Милость Келсона - Куртц Кэтрин Ирен - Страница 41

— Я и сам очень хотел бы знать. Воды выпьешь?

Усмехнувшись, Дункан взял чашу и вылил ее содержимое себе на голову, — вода стекла с его волос под латы, и Дункан с наслаждением прислушался к тому, как бегут по его коже прохладные струйки. Дункан лишь усмехнулся, забирая чашу обратно, и пока Дугал энергично вытирал голову полотенцем, снова наполнил чашу водой из стоявшего у его ног большого оловянного кувшина.

— Тратишь понапрасну хорошую воду, — пробормотал он, а Дугал вздохнул и с довольным видом откинулся на спинку стула. — Ты что, еще недостаточно промок?

— Это совсем не то, что промокнуть от собственного пота, — весело возразил Дугал. — Да и ненамного я стал мокрее. Ты бы сам попробовал, убедился, как это приятно.

— Хм… нет, спасибо, пожалуй, я лучше не стану этого делать.

— Если нам и сегодня ночью не удастся снять латы — тогда это все же лучше, чем ничего, — Дугал позволил себе некоторую настойчивость.

Дункан что-то невнятно буркнул и встряхнул головой.

— Дугал, ты вообще хоть представляешь, до чего мне противно быть грязным? Днем это еще можно кое-как вытерпеть, но когда не можешь вымыться как следует вечером — ох…

— А еще называешь себя пограничником!

— Я не называю себя пограничником; так уж случилось, что я стал вождем пограничного клана, но я герцог, и я сын герцога, и я принц Церкви, так что — благодарю покорно! — с насмешливым негодованием сказал Дункан. — А ни один герцог, или сын герцога, или принц любого рода и сорта, где бы они ни находились, не станут радоваться тому, что им приходится оставаться немытыми после целого дня сражений за своего короля. — Он рассмеялся. — С другой стороны, после такого дня не худо и поплакаться немножко, а? Пожалуешься — легче становится, отвлечешься от других мыслей. — Но в следующую секунду он уже был абсолютно серьезен. — Милостивый Иисус, как я хотел бы знать, где эта армия Сикарда! Чего бы я только не отдал за то, чтобы встретиться наконец с врагом, встретиться и сразиться наконец, прямо и открыто!

— Да, понимаю, — мрачно откликнулся Дугал, упираясь локтями в колени и опуская подбородок на ладони. — Это уже не просто раздражает, а? Тут что-то… Тебе не кажется, что нам бы следовало попробовать связаться с Морганом? Может быть, они с Келсоном уже добрались до Сикарда и задерживают его где-то на юге?

— Ты и сам прекрасно знаешь, что это не так. Да и в любом случае, я слишком устал, чтобы нынче ночью пытаться устанавливать связь. — Он широко зевнул и крепко потянулся, поднимаясь на ноги. — Кроме того, они и не ожидают, что в ближайшие три дня мы станем их вызывать. Ты как, уже настроился на ужин? Может быть, пойдем, выясним, что там Джодрел умудрился наскрести для нас с тобой? Не знаю, как ты, а я просто умираю от голода.

— Да уж, не сомневаюсь. Вот только…

— Вот только — что? — спросил Дункан, упираясь сжатыми кулаками в бедра и внимательно всматриваясь с сына. — Что?

— Ну, я просто подумал… а как быть в том случае, если тебе вдруг будет совершенно необходимо связаться с Морганом, когда он вовсе не ждет этого?

— Н-ну-у… это намного сложнее, чем установить запланированную связь, — негромко произнес Дункан, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии случайных слушателей. — И тем не менее в случае настоятельной необходимости я должен дождаться очень позднего часа, чтобы наверняка быть уверенным — он уже заснул. Он во сне намного более восприимчив. И тогда, возможно, мне удастся… — Он вопросительно посмотрел на Дугала, слегка склонив голову набок. — Такой ответ тебя удовлетворяет?

— Пожалуй, да, — пробормотал Дугал. — Но сейчас, конечно, нет такой острой надобности, верно? Мы ведь знаем, кто играет с нами в прятки в последние две недели: Лорис и Горони.

— Да, это верно, — согласился Дункан. — И когда мы наконец сумеем с ними встретиться, я намерен заставить их заплатить за каждую ванну, которую я не принял за время всего этого похода. Ну, пойдем, попробуем отыскать наш ужин. Спать в латах и кольчуге — это уже достаточно неприятно. Но пусть меня черт поберет, если я стану делать это еще и на голодный желудок!

И вот, ко мне тайно принеслось слово, и ухо мое приняло нечто от него.[12]

Angelus consilii natus est de virgine, sol de stella, — цитировала на память Риченда, сидя на следующее утро в дамской гостиной, перед своим ткацким станком, — они с Росаной обсуждали при этом стихи. — Этот ангел совета рожден девственницей, это солнце среди звезд. Sol occasum nesciens, солнце, никогда не заходящее, звезда, которая всегда светит, вечно сияет, не угасая.

Росана, следившая за текстом по свитку, лежавшему на ее коленях, раскачивалась взад-вперед от восхищения.

— Да, да! Это мне знакомо. Sicut sidus radium, profert virgo filium, pari forma. Как звезда высылает свои прекрасные лучи, так девственница прислала своего сына, подобным же образом…

Они были вдвоем в гостиной, другие дамы отсутствовали. Росана устроилась на кушетке возле окна, скрестив ноги на турецкий лад и тщательно закутав их подолом своего бледно-голубого монашеского одеяния. Здесь, в уединении дамской гостиной, она сняла чепчик и вуаль, и ее тяжелая иссиня-черная коса упала на плечо, касаясь концом манускрипта, лежавшего на коленях девушки. Пальцы Росаны трепетали, касаясь текста, — как крылья голубки, свившей себе гнездо на карнизе над окном, — а на лице отражался мечтательный восторг, вызванный древними словами.

— «Neque sidus radio, neque mater filio fit corrupta». Ни звезда не утрачивает девственности, посылая лучи своего света, ни мать, рождая сына.

Когда-то давно и сама Риченда вот так же преисполнялась девическим восторгом. Теперь эти же самые слова приносили куда более глубокое наслаждение, благодаря приобретенным мудрости и немалому опыту, — ведь она была теперь почти вдвое старше Росаны. В те годы, что она была замужем за Брэном Корисом, ей не приходилось заниматься учебой, которой она с таким пылом предавалась в девические лета, — Брэн считал, что женщине вряд ли пристало быть излишне умной. Но радости учебы вернулись после смерти Брэна, — и не только потому, что Аларик готов был это терпеть; нет, он всемерно поощрял ее, да еще и Дункан и Келсон проявляли самый живой интерес к тем вещам, которыми, как оказалось, она могла поделиться с ними.

И именно Дункан сумел отыскать тот свиток, который сейчас лежал на коленях Росаны, — хотя сумасшедшие деньги, которых стоил свиток, выложил Аларик, — впрочем, без малейших сожалений.

— Я помню соответствующий текст из «Екклезиаста», — говорила тем временем Росана, пробегая кончиками пальцев по колонкам изящного рукописного шрифта. — Я есть мать чистой любви, и ожиданий, и знания, и святой надежды… Мои воспоминания слаще меда, и мой наследник как медовые соты…

Риченда ободряюще улыбнулась и что-то произнесла в знак согласия, однако ее гибкие пальцы продолжали безостановочно двигаться, и челнок не сбился с ритма, когда Росана возобновила чтение.

В гостиной было довольно жарко, хотя только что миновал Terce, «Третий Час» по древнему календарю, когда Святой дух снизошел на апостолов. Но могло быть и еще жарче, — однако вечер все же принес некоторое облегчение. Риченда, тоскуя по благословенной прохладе озер своего родного Анделона, или хотя бы по живому морскому бризу, который освежал Корот, оставила ненадолго работу, чтобы вынуть шпильки из своих вьющихся огненно-золотых волос; как и Росана, она, вернувшись с ранней мессы, сняла головной убор. На ней в это утро было нежно-розовое платье, вместо голубого, которое она предпочитала обычно, — она сменила цвет из уважения к лазури монашеских одеяний Росаны и ее сестер. Розовое было ей к лицу, но оно, добавив краски на ее щеки, как бы пригасило пылающее золото ее волос.

Пожалуй, в Меаре еще жарче, подумала Риченда, когда ее пальцы возобновили ровное, терпеливое движение, пропуская резной костяной челнок между нитями, — ее руки двигались словно бы сами собой, как в гипнотическом сне, но на узоре, который медленно вырисовывался на растущем куске ткани, не было ни единой ошибки.