БРЕНД. Повод для убийства - Орлова Лидия Витальевна - Страница 46

Он встал, подошел к Марине, обнял ее.

– Не плачь, я тебя прошу. Любимая… Давай поженимся…

Он говорил уже как-то вяло, без страсти, без желания действовать. Так повторяют то, в чем давно и наверняка уверены, чего хотят, а скорее, устали хотеть.

– Давай поженимся, – согласилась Марина. – Разве я против?

– Ну вот и хорошо, – успокоился Игорь. – А теперь пойдем спать… Что-то я устал, дорогая…

Уснул он быстро и во сне казался счастливым. Как ребенок после сладкой материнской колыбельной.

Марина аккуратно повесила его одежду, убрала посуду на кухне, вытерла пол в прихожей – снег давно растаял и растекся по серым плиткам пола грязными лужицами.

Спать ей не хотелось, хотя она и чувствовала себя усталой. Слишком много событий за один день! И хотя, казалось бы, ничего страшного пока не произошло, ощущение надвигающейся беды – нет, даже многих несчастий – не оставляло Марину. Мысленно она уже выстраивала оборону: надо было в первую очередь защитить журнал, свое право работать в нем и дальше. Но все планы, возможные меры сопротивления казались абсолютно бессмысленными – гипотетический противник никак не заявил пока о своих враждебных намерениях. Вроде бы враг был, но одновременно его и не было. И если Марина подозревала, с кем ей придется воевать, и даже предполагала причину предстоящих боевых действий, она все же еще ни разу не сталкивалась со своим противником. Все строилось на догадках, предположениях, возможное развитие событий существовало лишь в Маринином воображении, разбуженном вполне реальными злоключениями Серегина.

– Совсем, как у нас с Игорем, – сказала Марина, не замечая, что разговаривает сама с собой. – Наши отношения в порядке, но что-то заставляет нас сомневаться в этом…

Она подумала, что их образ жизни и их любовь находятся в абсолютной гармонии. Каждый занимается любимой работой, имеет тот круг общения, который диктуют его интересы, они понимают друг друга. Нет ни малейшего повода для ревности или недоверия – но, оказывается, есть! Воображение и память о печальном жизненном опыте играют с ними в опасную и страшную игру, подогревая мнительность, развивая опасения и страх, что все может рухнуть в любую минуту и разрушить их хрупкое и конечно же недолговечное счастье…

Но может быть, это не предчувствие, а всего лишь беспочвенные фантазии, не более того? Или все же предчувствие, складывающееся из мелких и вроде бы незначительных фактов, нет, даже не фактов, а деталей, мелочей, слов, оговорок, случайно перехваченных взглядов и полуулыбок… Если, конечно, предчувствие – это тоже реальность, основанная на фактах, которые до поры до времени остаются полуприкрытыми, как грибы, скрывающиеся в траве. Они уже существуют, они есть, но ты не знаешь о них, пока не пришло время… Можно жить воображением, выстраивая мысленные диалоги и проигрывая различные варианты развития событий, формируя или разрушая собственные представления, тобой же созданный образ событий, который может не иметь ничего общего с тем, что происходит в реальности. Может быть, это и называют духовной жизнью? Когда внутренняя – далекая от жесткой и часто некрасивой реальности – жизнь становится для человека главной и ни в малейшей степени не известной окружающим. А что же тогда отсутствие духовной жизни, называемое нынче модным словечком «бездуховность»? Вместо богатой внутренней и часто ни в чем не проявляющейся жизни – одно сплошное действие, молниеносная реализация всего, о чем и думать-то особенно не приходилось…

«Глупости все это, – остановила себя Марина. – Спать пора…»

Она разделась, легла, прижавшись к Игорю. Он даже не пошевелился. Вскоре она уже спала. И некая – третья – реальность овладела ею. Во сне Марина ходила с Игорем по лесу и собирала грибы.

Странно, обычно такие сны снятся только летом, после долгих грибных походов.

– Овсянку будешь? – спросила Марина, когда Игорь вышел из душа и заглянул к ней в кухню-столовую.

– Нет, только не это! – с притворным ужасом воскликнул Игорь. – Лучше уж омлет, если можно…

– Будет тебе омлет, – улыбнулась Марина.

Она старалась удержать хорошее настроение, с которым проснулась, несмотря на грибные сны и волнения предыдущего дня. Игорь встал рано – вместе с ней, у него была назначена деловая встреча с людьми, которые, как он надеялся, поддержат его питерский проект. О своем предложении расписаться, устроить свадьбу и жить, как все, он не вспоминал – то ли просто забыл о подробностях вчерашнего вечера, то ли успел пожалеть о своих словах. Так или иначе, Марину это устраивало.

Она подбросила Игоря к его дому, где была припаркована его машина, и поехала в редакцию. Никаких особенных дел она не планировала – так бывает всегда, когда один номер журнала уже сдан, а к работе над следующим они только-только приступили.

Как всегда в такие дни, Марина принялась разбирать бумаги. Все, связанное с ушедшим в печать номером, она рассортировала, ненужное порвала и выбросила в корзину. Материалы, которые случайно оказались у нее, сложила в отдельную стопку, чтобы передать в редакцию, Ольге Слуцкой. Ольга сохраняла архив номера, все варианты правки в полосах, чтобы знать, если проскочит какая-то ошибка, по чьей вине это случилось. И хотя редактирование шло в основном в компьютере, на конечном этапе тексты распечатывали и вычитывали еще раз.

«Одна ошибка уже прошла, – отметила Марина. – И я внесла ее сама, изменив имя Говорова с Эдуарда на Валентина». Тогда Марина хотела с ним встретиться, ей нужен был прямой контакт, чтобы прояснить ситуацию с Серегиным. А теперь? Нужно ли ей с ним говорить, а тем более – встречаться, она не знала. Марину смущало прежде всего то, что она будет вынуждена оправдываться за допущенную ошибку, извиняться перед Говоровым. Она сразу попадет в положение слабого, виноватого человека, хотя вины своей Марина не чувствовала. Вносить правку было поздно, номер находился в печати, а кроме того, Марина не была уверена, что это надо делать. «В позиции слабого есть свои преимущества», – подумала она. Может быть, у них создастся впечатление о ней, как о противнике, с которым им будет легко справиться. «Несколько иной вариант сиротской политики, – подумала Марина. – Однако Серегину это не помогло…» Она была вынуждена признать неэффективность такой стратегии, но никакой другой у нее пока не было.

Марина вызвала Лену и попросила отнести бумаги Ольге Слуцкой. Приглашать Ольгу к себе ей не хотелось, Марина хотела побыть одна и надеялась, что без помех сумеет разобраться в сложившейся ситуации.

Больше всего Марине мешала ее собственная неуверенность в том, что «Эндшпиль» и впрямь решил захватить ее журнал. Едва она начинала думать о мерах, какие следовало бы предпринять, как тут же останавливала себя – этого не может быть! Такое может произойти с кем угодно, только не с ней… Она с трудом гасила в себе этот неуместный оптимизм, это желание и дальше жить по накатанной отработанной схеме, которая предполагает, что все идет к лучшему в этом лучшем из миров. Память услужливо приводила другие примеры. И мир – не так уж хорош, и люди в нем – разные, и интересы их сталкиваются, разрушая и калеча судьбы тех, кто был неосторожен, не умел реально оценить ситуацию и хоть немного заглянуть в будущее.

Вот Павел Ершов, безусловно, был талантливым человеком. Чем они соблазнили его? Возможностью иметь Дом моды, носящий его имя, щедрым финансированием – на первых порах, дорогой иномаркой, популярностью, славой? Он им поверил – как не поверить… И только некоторое время спустя, когда бренд Ершова был оформлен, приобрел известность, они запустили поток фальшивок. Сам дизайнер обязан был выпускать как минимум две коллекции в год, показы должны были быть ажиотажно популярными – над этим уже работали опытные пиар-менеджеры. А то, что под маркой Ершова продавалось в его Доме моды, к раскрученным ершовским коллекциям не имело ни малейшего отношения. А ведь на платьях, костюмах, блузках, брюках и красовались лейблы Ершова – чрезвычайно элегантные, кстати говоря, и имевшие – как это не смешно! – несколько степеней защиты от подделок. Готовые вещи покупали в Италии, на дешевых распродажах – две атласные блузки по цене бутерброда. Долго скрывать это было невозможно, пошли слухи, да и Павел, очевидно, понял, в какую историю он попал… Но было уже поздно!