Братство камня - Гранже Жан-Кристоф - Страница 6

• Предыдущая
• 6/67
• Следующая

Во время одного из таких вот неистовых выступлений Люсьена Диана осмелилась признаться себе, что совершенно счастлива. За три недели она достигла такой безмятежной ясности, такого мира в душе, какие не надеялась обрести и за много лет. Впервые за всю жизнь Диане удалось сделать что-то для самой себя.

И в этот миг она заметила красную мерцающую дату на своем кварцевом будильнике. Понедельник, 20 сентября. Возможно, все устроилось как нельзя лучше, но неумолимо надвигалось страшное событие. Ужин в гостях у матери.

Тяжелая бронированная дверь открылась, и на пороге возник хрупкий женский силуэт.

Падавший из вестибюля свет окружал ее голову золотистым ореолом. Диана, вытянувшись в струнку, застыла на пороге. Люсьен спал у нее на руках. Сибилла Тиберж шепнула:

– Он спит? Входи. Дай мне на него взглянуть.

Диана собиралась шагнуть в вестибюль, но из гостиной донеслись голоса, и она замерла:

– Вы не одни?

На лице ее матери отразилось смущение:

– Шарль давно задумал этот ужин, так что…

Диана повернула назад, к лестнице. Сибилла остановила ее, схватив за руку.

– Куда ты? Ну что за безумие? – Как всегда, она попыталась смягчить властность тона нарочитой нежностью.

– Ты обещала мне ужин в семейном кругу.

– Некоторые обязательства невозможно нарушить. Не будь идиоткой. Входи.

На площадке царил полумрак, но Диана ясно различала фигуру матери. Сибилле исполнилось пятьдесят пять лет, но она по-прежнему напоминала русскую красавицу с советского агитплаката: кукольное личико, светлые брови, пышные золотистые волосы. Шелковое китайское платье с узором из переливчатых птиц на черном фоне подчеркивало тонкую круглую талию. Низкий вырез открывал безупречную грудь (безупречную от природы – это Диане было доподлинно известно). Сибилле пятьдесят пять, но она не утратила ни грана чувственности, и Диана внезапно почувствовала себя худой и нескладной как никогда.

Обреченно пожав плечами, она последовала за матерью, лишь прошептав:

– Заговоришь за столом о Люсьене – убью.

Сибилла кивнула, проигнорировав грубость дочери. Они прошли по длинному коридору, миновали просторные, хорошо знакомые Диане комнаты. Экзотическая мебель отбрасывала тени на огромные ковры-килимы. Белоснежные стены испещрены яркими пятнами полотен современных художников. Во всех углах, нишах и на низких столиках – изысканные дорогие лампы с приглушенным светом.

Сибилла приготовила для Люсьена белую деревянную кровать в светлой спальне, отделанной шелком и тюлем. Диана вдруг испугалась, что ее мать увлечется ролью бабушки, но решила согласиться на перемирие, похвалила убранство комнаты и осторожно уложила Люсьена. Они постояли рядом, любуясь спящим ребенком.

Впрочем, Сибилла сразу же вернулась к привычной светской болтовне и предупреждениям насчет ужина. Диана не слушала. На пороге гостиной Сибилла обернулась, окинула взглядом наряд дочери, и на ее лице отразилось смятение.

– Что такое? – спросила Диана.

На ней был коротенький свитер, широченные холщовые брюки на бедрах и пиджачок из синтетических черных перьев.

– Что? – повторила она. – В чем дело?

– Ни в чем. Я только сказала, что твоим визави будет министр. Член правящего кабинета.

Диана пожала плечами:

– Мне плевать на политику.

Сибилла снизошла до улыбки и открыла дверь в гостиную.

– Будь вызывающей, забавной, даже глупой. Будь какой захочешь. Но давай обойдемся без скандала.

Гости, расположившись в креслах, обитых шелком золотисто-охряного цвета, потягивали коньяк. Пожилые седовласые мужчины громко переговаривались. Их супруги, затаившись, вели безмолвный поединок, прикидывая, сколько лет их разделяет, словно годы были рвами, кишащими крокодилами. Диана вздохнула: вечер обещал быть смертельно скучным.

Она подумала, что ее мать так и не отделалась от своих маленьких пристрастий. Где-то тихо звучала музыка «Led Zeppelin» – со времен бурной молодости Сибилла слушала только тяжелый рок и джазовые импровизации. На столе лежали приборы из стеклопластика – у Сибиллы была аллергия на металл. Диана точно знала, что главным в меню будет сладко-соленое блюдо с медом: мать приправляла им любую еду.

– Девочка моя! Иди поздоровайся со мной!

Диана улыбнулась и направилась к распахнувшему ей объятия отчиму. Коренастый Шарль Геликян напоминал персидского царя. У него было смуглое лицо и узкая бородка от уха до уха. Курчавые волосы, венчиком окружавшие череп, напоминали грозовые тучи и удивительно гармонировали с темными глазами. «Девочка моя» – именно так он ее всегда называл. Почему «девочка», если Диане стукнуло тридцать? И почему «его», ведь они познакомились, когда ей было четырнадцать? Загадка. Она решила не углубляться в языковые нюансы и дружески помахала отчиму, но щеку для поцелуя не подставила. Шарль не настаивал – он знал, что падчерица не склонна к особым нежностям.

Гости перешли за стол, и беседа стала общей. Шарль, как всегда, блистал красноречием. Диана сразу полюбила нового – она не помнила, которого по счету, – спутника матери. Очень скоро он стал ее отчимом. В профессиональной сфере Шарль Геликян был знаменитостью. Он открыл кабинеты психологической помощи на нескольких предприятиях, потом сменил амплуа на советника крупных боссов и политических деятелей, выполняя весьма деликатные поручения. Какие советы он давал? Что именно ему поручали? Диана никогда ничего в этом не понимала и не знала, ограничивается Шарль тем, что выбирает цвет костюмов своих клиентов, или управляет за них их предприятиями.

По большому счету, ей было плевать и на профессию отчима, и на его успех. Она восхищалась Шарлем за его человеческие качества – великодушие и гуманистические убеждения. Этот бывший левак потешался над собой сегодняшним – богатым добропорядочным буржуа. Он жил в роскошной квартире, но продолжал рассуждать об альтруизме, народовластии и социальном равенстве, не боялся воспевать «бесклассовое общество» и «диктатуру пролетариата», хотя они и стали причиной едва ли не всех притеснений и геноцида в XX веке. В устах Шарля Геликяна скомпрометировавшие себя понятия приобретали прежнее величие и силу. Он говорил о них красиво и со знанием дела, к тому же сохранил в глубине души искреннюю пылкую веру.

Диана втайне ностальгировала по идеалам, вдохновлявшим поколение ее матери, хотя сама их не разделяла. Так человек, в жизни не выкуривший ни одной сигареты, может любить изысканный аромат дорогого табака. Революционная утопия завораживала Диану, хотя она все знала о резне, гонениях и несправедливостях. Когда Шарль сравнивал «красный» социализм с инквизицией и объяснял, что люди, узурпировавшие самую светлую и прекрасную мечту человечества, превратили ее в культ ужаса, она, как прилежная ученица, слушала, не сводя с него глаз.

Этим вечером разговор шел об огромных, практически безграничных, блистательных перспективах Интернета. У Шарля был свой взгляд на Сеть: он видел за технологической мишурой новый способ подчинения, даже закабаления людей, имеющий целью заставить каждого потреблять все больше, утрачивая связь с реальностью и забывая об общечеловеческих ценностях.

Сидевшие за столом гости согласно кивали. Диана незаметно наблюдала за ними: всем этим крупным предпринимателям и политическим деятелям было, как и Шарлю, глубоко наплевать на Интернет и будущее закабаление человечества. Они пришли, чтобы услышать непривычные мысли и насладиться общением с хозяином дома: обаятельный курильщик сигар напоминал им об их молодости, когда они действительно пылали праведным гневом, который теперь могли лишь изображать.

Неожиданно министр решил пообщаться с Дианой:

– Ваша мать сказала, что вы этолог.

У него была кривоватая улыбка, нос с горбинкой и бегающие, словно подвижные японские водоросли, глазки.

– Совершенно верно, – тихо ответила она.

Политик улыбнулся, прося остальных о снисхождении.

– Должен признаться в собственном невежестве – я не знаю, чем занимается эта наука.

• Предыдущая
• 6/67
• Следующая