Каникулы строгого режима - Кивинов Андрей Владимирович - Страница 2

А вот страшный, как романы Стивена Кинга, каторжанин в мятой робе. Приложив замшелую ладонь ко лбу, он с тоскою смотрит на тайгу. Слоган: «Найди свою новую дорогу». (Правильным был бы другой: «Сколько волка ни корми…») Еще один самодельный шедевр красовался на стене штаба – старуха Изергиль, она же Шапокляк, она же процентщица, жадно таращится на проходящих, словно некрофил на похоронную процессию: «Возвращайся домой поскорее, сынок!»

Процессу «перековки» зэков, надо полагать, помогали еще и лозунги, сохранившиеся с доперестроечных времен, словно наскальные рисунки в пещере неандертальцев: «Работа – обязанность, план – достоинство, перевыполнение – честь!»

– Это про какой план? – негромко спросил молодой Милюков у старшего соседа.

– Афганский. Реальная трава. С одной затяжки палубу качает…

«Качество продукции – верный путь ее реализации!» Это уже над воротами в промзону. Весьма актуально, учитывая, что основной продукцией, производимой осужденными, были ритуальные товары, проще говоря – гробы. Понятное дело – никто не купит некачественный гроб. Гроб выбираешь один раз и на всю жиз… в смысле – смерть. Помимо гробов промышленная зона выпускала в свет нехитрую деревенскую мебель – скамьи, столы, табуреты. Их даже экспортировали в другие регионы и ближнее зарубежье, пополняя скудный казенный бюджет. Кстати, своей «промкой» начальство искренне гордилось – во многих лагерях производство давно уже зачахло и заключенные маялись от безделья.

Еще несколько плакатов содержали цитаты классиков, посвященные перевоспитанию, любви к труду и ближнему своему. Наглядную агитацию никогда не снимали – специальный клерк из Управления исполнения наказаний раз в полгода приезжал в зону, проверял их наличие и с удовольствием поднимал стакан-другой «за четкое выполнение приказов и установок министерства».

Слегка не вписывался в воспитательную концепцию рекламный щит известного сотового оператора: «Ты лучший!» Телефоны в лавке не продавались, поэтому утверждение теряло всякий смысл. Здесь все лучшие. Один краше другого.

Над одним из бараков трепыхалась на ветру кумачовая растяжка с белой надписью в стиле «Окон РОСТА» Маяковского:

– А СДП что такое? – прочитав лозунг, поинтересовался любопытный Милюков. – Партия какая, что ли?

– Секция дисциплины и порядка, – пояснил идущий следом сторожил, вернувшийся из больнички. – Активисты там парятся, суки красноголовые… А ты поменьше спрашивай, не на экскурсии.

– Шире шаг! Кто не успел, тот отсосал, – поторопил прапорщик, за долгие годы заучивший весь арсенал немудреных зэковских шуточек.

Несмотря на запрет, Милюков все же обратился к конвойному:

– Товарищ начальник…

– Твои «товарищи» в овраге лошадь доедают, – перебил его веселый вертухай, – а я тебе гражданин…

– Гражданин начальник, а кормить будут? Три дня в поезде на сухом пайке.

– А чего б ты хотел? Севрюжины с хреном?

– Ну, не знаю, – стушевался паренек, – супчика, молока…

– Хочешь супчик, молочко – подставляй свое очко! – мгновенно срифмовал прапорщик и задорно рассмеялся.

Этап оценил актуальность поэзии и тоже заржал. Но секундой спустя рифмоплет, мужик, по сути, не вредный, серьезно пояснил:

– Вообще-то вы сегодня на довольствии не стоите… Но я скажу в столовой – что с ужина останется, вам принесут. Зэки уважительно закивали.

В длинном, пропахшем потом и прелостью коридоре штрафного изолятора прибывших построили в две шеренги. Майор вышел на середину:

– Идущие по изоляции есть?

От строя тут же отделились стоявшие последними четыре человека.

– А кто это? – шепнул неугомонный Милюков.

– Петухи, – ответил какой-то эрудит, видимо, проходивший процедуру не в первый раз.

Майор кивнул конвойному, и тот проводил «голубков» в отдельную камеру.

– Это все? – Дежурный придирчиво осмотрел строй, подозревая, что кто-то еще скрыл свою сексуальную ориентацию.

Из второго ряда вышел парень в джинсовке, приблизился вплотную к майору и, глядя ему в глаза, негромко, но уверенно сказал:

– Осужденный Кольцов. Я – БС…[1]

Майор, не вдаваясь в расспросы, молча кивнул и, повернувшись к конвоиру, приказал:

– Этого во вторую. Одного…

* * *

– Здравствуй, Сереженька…

– Здрасте, теть Зин. Проходите.

– Мама-то дома?

– Дома, дома… Ма, тетя Зина к тебе.

Сергей Гагарин посторонился, пропуская женщину в коридор. Потом присел на табурет и принялся шнуровать форменные ботинки с высокими берцами.

– Ты на службу, что ли? – удивилась гостья. – Время-то уж…

– Вызвали… Кому-то не сидится спокойно. Придется положить.

– Ну и работа у тебя!

– Ага… Романтика. Мальчики по вызову.

Из комнаты вышла мать Сергея – Надежда Михайловна Гагарина, женщина предпенсионного возраста. Поздоровалась с гостьей. Сын, закончив со шнурками, поднялся, нацепил черный берет, посмотрелся в зеркало, поправив камуфляж с майорскими погонами.

– Все, ма, я побежал.

– Когда вернешься?

– Как получится.

– Хоть позвони.

– Хорошо… До свидания, теть Зин.

– До свидания, Сережа.

Майор исчез за дверью. Женщины прошли в комнату. Тетя Зина, или Зинаида Андреевна Образцова, полноватая дама пятидесяти с небольшим лет, заглянула к старой подруге без предупреждения, по пути домой.

– Сережка все такой же неугомонный. – Она присела на диван, положив на стол небольшой вафельный тортик. – Жениться-то не думает? Пора бы уж.

– Ой, не знаю, – то ли недовольно, то ли обиженно ответила Надежда Михайловна, – он все в войну не наигрался. В Чечню вот летом опять собирается. Мало ему одного ранения.

– Сумасшедший… Ладно б по приказу, но когда по собственной воле. Не понимаю… Надо, надо женить его. Сразу остепенится.

– Ему и здесь спокойно не сидится. Все подвигов подавай. Ну что это за работа такая – зэков усмирять?.. Кто ж за такого пойдет?

– Ну, работа тут ни при чем. Человек-то Сережка хороший.

– Еще как при чем… Какой жене понравится, если мужа по три дня дома не бывает, да еще под пули специально лезет.

Надежда Михайловна сходила на кухню, поставила чайник, нарезала домашний тортик. Подруги поболтали о всяких пустяках, обсудили погоду и последние городские сплетни.

Обе жили без мужей. Надежда Михайловна разошлась с супругом лет двадцать назад. Вернее, тот решил выбраться из глубинки в столицу, обосноваться там, а уж потом перевезти семью. Обосноваться-то обосновался, но про жену с сыном напрочь забыл. Нашел новую «ячейку общества», столичную, более комфортную. Второй раз выйти замуж Надежда Михайловна не смогла и растила Сережку одна. В итоге воспитала командира отряда специального назначения «Тайфун». А тетя Зина вообще никогда под венцом не была. Своих детей ей вполне успешно заменяли общественные.

Женщины сдружились на заре перестройки – судьба свела их в одной средней школе. Разумеется, они в ней не учились, а учили: Надежда Михайловна преподавала биологию, Зинаида Андреевна – литературу. Последняя одновременно являлась и завучем. Подход к вопросам педагогики, несмотря на дружбу, был у женщин различным. Первая слыла человеком добрым, предпочитающим в мягкой форме указывать ученикам на их ошибки в учебе и поведении. Вторая же сломала не одну указку о деревянные головы нерадивых оболтусов, стараясь вбить им (в прямом смысле слова) знания и хорошие манеры. Да и нормальных учеников не баловала, дабы не расслаблялись. Конечно, до травматических последствий дело не доходило – Зинаида Андреевна научилась точно рассчитывать силу удара. Руководство, прекрасно зная про «особенности» педагогического стиля учителя-словесника, в ее работу дипломатично не вмешивалось – показатели успеваемости в классах Образцовой были действительно образцовыми. (А может, боялись вмешиваться: сделаешь замечание – и получишь указкой по лысине!) По своим политическим убеждениям Зинаида Андреевна оставалась верной коммунисткой, до сих пор платила взносы в местную партячейку и не могла простить подлецу-перестройщику Горбачеву развала Советского Союза, считая его личным врагом.