Братство камня - Гранже Жан-Кристоф - Страница 2
- Предыдущая
- 2/67
- Следующая
В комнате с бетонными стенами повисло напряженное молчание. Внезапно морщинистое лицо старой женщины просияло улыбкой:
– Идемте со мной.
Они пересекли палату с вентиляторами под потолком. На окнах колыхались легкие занавески, в воздухе, разгоняемый волнами жара, плавал запах фенола. Между рядами кроватей с металлическими спинками кричали, играли и бегали разновозрастные дети, воспитательницы тщетно пытались их угомонить. Казалось, что энергия детства борется с приторной атмосферой выздоровления. Очень скоро она увидела устрашающие детали. Увечья. Атрофированные конечности. Шрамы. Взгляд Дианы наткнулся на ребенка, у которого не было ни рук, ни ног. Тереза Максвелл пояснила:
– Он из Южной Индии, с другой оконечности Андаманских островов. Индуистские фанатики сначала убили его родителей – они были мусульманами, а потом изувечили мальчика.
Диану снова затошнило, и одновременно в голову пришла нелепая мысль: как эта женщина может носить свитер в такую жару? Тереза повела ее дальше, в следующую палату, где тоже стояли кровати, а под потолком летали разноцветные воздушные шары. Директриса кивнула на лежащих ничком на одной кровати девушек:
– Кхмерки. Их родители в прошлом году сгорели заживо в лагере беженцев. Они…
Диана так сильно сжала руку Терезы Максвелл, что у нее побелели пальцы.
– Мадам, – выдохнула она, – я хочу его видеть. Немедленно.
Та невесело улыбнулась:
– Он здесь.
Диана повернула голову и увидела в углу палаты маленького мальчика, ради которого ввязалась в главную битву своей жизни. Он играл с лентами из гофрированной бумаги и был один, сам по себе. Она мгновенно его узнала – ей присылали полароидные снимки. Плечи мальчика были ужасно хрупкими, и Диане померещилось, что только ветер удерживает на нем маечку. Бледное лицо – кожа у него была гораздо светлее, чем у других детей, – выражало невероятно напряженную, почти нервную сосредоточенность.
Тереза Максвелл скрестила руки на груди:
– Ему, должно быть, шесть или семь лет. Хотя полной уверенности, сами понимаете, нет. Мы ничего не знаем ни о происхождении мальчика, ни о том, что с ним случилось. Скорее всего, он спасся из лагеря. Или его бросила мать-проститутка. Мальчика нашли в Ранонге, на улице, в толпе нищих. Он говорит на тарабарском языке, которого никто здесь не понимает. Четко мы сумели разобрать всего два слога: лю и сянь. Вот и зовем его Лю-Сянь.
Диана попыталась улыбнуться, но губы ее не слушались. Она забыла о жаре, вентиляторах, дурноте. Раздвинула летавшие вокруг шары, опустилась на колени рядом с ребенком и замерла, любуясь своей воплощенной мечтой.
Прошло несколько бесконечных минут, и она прошептала:
– Говорите, Лю-Сянь? Ну что же, я буду звать тебя Люсьеном.
2
В детстве Диана Тиберж ничем не отличалась от других маленьких девочек.
Она была пылким ребенком и любому занятию отдавалась с вниманием, предельной собранностью и страстью. Когда Диана играла, то делала это со столь серьезным видом, что взрослые не решались ее отвлекать. Если она смотрела телевизор, то была так сосредоточенна, словно хотела впитать картинку глазами. Даже ее сон походил на волевой акт: она как будто давала зарок, что проснется утром, вылезет из-под одеяла и будет живой и красивой как никогда.
Диана росла, доверяя миру и окружающим людям. Она обожала сказки, которые взрослые рассказывают детям на ночь, воображая свое будущее ярким и призрачно-прекрасным, как в мультиках, детских книгах и кукольных спектаклях. Сердечко у нее было нежное, как пуховка, а мысли, словно легкие снежинки, кружились вокруг сказочных прописных истин. Диана точно знала, что для нее всегда найдутся прекрасный принц и фея-крестная, которая отправит ее на бал в платье из лунного света. Все было предопределено и записано где-то там, в высших сферах. Нужно просто подождать.
И Диана ждала.
Но похитил ее не прекрасный принц, а совсем другие, злые силы.
В двенадцать лет девочка ощутила в себе перемены: у нее появились новые неясные желания, тело меняло форму, душа полнилась смятением. Темные стремления невыносимой болью отдавались в груди. Диана рассказала о том, что с ней творится, подругам. Те в ответ только хихикали и пожимали плечиками. Диана поняла: они чувствуют то же самое, но прячутся за детской бравадой, неумеренно красясь и втихаря покуривая. Такая стратегия Диане не подходила. Девочка хотела смотреть жизни в лицо, какой бы она ни была.
Она обрела беспощадную ясность мысли, научилась мгновенно разоблачать вранье и соглашательство окружающих. Мир взрослых рухнул со своего пьедестала. Те самые мужчины и женщины, которых ей вечно приводили в пример, оказались безвольными слабаками, лицемерами и лжецами, всегда готовыми пойти на компромисс.
Такой была и ее мать.
Однажды утром Диана пришла к окончательному и бесповоротному выводу: женщина, с которой она живет с самого своего рождения, не любит ее и никогда не любила. Что бы теперь ни говорила, что бы ни делала Сибилла Тиберж, личина примерной матери уже не могла обмануть ее дочь. Напротив, она все меньше ей доверяла. Слишком белокурая. Слишком красивая. Слишком чувственная. Диана перебирала в памяти мелкие детали, доказывавшие, как ей казалось, притворство матери, ее беспредельный эгоизм, жадное желание нравиться. Сибилла ломалась и жеманничала, стоило мужчине сделать ей комплимент, а если в поле зрения оказывался достойный внимания самец, начинала неестественно громко хохотать. Все в матери Дианы было фальшивым, деланым, холодно рассчитанным. Эта женщина представлялась ей средоточием лжи, а их совместная жизнь – сплошным надувательством. Происшествие, случившееся в июне 1983 года, когда Диана возвращалась одна со свадьбы своей крестной матери Изабель Ибер, окончательно утвердило ее в этом мнении. Сибилла предпочла удалиться в другую сторону, под руку с новым любовником. Происшествие – не самое точное определение. Но именно так Диана мысленно называла несчастье, приключившееся с ней на улочках Ножана-на-Марне. Она отказывалась вспоминать подробности даже теперь, по прошествии стольких лет. Помнила только далекие огни ночных фонарей, шелест ив, звук дыхания из-под маски с прорезями для глаз… О том, что происшествие было жестокой реальностью, а не страшным сном, ей напоминали тонкие шрамы под волосами на лобке.
Девушка не понимала, как подобный кошмар мог стать реальностью, но твердо знала одно: во всем виновата Сибилла. Из-за эгоизма матери, полного ее безразличия ко всему, кроме собственной упругой задницы и жадной страсти любовников, заключавшей ее в заколдованный круг. Разве не поэтому она позволила дочери возвращаться домой в одиночестве? Попросту забыла о ее существовании? Нападение стало вещественным доказательством правоты Дианы. Решающим доказательством.
Диане должно было исполниться четырнадцать. Она ничего не рассказала Сибилле. Если мать останется в неведении, думала девушка, месть будет полной и совершенной. Она залечила раны в одиночестве, похоронила тайну в своем сердце и заявила, что со следующего года хочет учиться в пансионе. Сибилла спорила не долго, приличия ради, а потом согласилась, она была рада избавиться от дочери: эта молчаливая дылда становилась помехой в ее амурных делах.
Диана была действительно немногословна. Потому что много размышляла. Училась извлекать уроки из собственного опыта. Итак, окружающий мир, реальный, не выдуманный, – это насилие, предательство, зло. Человеком в этой жизни управляет одна-единственная непреодолимая сила – ненависть, готовая в любой миг разгореться в душе, как костер инквизиции. Диана решила, что будет изучать это могущественное чувство. Она постигнет жестокость, на которой зиждется мир, станет наблюдать за ней, анализировать.
Девушка приняла два решения.
Во-первых, сдав экзамены на бакалавра, она посвятит себя изучению биологии и этологии – науки о поведении животных. Она уже знала, что специализироваться будет на хищниках, на приемах охоты и сражений, позволяющих млекопитающим, рептилиям и даже насекомым утвердиться на своей территории и выжить благодаря убийству. Это был способ погружения в саму суть жестокости. Жестокости природной, неосознанной, лишенной какой бы то ни было мотивации, кроме простейшей логики выживания. Возможно, так она сумеет оправдать, смягчить ужас того, что с ней случилось, встроив собственное несчастье в более широкую, универсальную логику.
- Предыдущая
- 2/67
- Следующая
