Элизабет Костелло - Кутзее Джон Максвелл - Страница 4

Еще один предсказуемый вопрос, и на сей раз мать пользуется заготовленным клише.

— Да, Молли впечатляет. Я имею в виду джойсовскую Молли Блум. На каждой странице «Улисса» она оставляет свой запах, как сука в период течки. Соблазнительна? Нет, это к ней не подходит, тут требуется словцо погрубее. Мужчины чуют ее издалека, кружат возле нее и грызутся между собой, как псы. Что касается вызова Джойсу, то нет, я не вижу себя в роли его соперницы. Тут иное. Когда тебе попадается книга, изобилующая жизненным материалом и наблюдениями, а в конце оказывается, что не все это богатство реализовано, то невольно возникает желание подобрать остатки и сотворить из этого нечто свое, для себя.

— Простите, Элизабет, я хочу продолжить ваш метафорический ряд. Вы вытащили Молли из дома на Экклс-стрит, где ее держали ее муж, ее любовник и, в каком-то смысле, ее творец — Джойс. Вы взяли ее, превращенную в подобие бескрылой царицы пчел, и выпустили на улицы Дублина. Уже только это не есть разве вызов Джойсу, ваш ответ ему?

— Царица, сучка… Давайте используем другое сравнение. Лучше назовем ее львицей. Львицей, которая бродит по улицам, принюхивается, приглядывается к местности. Возможно, даже выискивает себе жертву. Да, я захотела освободить ее из того дома, и особенно из спальни, где кровать со скрипящими пружинами, и пустить, как вы говорите, одну разгуливать по улицам Дублина.

— Если в вашем представлении Молли, джойсовская Молли, — узница дома на Экклс-стрит, означает ли это, что и всех женщин вообще вы рассматриваете как пленниц брака и домашнего быта?

— Современных женщин? Разумеется, нет. Что касается Молли, то да, в некоторой степени ее можно считать пленницей брака в той его форме, в какой он существовал в Ирландии 1904 года. Ее муж Леопольд тоже пленник. Разница лишь в том, что ей заказан выход из спальни, а ему — вход туда. Иными словами, перед нами Одиссей, стремящийся в дом, и Пенелопа, стремящаяся оттуда выбраться. Ситуация комичная, по сути — миф наизнанку. Джойс и я — каждый на свой манер — использовали его и тем самым отдали дань классическому наследию.

Обе женщины были в наушниках и говорили в микрофон, так что Джону трудно было судить, насколько они друг с дружкой ладят. Хотя, как всегда, мать поражала его своей способностью к перевоплощению: перед публикой она предстает здравомыслящей, доброжелательной и в то же время умеющей постоять за себя.

— Мне хочется рассказать вам, госпожа Костелло, — продолжает Мёбиус (голос ровный, манера говорить уверенная; эта женщина прекрасно владеет собой и ситуацией, не из категории «легковесов», это точно), — о впечатлении, которое произвел на меня «Дом на Экклс-стрит» в студенческие годы. Это были семидесятые. Я прочитала роман Джойса от корки до корки, я написала о нем работу, я проштудировала всю критику — в особенности то, что относилось к Молли Блум. Ортодоксы были едины: по их мнению, в этом романе Джойс наконец-то дал прозвучать голосу женской плоти, открыл для литературы тему чувственности как доминирующую черту женской натуры, и далее всё в том же ключе. А затем я прочитала вашу книгу и поняла, что совсем не обязательно рассматривать Молли в тех рамках, которые установил для нее Джойс. Такая как она вполне могла бы быть интеллектуалкой и увлекаться музыкой, могла бы иметь много друзей; у нее могла бы быть дочь, с которой у нее сложились бы доверительные отношения… Должна сказать, для меня это стало открытием. И это заставило меня задуматься о других женских персонажах, которым дали жизнь и слово авторы-мужчины. Согласно расхожему мнению, писатели совершали это во имя освобождения женщины, однако, если присмотреться, все в конце сводилось к утверждению и пропаганде именно мужской точки зрения, чисто мужского взгляда на порядок вещей. В данном случае я имею в виду героинь романов Дэвида Лоуренса, но если заглянуть еще дальше, то можно упомянуть Тэсс из рода д'Эрбервиллей или ту же Анну Каренину. Я понимаю, это очень глубокая и серьезная проблема, но мне хотелось бы услышать ваше мнение — не по поводу одной Молли Блум и ей подобных, а по поводу необходимости пересмотреть взгляд на предназначение женщины в целом.

— Знаете, пожалуй, мне нечего добавить. Вы высказали всё очень точно. Разумеется, тут следует играть по-честному: мужчинам тоже пора по-новому взглянуть на таких персон, как Хитклифф и Рочестер, вне романтических стереотипов, не говоря уж о старине Казабуне. Полагаю, это было бы очень любопытно. А если серьезно, то нельзя вечно паразитировать на классиках. Разумеется, это касается и меня. Настало время изобрести что-то самим.

Нечто новенькое, такого высказывания сценарий не предусматривал. Интересно, куда это ее заведет? Увы, красотка Мёбиус (которая украдкой уже поглядывает на часы) тему не подхватывает.

— Местом действия последних ваших романов опять стала Австралия. Скажите, пожалуйста, что для вас Австралия? Как вы ее воспринимаете? И что для вас значит быть австралийской писательницей? Австралия не близкая страна, по крайней мере для американцев. Когда вы пишете, есть ли у вас ощущение, будто вы описываете нечто, происходящее в дальнем далеке?

— Любопытное выражение. Боюсь, что очень немногие австралийцы согласились бы с таким определением. «В дальнем от чего?» — спросили бы они. Правда, в нем есть доля истины, хотя мы тут ни при чем, эту роль навязала нам история. Австралия не любит крайностей. Мы люди, в общем-то, миролюбивые, но в то же время Австралия — страна экстремальных ситуаций. Мы выживали и выжили в них, исходя из принципа: когда падаешь — не надейся, что тебя внизу поймают. А иного выхода и не было.

Ну, пошло-поехало! Дальше можно не слушать.

Мы кое-что пропустим и перейдем прямо к главному событию вечера, к самой церемонии награждения. Как сыну и сопровождающему, Джону отведено место в первом ряду, среди почетных гостей. Женщина справа от него называет себя и говорит:

— В Альтоне учится наша дочь. Она пишет дипломную работу о творчестве вашей матушки. Она ее горячая поклонница и заставила нас с мужем прочитать все книги Элизабет Костелло.

Дама касается запястья сидящего рядом с ней мужчины. С первого взгляда ясно, что это люди с очень большими деньгами и не нувориши. Наверняка спонсоры колледжа.

— В нашей стране очень любят книги вашей матушки. Особенно молодежь. Передайте ей это, пожалуйста.

По всей Америке юные особы пишут научные работы о творчестве матери. Поклонники, последователи, ученики… Любопытно, обрадует ли мать то, что в Америке у нее развелось столько учеников?

Саму церемонию мы пропустим. Вообще-то не полагается то и дело прерывать повествование, ведь его эффект зависит от того, насколько удается загипнотизировать слушателя или читателя, ввести его в некую дрему, когда реальность постепенно теряет свои очертания, уступая место миру, созданному воображением автора. Когда это состояние внезапно нарушают, искусственность конструкции сразу становится заметной и иллюзия правдоподобия рассеивается. С другой стороны, если не делать купюр, можно застрять на одном месте на полдня. Пока что пропуски относятся не к тексту, а к шоу, которое мы описываем.

Итак, награда вручена. Мать остается на подиуме одна. Сейчас она начнет свою тронную речь под названием «Что такое реализм». Она водружает на нос очки, произносит приветственное «Уважаемые дамы и господа» и начинает зачитывать текст:

«Моя первая книга вышла в 1955 году. Тогда я жила в Лондоне, который в те времена считался культурным центром для индивидуумов диаметрально противоположных взглядов. Я до сих пор в мельчайших деталях помню тот день, когда мне принесли бандероль с первым авторским экземпляром. Разумеется, я была в полном восторге. Еще бы! Наконец-то у меня в руках моя собственная книга — настоящая, в переплете, отпечатанная в типографии, — неоспоримое доказательство моего успеха. Но что-то меня грызло. Я позвонила в издательство, спросила, разосланы ли по библиотекам обязательные экземпляры, и успокоилась лишь после того, как меня уверили, что во второй половине того же дня экземпляры моей книги будут отправлены в Библиотеку Бодлея в Оксфорде, в Шотландию и далее везде, но главное — в Библиотеку Британского музея. Попасть на книжную полку в Британский музей всегда было моей заветной мечтой. Еще бы — стоять рядышком с прочими знаменитостями на ту же букву — с Карлейлем, Кольриджем, Конрадом! (Судьба подшутила надо мной: моей ближайшей соседкой по полке оказалась Мария Корелли.) Сейчас подобная наивность может вызвать лишь улыбку, но в то время за моим беспокойством по этому поводу скрывалось нечто вполне серьезное, хотя и довольно неприглядное, в чем признаваться сейчас не очень приятно.