Верное сердце Фрама - Чернов Юрий Михайлович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/8
• Следующая

Стояла лунная полярная ночь. В такие ночи луна кажется необыкновенно яркой. Она так отчетливо выделяется на темновато-белесом пологе неба, будто врезана в него. И хотя света много, им залита укатанная ветрами снежная равнина, — свет какой-то мягкий, рассеянный. Мороз еще некрепкий — градусов двадцать, ветер стих, лучшей погоды и не придумаешь. Настроение у Фрама хорошее, хозяин рядом — чего же еще?

Настроение испортил Линник. Запрягая собак, на место вожака он поставил Пирата, а его, Фрама, словно забыл, упорно не замечал, всецело отдаваясь хлопотам возле нарт.

Фрам, конечно, не мог позволить, чтобы его лишили законного места. Он взглянул на хозяина — тот спокойно стоял на лыжах, чего-то ожидая, — перевел взгляд на Пирата и предостерегающе зарычал.

Пират уступал Фраму в росте, грудь у него была уже, но он отличался завидной выносливостью и дерзостью. В той знаменитой драке с архангельской сворой Пират показал себя отличным бойцом. В память о потасовке у него болтались клочья разорванного уха.

Словом, Пират не собирался без боя уступать позиции и в ответ на рычание вызывающе оскалил клыки.

Видимо, секунды отделяли их от схватки, потому что лапы Фрама напружинились для прыжка, и тут — о, как это получилось не вовремя! — его окликнул хозяин.

— Ну, не сердись, — попросил хозяин. — Пусть пока поработает Пират. Это временно. Окрепнешь, тогда и займешь свое место.

Хозяин похлопал Фрама по холке и, оттолкнувшись палками лыж, позвал:

— За мной!

По крепкому насту равнины бежать было легко. В лунном сиянии светился снег. Он, видно, слежался, стал плотным, потому что лыжи хозяина оставляли еле заметный след.

Упряжка шла по следу, немного отставая. Фрам время от времени забегал вперед или в сторону, чтобы осмотреть и обнюхать торос, оставить на льду желтую струйку. Упряжка норовила свернуть за ним, но строгий Линник покрикивал: «Я тебе, Пират!» — и заносил над собаками длинный остол.

От хозяина шел пар, он утирал на ходу лоб, да и Фрам дышал все чаще и все больше высовывал язык, на бегу прихватывая снег.

Погода менялась. На луну наползла туча. Сразу стало темно. Спустя минуту луна снова показалась в разрывах тучи, но это была уже не та луна — она походила на бледный, почти белый диск, утонувший в клубах дыма.

Седов с Фрамом взобрался на высокий торос, чтобы оглядеть местность, а упряжке дал сигнал остановиться. Километрах в двух от тороса виднелась темная гладь — очевидно, открылась вода.

Набежал ветерок. Не ветер, а ветерок — нервный, торопливый, словно из дальней дали пришло тревожное предостережение.

Как только спустились с тороса, Фрам потянул хозяина за куртку, отбежал к подветренной стороне льдины и стал энергично рыть ямку. Запряженные лайки, повизгивая, тоже разгребали снег.

— Линник, быстрее палатку, распрягай собак! — скомандовал Седов. Пурга налетела как бешеная, швыряя большие хлопья снега. Протяжное завывание разнеслось по ледяной пустыне. Пурга ревела на сто голосов. Фрам пытался разобраться в этих голосах. Чудилось — ревут моржи и медведи, подвывают волки, грохочут льдины, сшибающиеся друг с другом, кричат ночные совы — глазастые, страшные — Фрам видел их там, под Тобольском.

Снежная яма — жилье тесноватое, но, если надышишь, теплое. Чем больше сверху ложится снегу, тем теплее, рев пурги уже доносится глухо, как сквозь вату.

Фрам постарался устроить свое жилье поближе к хозяину, у самой стенки палатки и напряженно прислушивался: как там? Может быть, ему казалось, а может, Фрам действительно расслышал шипение примуса, бульканье воды в котелке, почуял запах варева и глотнул слюну. Ведь ел-то он утром…

Постепенно тепло разморило, одолела дрема, и Фрам заснул. Так бы проспать ему до утра, но сон собаки чуток. Уши Фрама как бы сами собой стали торчком. Он втянул раз-другой воздух — сомнений не было, где-то поблизости медведь.

Сугробы зашевелились. Несколько собак одновременно почуяли зверя.

Пурга улеглась. Опять светила луна — круглая и плоская, как бубен шамана. Равнина была гладкая, словно укатанная. Ни бугорка, ни камешка.

Медведь приближался осторожно, через каждые несколько шагов останавливаясь, вытягивая шею и внимательно принюхиваясь. Вряд ли он кого-нибудь опасался в этой пустыне — ведь он владыка ледового края, — скорее им владело желание подкрасться незамеченным, не вспугнуть жертву.

Шевелящийся снег остановил зверя. Выскочившие из сугробов собаки пошли, не колеблясь, на медведя. Несколько лаек бросились в обход, Фрам и Пират двинулись на него прямо.

Отступить владыке не позволяла гордость. Да и не так легко повернуть вспять, если голод привел тебя к чему-то живому и теплому.

Собаки, проваливаясь в рыхлом снегу, приближались к зверю.

Фрам, задиристо лая, прыгал то влево, то вправо перед самой медвежьей мордой. Лай несся отовсюду. Наконец Варнак прыгнул на спину медведя. Зверь обернулся — Фрам вцепился в брюхо и яростно рванул клок шерсти.

Мишка встал на дыбы и заревел. Теперь, пожалуй, он пожалел, что сразу не бросился наутек, — к нему приближался человек.

Собаки заплясали вокруг своей жертвы, забывая о предосторожностях. Фрам, ободренный появлением хозяина, прыгнул медведю на грудь. Тот сшиб его ударом лапы и наверняка прикончил бы вторым ударом, если бы Пират с мотающимися лохмотьями уха не повис у него на боку.

Выстрел с близкого расстояния свалил медведя. Через час из палатки, где зашипел примус, разнесся дразнящий запах жареного мяса. Собакам достались внутренности медведя. Фрам с урчанием рвал их зубами. Он так увлекся, что забыл о правилах приличия — белая морда и даже лапы были в медвежьей крови. И на всякий случай, чтобы жадный Варнак, глодавший в двух шагах мозговую кость, не вздумал приблизиться и схватить кусок из чужого завтрака, Фрам недвусмысленно рычал и зло поглядывал на соседа.

На «Святом Фоке» можно бы перезимовать в тепле и покое.

Поблизости оказалось много плавника, в каютах топили чугунные печки, не жалея дров. Огонь и дым гудели и бились в трубе.

Фрам с любопытством следил за игрой огня, настораживался, когда стреляли поленья, а чаще всего лениво жмурился, разморенный жарой. В такие минуты его волнообразная внешность обретала что-то домашнее, смиренное, успокаивающее. Иногда подсаживался хозяин и говорил:

— Живем по-барски: светло, тепло. Не пора ли на свежий воздух?

Собственно, Фрам постоянно находился на свежем воздухе: клетка его стояла на палубе, в каюте он бывал гостем. Под «свежим воздухом» хозяин подразумевал новое путешествие. На месте ему не сиделось. Он отправлялся то в одну, то в другую сторону пустынного края, устанавливал треногу, что-то чертил на планшете, всматривался в обманчивые берега незнакомых заливов, в контуры унылых гор.

Фрам, разумеется, участвовал во всех путешествиях. Однажды разбили лагерь верстах в сорока от «Святого Фоки». Оставив в палатке Пустошного, хозяин взял Фрама и отправился по медвежьему следу. Хотелось привезти на судно свежего мяса.

След привел к открытой воде. Она простиралась далеко, в мглистом полусвете определить расстояние не удалось. Куда исчез медведь? Может, уплыл на льдине, не найдя поблизости ничего съедобного?

Хозяин решил ждать. Фраму это место чем-то не нравилось, он беспокойно ходил взад-вперед, дергал хозяина за полушубок и отбегал в сторону дома.

— Проголодался? Ишь эгоист, а о других подумать не хочешь?

Хозяин сидел на куске льда близ темной воды и всматривался: не приплывет ли льдина с медведем? С пустыми руками возвращаться не хотелось.

Фрам снова подошел, громко, заливисто залаял, дернул хозяина за полушубок и побежал в сторону от воды. Дальше события развивались очень быстро. Раздался гулкий треск, льдина с хозяином откололась и поплыла. Хозяин подбежал к краю, но было уже поздно — он не допрыгнул бы до припая.

• Предыдущая
• 4/8
• Следующая