Зеркало грядущего - О'Найт Натали - Страница 16

• Предыдущая
• 16/98
• Следующая

Усталым жестом отняв руки от лица, Вилер притянул к себе кувшин, налил вина и долил в бокал из отдельного сосуда немного бодрящего отвара целебных трав, которым вот уже несколько лун усиленно потчевали его мнительные придворные целители. Обескураженный тем, что довелось ему выслушать от Нумедидеса, король не стал даже призывать пажа, дабы тот отведал напиток, как полагалось по обычаю, во избежание опасности отравы.

Густой отвар согрел кровь, и тупая боль, весь вечер терзавшая грудь короля, медленно угасла. Он рассеянно погладил священный талисман, висевший на груди – золотой солнечный круг с человеческим ликом, окаймленый пламенными протуберанцами, попеременно прямыми и искривленными, выкованный, если верить легендам, еще в те незапамятные времена, когда воздух был густым, подобно меду, по багровеющим небесам величественно громыхали колесницы древних богов, а молотом по наковальне в тайных кузнях орудовали не человеческие руки, но чешуйчатые скользкие конечности нелюдей, властителей древней Валузии.

Однако не древняя история интересовала сейчас короля, и даже в воспоминания погрузился он в поисках не примера или руководства, но лишь забвения. Всей натуре его, простой и прямодушной, претило оставлять безнаказанным совершенное преступление, да еще столь чудовищное, как убийство Верховного жреца – и все же у него не было иного выхода. Кто-то, возможно, упрекнул бы короля в малодушии или в том, что любовь к племяннику оказалась сильнее любви к справедливости… он готов был принять эти упреки. Но Вилер Третий ни перед кем не собирался держать ответа. Его решение было непоколебимо.

Он скажет всем, кто пожелает услышать, и будет до конца стоять на своем, что жрец Митры, достославный Гретиус, скончался собственной смертью, от разрыва сердца, не вынесши вида чудовищной твари – ибо это единственный путь избежать смуты в мирной державе; один Митра ведает, что случится, обвини он повелителя Шамара в предумышленном убийстве священной особы, не имея достаточных доказательств, кроме бессвязного лепета Нумедидеса.

И, помимо того, сказал себе Вилер, будет спокойнее для всех, если о жреце позабудут как можно скорее, чтобы никому и в голову не пришло доискиваться, как мог попасть к злополучному служителю Митры тайный талисман покойной сестры короля, Фредегонды.

В пиршественной зале переливались мелодичные аккорды серебряных струн приглашенных менестрелей: Альгозо из Нейштреи, коему была доверена партия Его Величества короля Аквилонии, и Кольвига Лотанского, чьими устами вещал Главный Охотник. Примечательно было то, что впервые за много лет (даже самые пожилые из гостей не могли припомнить ничего похожего) на заключительной части праздничного пира не присутствовал ни один из упомянутых персонажей; посему короля представлял сенешаль Тарантии, герцог Ольваго из Котдэора, а принца Нумедидеса – жеманный граф Аскаланте, правитель Туны.

Принц Валерий почти не слушал медоточивые баллады певцов, он никогда не был охоч до искусства плетения словес, ничего не понимая в вызывавших восхищение полупьяных гостей многочисленных повторах одного и того же звука в строке, изощренных перекрученных рифмах, которые почему-то находились не в конце, как в старых добрых шамарских ронделлах, к которым он привык с детства; а в середине, и даже в начале стиха. Иногда обе половины строчки также звучали в унисон, и это почему-то вызывало особенное одобрение благородных аквилонских нобилей и их шушукающихся спутниц, которое они подкрепляли топотом и свистом, порой заглушающим пение позолоченных арф.

Валерию казалось, что лишь один человек в этой толпе разделяет его неприязнь к сладконапевным рифмоплетам, упивающимся своим никчемным ремеслом, подобно тетеревам на току, – это Ринальдо, его придворный писец и поэт. Кроме глумления над надоевшими гостями, в честь которых у него всегда был наготове ядовитый панегирик, в обязанности Ринальдо входило также исполнять роль герольда Шамара: он наводил порядок в запутанной родословной Валерия, часами просиживая в библиотеке родового замка; приглядывал за пажами, проверяя полноту и правильность вооружения, перед боем или турниром; и обучал ювелиров и художников всем тонкостям изображения герба шамарских правителей – красного единорога на золотом квадрате, нашитом на синем фоне.

Стоило прозвучать новому аккорду, извлеченному ловкими пальцами трубадуров из четырех десятков струн, окрашенных для удобства исполнителя в синие и красные цвета, как Ринальдо начинал морщиться, кашлять, сопеть; иногда нарочито хватался за голову, желая тем самым подчеркнуть проскочившую, по его мнению, фальшивую ноту в игре приглашенных знаменитостей или плохо сложенную строку стиха; всем своим видом показывая, что если бы его упросили участвовать в этом поэтическом турнире – он бы смог продемонстрировать умение куда более изысканное, идущее из самых глубин души, нежели надрывные вопли этих надушенных комедиантов, которые оскверняют талант, даруемый им Митрой, продавая его за деньги для развлечения бестолковой черни, несправедливо отягощенной титулами и званиями.

Валерий тихо потешался над ревностью Ринальдо к триумфу своих собратьев по поэтическому цеху, но старался всеми силами сохранять на своем лице восторженное выражение – под стать прочим гостям. Но вот, к большому облегчению принца, менестрели закончили прославлять мудрость короля Вилера и отвагу принца Нумедидеса, и в зал наконец внесли набитую опилками голову огромного белого изюбря, охотничий трофей наследника престола; всю увитую ленточками и изукрашенную сухими цветами. Гости восхищенно загудели, а Валерий облегченно вздохнул – оставалось потерпеть самую малость – через несколько мгновений можно будет выйти из душного помещения в прохладу двора, на котором, по традиции, установленной еще королем Веллом, подгулявший люд устраивал потешное представление.

Но вот торжества завершились, и поток придворных, растерявших после нескольких чарок вина всю былую чопорность, хлынул наружу, туда, где уже плясали раскрасневшиеся крестьяне, топая огромными ножищами по брусчатке; где страшные маски злобных демонов – вырезанные из дерева, грубо размалеванные, с привязанной паклей, изображавшей гриву нечисти, – скалились клыкастыми пастями; а рядом с ними сверкали огни иллюминации: огненные солнцевороты, знак Великого Митры, перемежались с изображениями Звезд и Луны; неподалеку шипели и брызгали пламенем разноцветные фейерверки – искрящиеся колеса, пламенные столпы, яркие шутихи, рассыпающиеся колючими искрами. Вверх взлетали горящие стрелы, чертя на ночном небосводе причудливые вензеля. Тут и там звучала музыка – переливчатые трели пастушьих рожков пытались заглушить голосистые цевницы кувыркающихся акробатов; а стоны мелодичных дворцовых цитр смешивались с гулкими ударами тамбуринов. Вся эта какофония дополнялась восторженными криками, звоном бубенцов, ржанием коней и веселой незлобивой перебранкой замковой челяди, лица которой были выкрашены бронзовой краской.

Валерий стоял, скрестив на груди руки, и скучающе обозревал шумные игрища ежегодного Карнавала. Вдруг от пестрого хоровода отделилась женская фигурка в яркой цветастой юбке, уцепила его за руку и потащила за собой в хохочущий водоворот веселья. Валерия тотчас же облили пивом – на празднике Осеннего Гона не делали различий между простолюдинами и знатью, – нацепили ему на голову высокую красную шапку канатного плясуна, накинули на шею гирлянду и сунули в руки трещотку. Сумрачный принц неожиданно развеселился и пустился в пляс, пытаясь подражать ярмарочным танцовщицам Хорайи. Он обычно чурался веселья, но огнистое марево всеобщего ликования заставило его на мгновение забыть о своих безотрадных думах, о ночных кошмарах, о преданной Игве, брошенной им на произвол судьбы в далекой столице Хаурана; о позоре унизительных лохмотьев нищего, собирающего отбросы на свалке; о мимолетном поцелуе королевы Тарамис, после битвы при Корвеке; о мече, пронзившем тело ведьмы Саломеи; о смрадном дыхании демона Хауга за спиной.

• Предыдущая
• 16/98
• Следующая