Однажды в Америке - Грей Гарри - Страница 13

• Предыдущая
• 13/106
• Следующая

На мое счастье я застал Профессора в его подвале. Когда я рассказал ему о своих проблемах, он пошел и принес мне одеяло. Первый раз я ночевал не в своем доме. Мне не спалось, и я почти до утра просидел в туалете, читая «Дон Кихота». Утром Профессор принес — мне кофе и свежие сдобные булочки. Потом вручил мне ключ от подвала и сказал:

— Пересиди здесь, Башка, пока все немного не поутихнет.

Он был отличным парнем. Вдобавок к ключу он дал мне два доллара. Вскоре я узнал, что представитель профсоюза хочет увидеть меня, и встретился с ним.

— Хорошая работа, Башка, — сказал представитель. — Еще одно происшествие вроде того, что случилось с твоим фургонщиком, и забастовку можно будет прекратить. Саботирующие водители боятся выходить на работу.

Шрам на лице водителя заставил говорить обо мне как о человеке, умеющем ловко обращаться с ножом. Меня начали называть «Башка с Пером с Деланси-стрит», и я гордился своим новым прозвищем.

Мы впятером подстерегли еще одного водителя фургона и его помощника. С помощью ножа я отправил их обоих в больницу. Этот опыт принес мне новые ощущения. Я находился в состоянии радостного возбуждения и счастья. Я понял, что это занятие доставляет мне необычайное наслаждение. Когда мой нож со щелчком открывался, люди вздрагивали и проявляли ко мне уважение, которое раньше никто не проявлял. Все водители фургонов из страха отказались выходить на работу. Хозяин прачечной связался с профсоюзом и был вынужден подписать соглашение о 54-часовой рабочей неделе и десятипроцентном увеличении заработной платы.

Представитель профсоюза встретился с нами пятерыми в подвале у Профессора и сделал предложение:

— Ребята, как вы относитесь к тому, чтобы работать на меня и на профсоюз в качестве… ну, чего-то вроде профсоюзных организаторов? Десять долларов в неделю каждому?

Это была наша первая постоянная оплата за рэкет. Впоследствии мы объединили в этот местный профсоюз грузовых перевозок много других водителей. Полиция продолжала поиски, поэтому я не показывался дома, но раз в неделю посылал к маме человека с деньгами.

Президент Вильсон объявил войну Германии.[5] Дух приключений окутал все вокруг, слава и жестокость шли рука об руку, окрашивая повседневную жизнь в совершенно новые краски. Мы впятером предприняли попытку влиться в основной поток узаконенного насилия, завербовавшись в армию, но над нами лишь посмеялись: мы были слишком молоды. Вся страна пришла в движение, которое возбуждало и пьянило так же, как катание на гигантской карусели. Мы тоже вскочили на свою маленькую личную карусель, крепко схватились за поручни и все ускоряли и ускоряли ее вращение. Кроме десяти профсоюзных долларов в неделю, с которых мы начали, нашлось множество других способов увеличения доходов в самом жестком и изобилующем конкурентами виде деятельности — бытовом бандитизме. Мы стартовали, имея за плечами неплохую подготовку, поскольку прошли вводный курс в худшей из суровых школ города.

Теперь мы приступили к получению среднего образования. Нашими классами были задние дворы, подвалы, крыши, уличные толкучки, речные берега и сточные канавы Ист-Сайда. Мы странствовали по лабиринту улиц подобно африканским охотникам, выискивающим крупного зверя. Нас интересовало абсоютно все. Мы впитывали в себя информацию и переживали ошеломляющие приключения. Мы носили маленькие, с гибкими ручками, обтянутые кожей дубинки собственной конструкции, сделанные из свинцового припоя, вытопленного из крышек от молочных канистр, и подстерегали прилично одетых граждан на узких темных улочках Ист-Сайда.

После того как доставка опиума от Профессора по адресу на Мотт-стрит стала нашей еженедельной работой, мы тщательно изучили Китайский город, с любопытством приглядываясь и принюхиваясь к незнакомым запахам и картинкам жизни. Здесь мы познакомились с характерными повадками и причудами наркоманов, пользующихся тем или иным зельем. Под руководством Профессора мы получили доступ к секретам и обрели навыки во многих запрещенных законом профессиях. Он же приобщил нас к вызывающему сладкие грезы курению опиума и снабдил разнообразным оружием, необходимым для умелого и, я бы сказал, искусного нанесения увечий. Мы стали гораздо жестче и грубее и действовали со знанием дела в тех случаях, когда возникала необходимость прибегнуть к насилию.

Косой Хими много времени проводил за рулем такси своего брата и научился мастерски управляться с машиной. Мы часто использовали его умение и тачку его брата со снятыми номерами, устраивая налеты на небольшие заведения. У нас был свой собственный стиль. Перед уходом мы заставляли пострадавших снимать с себя брюки. Газеты окрестили нас бандой молодых безбрючников. Мы гордились своей оригинальностью и известностью.

Мы стали нахальными и самонадеянными, и это нас погубило. После быстрого наскока на аптеку, принесшего нам двадцать два доллара пятьдесят центов, ее владелец бесстыдно выскочил на улицу, не надевая штанов, и поднял переполох. На машине брата Косого, преследуемые полицейским патрулем, мы домчались до Деланси-стрит, и здесь у нас кончился бензин. Мы высыпали из всех дверей и бросились в разные стороны. Преследовавшим нас полицейским явно не хватало скорости, и я мысленно поблагодарил Макса за интенсивные тренировки, которые он неустанно нам навязывал. За спиной раздавались выстрелы, но я считал, что всем удалось смыться.

Позже, в задней комнате кондитерской Джелли, я узнал, что Доминик погиб. Маленький, пухлый Доминик так и не научился быстро бегать. Пуля из пистолета сержанта, возглавлявшего погоню, попала ему прямо в затылок. Районные полицейские арестовали нас всех. Нам здорово помогли связи дяди Макса с районным лидером Демократической партии. Нам даже разрешили под охраной присутствовать на похоронах. В похоронном бюро, откуда начинался последний путь Доминика, его родители и родственники бросали на нас угрожающие взгляды и бормотали что-то по-итальянски. Простак шепотом переводил нам их проклятия. Потом было отпевание в церкви. Тихие, горестные рыдания родителей Доминика разрывали мое сердце. Когда священник обошел вокруг Доминика, окуривая его фимиамом, а затем благословил, сердце у меня мучительно сжалось, и все внутри онемело от боли. Я не мог плакать.

Из церкви мы проводили несчастного Доминика до его могилы на Лонг-Айленде. Я смотрел, как его опускают на дно ямы. Все плакали и молились. Священник освятил могилу и обратился к Господу с просьбой простить несчастному Доминику все его грехи. На обратной дороге в Нью-Йорк я попытался привести в порядок свои мысли. Славный старина Доминик, такой веселый и жизнерадостный, любивший пошутить, всего несколько дней назад весело улыбавшийся мне при встрече, теперь равнодушно лежит в гробу на дне ямы с пулей в затылке. Это не укладывалось у меня в голове, и я не мог представить, что больше никогда не увижу своего друга Доминика.

Районный лидер пытался сделать для нас все возможное. Но он сказал, что данный случай слишком серьезен, и предложил нам компромисс: двое из нас должны были предстать перед судом. Мы с Простаком вызвались взять вину на себя.

Макс обещал, что профсоюзные десять долларов, а может быть, и больше, он еженедельно будет передавать моей матери. Простака отправили в исправительное учреждение для несовершеннолетних католиков, меня — в аналогичное заведение для евреев, расположенное в Седар Нолл, недалеко от Нью-Йорка.

Мне там было неплохо. Во всяком случае, кормили вкусно и досыта. Я впервые оказался за пределами Нью-Йорка, и загородная атмосфера была для меня в новинку. С нами обращались не как с малолетними преступниками, заведение скорее походило на школу-интернат. Я был приятно удивлен предоставляемой воспитанникам свободой передвижения. Во многом воспитатели полагались на наше честное слово, и редко кто из нас злоупотреблял их доверием. Честно говоря, мне там даже нравилось. Чистые, не мешающие друг другу ароматы загородной местности так не походили на спрессованные запахи и зловоние, которые окружали меня в пораженном нищетой гетто.

• Предыдущая
• 13/106
• Следующая