Картина - Гранин Даниил Александрович - Страница 59
- Предыдущая
- 59/88
- Следующая
— Вы спите? — тихо спросил он.
Кровать, на которой лежала Таня, стояла под прямым углом к его дивану, так что он не видел ее, слышал ее дыхание.
Таня отозвалась не сразу, голос со сна был хрипловатый, чуть напряженный:
— С добрым утром.
Прозвучало так доверчиво-близко, что он не решился приподняться. Лежал, улыбаясь. Нежность баюкала его. Давно подавленная, казалось, уничтоженная потребность открыться другому человеку ожила в нем. Признаться Тане было легче, чем признаться себе.
— У меня всю память отшибло, лежу вспоминаю, чего это вам хотел рассказать? Как отец мой приговаривал: не о том речь, кого сечь, а где он?
Начал он, балагуря. Так было легче. Простецу все к лицу, где умный призадумается, простак перемахнет за так.
С шуточками изложил подготовку похода своего к Уварову, как советовался, сторонников вербовал, стратегию разработал. Разговор шел, как сражение, долго бились они, и Лосев проиграл. Это Поливанову чудится, что до сих пор можно криком да нахрапом брать. Сегодня, при всеобщем наивысшем образовании, убеждай расчетами, цифрами. Уваров имел свои аргументы, к тому же Уварова подпирала необходимость государственная, мотивы, которые снизу не видны. Можно было бы еще побороться, если б Пашков ножку не подставил. Про Пашкова Лосев выдал не стесняясь — пусть в Лыкове знают, как пакостит землячок. Короче говоря, Уварова склонить не удалось, недостало доводов.
Таня молчала. В лосевском рассказе вместо горечи поражения была неловкость. Чего-то он недоговаривал. Подождав, она сказала, что, может, Уварову надо было показать в натуре и Жмуркину заводь, и картину? Подействовало же это на Каменева. На любого это действует. Искусство, оно действует вопреки расчетам. На одного сильнее, на другого меньше, но все равно.
— …должно было в душе его что-то откликнуться!
Слышно было, как она приподнялась на локте. Так, по крайней мере, он представил.
В словах ее слышался упрек. Не тот, которого Лосев втайне остерегался, а другой, наивный, школьный — будто к Уварову можно найти психологический ход. Ответить ей было просто, почти приятно: не имеет Уваров психологии, не поедет Уваров смотреть никакую картину, до фени ему картины, Уваров, он другой; надо знать его отношение к живописи, для него наша картина одна докука. Не смягчая, Лосев передал мнение Уварова о художниках. Кстати, и о прочих деятелях искусства. Как правило, Лосев не позволял ссылаться на частные высказывания начальства. Никогда никому не разбалтывал. Не полагалось. Люди ни под каким секретом не удержат, обязательно похвастаются своей осведомленностью, да еще исказят, и поползет… Но тут Лосев разоткровенничался; счел себя вправе, поскольку и Уварову высказал свое несогласие. Не хотел, чтобы Таня строила себе иллюзии.
Она выпрыгнула из постели, как была, в длинной ночной рубашке, забегала по номеру. Босые ноги стучали по ковру глухо, на линолеуме — шлепая…
— Ваш Уваров — чудовище! Ну как вы с таким дуболомом… — Она не находила слов, наэлектризованная гневом, искры летели от нее. — Называется — руководитель. Тот не может руководить, кто не понимает искусства! Целые народы исчезали из истории, потому что у них не было искусства! Им нечего было оставить потомкам. Не ценишь искусства — уходи! Сколько мы теряем из-за таких начальников, у них одни проценты да кубометры. Душу-то этим не согреть! Душа от этого сохнет…
Лосев и любовался ее пылом, и успокаивал, напоминая о нехватке жилья, о первоочередных простейших нуждах человеческих. Самые что ни на есть ходячие фразы употреблял, а получилось, словно бензину в огонь плеснул.
— Сколько можно! При чем тут жилье? Все заслоняются жильем! Чуть что — квартира! Автомобиль! А у молодых, соответственно, цветной телевизор — цветничок! Маги! Джинсы! Моторки! Вот на что работает ваш Уваров. Это он признает, поощряет! А куда ехать на этом автомобиле? Неужели вы тоже к этому сводите человека? Я учу детей, чтобы они живопись ставили выше автомобиля. Да, да, противопоставляю! Искусство это бог. Отнимите у меня музыку, мне и квартиры вашей не надо. Что я буду там делать? Водку жрать, хоккей смотреть? От этого души зарастают. И человека нет. План вы выполните, а зачем? Вы смеялись над Ильей Самсоновичем, а Уваров бедней его. Я могу ему в лицо сказать! Я понимаю, вы зависите от него, вам приходится терпеть его…
Щеки ее смугло заалели, она была сейчас как никогда хороша, но в ее словах начались крайности, которых Лосев не терпел. О каком искусстве она говорит, когда у людей нет элементарных условий, детских садов не хватает?.. Человеку одинокому рассуждать легче, чем семейному. Когда пять человек в одной комнате толкутся — не до музыки, и стихи тут не помогут…
— У нас любителей искусства все больше, а работников… Музыку слушают, книжки читают. И что толку? Думаете, от этого лучше относятся к работе?
— Думаю, — в запале подтвердила Таня.
— Если бы.
— А музыку не для этого пишут! — спохватилась она.
— Пока пишут, кому-то надо строить, кому-то уголь возить. Так вот. Уваров работник! Таких мало. На таких хозяйство наше держится. Заводы работать должны, согласны?
— Художник, к вашему сведению, тоже завод.
— Ха!
— Да, завод, вырабатывающий счастье!.. Так сказал Маяковский, — добавила она.
Лосеву следовало бы остановиться, перевести разговор в шутку, но она задела его больное место.
— Где это сказано, что каждый обязан любить ваших художников? Почему вы требуете от Уварова — ах стихи, ах музыка! Ему не до них, так нельзя!
— Нет, льзя! Раз он руководитель, он не имеет права, искусство, по-вашему, только для материально обеспеченных?
Они кричали, не слушая друг друга.
Через несколько часов, улыбаясь, они вспомнят начало этого утра, когда они лежали голова к голове, она на кровати, он на диване, запальчиво опровергали, спорили — о чем? — сердились всерьез, ничего не замечая, оставаясь слепыми.
Лосев успел привыкнуть к ее восхищению. Сейчас он удивился, встретив ее несогласие. Не поверил. Повысил голос, не помогло, он натолкнулся на упорство. Между тем она поносила человека, у которого Лосев учился, которого чтил. Что она понимала в деловых людях, в руководителях? Что она, они, обыватели, потребители, знали об их жизни, где так мало возможностей и так много обязанностей? Знала ли она, как приходится им ловчить, химичить, нарушать, в любую минуту его могут спросить, каким образом у него израсходовано в полтора раза больше цемента, чем отпущено по фондам? Привлечь могут. Все эти интеллигенты, особенно от искусства, относились к ним, деловым людям, с тайным предубеждением. В лучшем случае терпели и никогда не чтили. Никогда. И в прежние времена деловых людей в России изображали обязательно несимпатичными; не то чтобы реакционеры, пошехонцы какие-нибудь старались, господа литераторы высмеивали, выводили на манер обломовского Штольца. И Лесков сюда добавлял, и Чехов, и Тургенев — каждый деловых людей, предпринимателей, бездушными делал, человеческое отнимал, видели в них представителей наступающего капитализма, а откладывалось это в сознании русского человека неприязнью к хозяйственным людям. Недавно как раз Лосев обсуждал с Аркадием Матвеевичем несправедливость эту… Вспомнив, как в сквере Аркадий Матвеевич закрылся газетой, Лосев разозлился и сообщил Тане, что получил предложение уйти первым замом к Уварову, работать с ним вместе, и ничего плохого, кстати говоря, в этом не видит.
Наступило молчание. Таня отошла к окну.
— Значит, вы уедете от нас… А вот я отказалась.
— От чего?
— Мне тоже предлагали. В музей перейти. Для этого и вызывали.
— Это, наверное, Каменев интригует.
— Не знаю. Научным сотрудником предлагали.
— Подбирается.
— К кому?
— Не к вам, — язвительно сказал Лосев. — Скорее к астаховской картине.
Она рассмеялась, не тому, что он сказал, а тому, как он это сказал.
Подняла руки, приглаживая разлохмаченные волосы, и от света окна рубашка ее стала прозрачной, внутри обозначилась голая ее фигура, высокая молодая грудь, длинные полные ноги.
- Предыдущая
- 59/88
- Следующая
