, шеф! – гаркнул Славик и испарился, не забыв, впрочем, захлопнуть дверцу.

Наконец мы тронулись. Я прикрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Настроение сегодня у меня и так было не ахти – отношения с Мариной зашли в очередной тупик, да и ноющие мышцы не способствовали оптимизму, – а непродолжительное общение с печальной Лерой окончательно настроило меня на сентиментально-лирический лад.

С Мариной мы познакомились довольно давно, когда она попала в автомобильную аварию, а затем – с серьезными ожогами на больничную койку. Долгое время мы ходили вокруг да около. Марина упорно держалась от меня на скаутском расстоянии, стесняясь, ко всему прочему, оставшихся после ожогов шрамов. А я, хотя и догадывался, что вся ее холодность и отчужденность не более чем защитная броня, не решался настаивать. Неизвестно, чем бы все это кончилось, но, как говорят в народе, не было бы счастья, да несчастье помогло. Точнее, одна история со стрельбой, погонями и похищениями, в которую я умудрился не только сам влипнуть, но и Марину втянуть. Именно тогда мы окончательно поняли, как дороги друг другу и что вместе нам гораздо лучше, чем врозь.

Последовало несколько счастливых дней, недель, потом счет пошел на месяцы. Но недавно на горизонте внезапно появилось маленькое облачко, которое стремительно превратилось в грозовую тучу. Началось все, как водится, с мелочи, с досадного недоразумения. Пару недель назад, заявившись без предупреждения, я застал Марину в мрачном расположении духа. «Извини, на работе проблемы, я не в настроении и хотела бы сегодня побыть одна», – отрезала она, едва я переступил порог. Мне бы отнестись с пониманием, тем более знаю, что работа, точнее, служба у Марины не сахар, – трудится она криминалистом. Однако куда там, я ведь тоже с характером. «Что ж, – говорю, – дорогая, твое желание для меня закон. Дай знать, когда с проблемами разберешься». Так и ушел, даже не спросил, что случилось.

Прошла неделя, потянулась другая. Наконец я не выдержал, позвонил сам. И снова повел себя, как последний идиот. Едва заслышав в трубке спокойный, даже радостный Маринин голос, я не без сарказма – как же, я волнуюсь, страдаю, а она радуется как ни в чем не бывало – поинтересовался:

– Как дела на работе? Проблемы все еще одолевают?

На что получил сухой ответ:

– Все еще да.

На этом, собственно, наш разговор и завершился.

– Что такой смурной сегодня, Володя? – прервал мое самобичевание Степаныч.

Я неопределенно пожал плечами.

– Да так, взгрустнулось чего-то. Слушай, Степаныч, случайно не в курсе, кто сейчас из психиатров на месте?

– Да вроде Крутикова видел.

– Крутикова? Это хорошо…

С коллегами из психиатрического отделения я практически не общался. Володя Крутиков был, пожалуй, единственным исключением. Кроме одинакового имени у нас было еще много чего общего, например, любознательность и жажда деятельности. Хотя некоторые предпочли бы выразиться иначе – непомерное любопытство и бьющая через край дурная энергия. На днях Володя жаловался на нехватку интересных пациентов. Лето, поделился он, не сезон для нашего клиента, то ли дело весна. Особенно тяжело тезка переживал зимние месяцы, когда в отделение выстраивалась очередь из желающих не столько подлечиться, сколько отдохнуть от работы и тягот семейной жизни. «Разве ж это пациенты?» – мрачно восклицал он тогда и грозился уйти в обычную больницу с «нормальными» шизофрениками, психопатами и суицидентами. Я улыбнулся, представив, с каким энтузиазмом примется он за Леру.

До клиники оставалось езды не более пяти минут. Степаныч перестроился в правый ряд, готовясь к повороту, и чуть сбросил скорость. Внезапно один из придорожных столбов раздвоился, от него отделилась долговязая тень и двинулась к обочине. Хотя «двинулась» не совсем верное слово. Человек переставлял ноги неуверенно, как если бы шел в сильный шторм по палубе небольшого судна. Перемещался он при этом довольно быстро, на какое-то мгновение замер перед бордюром у края дороги, затем перешагнул его, высоко подняв длинную ногу.

– Эк тебя! – воскликнул Степаныч, ударяя одновременно на тормоз и на сигнал.

Оказавшись на проезжей части, человек ничуть не смутился, лишь повернул голову в нашу сторону. Ноги его в это время продолжали методично передвигаться, словно его влекла вперед какая-то невидимая сила. В свете фар мелькнули фанатично горящие глаза, впалые щеки и высокий лоб с прилипшими к нему сосульками волос. Левая рука безжизненно свисала, а рукав пиджака был сильно разорван на предплечье. Словно завороженные, мы молча наблюдали, как, слегка подергиваясь всем телом при каждом шаге, человек пронесся перед нашей машинкой и, не сбавляя скорости, вылетел на полосу второго ряда.

Этот странный субъект почему-то напомнил мне Мишку Колесова, с которым мы вместе учились в медицинском. Но я тут же отмел эту ассоциацию по причине ее полной нелепости. Мишка к спиртному был равнодушен, крепкие напитки вообще с трудом переносил и весил по меньшей мере килограммов на сорок больше. Кроме того, Мишку я видел последний раз не далее чем недели три назад, одетого с иголочки, счастливого и пышущего здоровьем.