Картина - Гранин Даниил Александрович - Страница 12
- Предыдущая
- 12/88
- Следующая
Он помолчал, потом добавил с неясным смешком:
— А ты суров, суров.
Каменев и злился, и оправдывался, и было не угадать, как держаться с ним: то ли перевести речь на нужды роддома, что было крайне необходимо Лосеву, или же продолжать насчет этой злосчастной картины.
В свое время Каменев отличался решительностью, даже крутостью характера и многое мог. Но в прошлом году его сильно подвели с одним спектаклем, так что он еле удержался, и с тех пор стал осторожничать, избегал крупно решать, не ввязывался в споры на исполкоме. Лосев подумал, что если бы сейчас тут сидела Тучкова, она, не зная всех этих обстоятельств, продолжала бы гнуть свое и, что удивительно, — вызвала бы сочувствие, а вот он, Лосев, хотя знаком с Каменевым давно и отношения у них добрые, а говорить с ним не может без оглядки, без дипломатии.
— Ты заметь, что стройку этого филиала будет курировать сам Уваров, — сказал Каменев.
— Да, мужчина несговорчивый, — сказал Лосев.
— И живописью не увлекается.
Они засмеялись.
Уваров ничем не мог увлекаться. Это была хорошо налаженная машина, оргмашина. Он вел дела без крика, без ругани, без накачек, все записывал в длинном узеньком блокноте, назначал срок и точно день в день спрашивал. Ничего так не боялись, как его занудно-презрительного выяснения причин невыполнения, опоздания, перерасхода. У него всегда выходило, что таких причин не было, а была глупость, была лень, было неумение руководить.
Перечить Уварову никто не станет, Каменев не зря его упомянул, считал, видимо, что и заикаться на эту тему бестактно.
Они подъехали к роддому, тут все выправилось, пошло по заготовленному, продуманному Лосевым распорядку. И главврач, и строители показывали, объясняли с толком, все действовало, зажигалось, включалось как положено. Каменев хвалил, убеждался в правильных запросах города, сам формулировал их. Потом они обедали с главврачом, возбужденно-говорливым, веселым, и Лосев мог немного отдохнуть. Помолчать. Отдыхало его лицо. Какие-то мускулы уставали, вокруг рта и глаз.
Все завершалось как нельзя лучше, если не считать недоговоренности, которая оставалась между ними.
Главврач, подвыпив, провозгласил пышный тост в честь Лосева и завершения его детища — роддома. Лосев перевел разговор с себя на других мэров, у которых есть свои идеи, страсти… Рассказал про мэра города Кировска, который упорно создавал горнолыжные школы, строил подъемники, трамплины, мечтая превратить Хибины в столицу зимнего спорта. Совершенно серьезно убежден был, что наступит год, когда всемирную зимнюю олимпиаду будут проводить у них, в Кировске. Лосев, чуть передразнивая, изображал своего приятеля, и все смеялись.
— Васюки! Голубая мечта каждого провинциала! — начал было главврач. — А вот наш роддом…
Но Лосев не дал себя сбить и незаметно переадресовал тост на зампреда, у которого тоже есть своя страсть, свое увлечение. Каменев охотно подтвердил, что если своего пристрастия нет, то и работать неинтересно. Лично он неравнодушен к музею и не скрывает этого. Областной музей — заведение бедное, не доходное, оно держится на сознательности сотрудников малооплачиваемых… И в то же время музей единственно вечное, единственное, что собирает, сохраняет эпоху! Ценность музейных вещей постоянно возрастает…
Лицо его разгладилось, стало округлым и мечтательным, он увлекся, поставил рюмку, забыв про тост. Все, что уходит из жизни, остается лишь в музее. И мы, и наше время, вот эти рюмки и эта лампа, и скатерть, и часы — все сохранится лишь через музеи. Больше того, и герои вашей стройки, с главврачом и первым новорожденным, все дойдет до потомков с помощью музея. И что замечательно — в музее, даже таком небольшом, как областной, хранятся драгоценные вещи, взять те же картины, скульптуры, это как бы золотой запас нашего края. Производственное оборудование морально стареет, да еще как быстро. А экспонаты — наоборот, со временем дорожают, приобретают больший интерес. Золотой этот запас имеет ценность прежде всего для области. Здесь то, что дорого сердцам земляков, истоки патриотизма, чувства родины… А музейные работники! Кто идет в музеи работать — бескорыстные люди! Только влюбленные в искусство — другие там не удержатся: невыгодно!
Теперь, когда Каменев разошелся, как того и хотел Лосев, разговор перестал Лосеву нравиться. Как будто в словах Каменева был умысел, дальний прицел. Словно бы он нажимал на то недоговоренное, насчет картины.
Перед отъездом они остались вдвоем. Каменев взял его под руку, отвел от машины и передал записочку к одному товарищу, влиятельному по части оборудования кинотеатра. Товарищ отдыхает сейчас неподалеку в санатории, и Лосеву самое время в воскресенье съездить к нему, покатать его по окрестным местам. Затем без перехода спросил напрямик:
— Ну так как, Степаныч, отдашь картину? Я тебя не тороплю, мне важно знать в принципе.
— Неудобно как-то.
— Перед кем?
— Перед общественностью.
— У тебя ж предлог несокрушимый… Можешь временно дать, а там посмотрим… Не пожалеешь! Мы это торжественно обставим. Телевидение пригласим.
Примерно к этому Лосев был готов, однако решения у него не было. Он мог Каменеву отказать, но что от этого город выгадает? И с кинотеатром застрянет, и остальное. А если согласиться, то, значит, Жмуркину заводь без боя отдать. И хотя до сих пор у него и мысли не было бороться, завязывать какой-то бой, но тут вдруг почувствовал, что картина и Жмуркина заводь сопряжены между собою, вместе они имеют для него особый смысл, а порознь нет.
Его подмывало поделиться всеми этими соображениями с Каменевым. Приятельствовали они много лет, доверяли друг другу, а вот что-то мешало. Не потому, что именно Каменев, нет, Лосев чувствовал, что просто язык не поворачивается говорить о таких странных вещах.
— Не торопите меня, — Лосев вспомнил, что Каменев недолюбливает Уварова, какие-то у них трения. — Я хочу Уварова поприжать на этой художественной арене. С неожиданной стороны, а?
Каменев остановился, посмотрел на Лосева запоминающе.
— Ну, ну… Уваров тебе, конечно, не уступит. — Он вдруг усмехнулся. — Ты, значит, собираешься ему подвесить невнимание к искусству? Будешь защищать эстетические ценности? Ну что ж, правильно, это полезно выявить — его отношение к живописи. Да и вообще к культуре. Пусть узнают. А? Что-то в этом есть. А? Небось под это ты с него чего-то выжмешь? С меня и с него? Хозяйственный ты мужик, Лосев. Только смотри, себя не перехитри!
Лосев рассмеялся невинно, как бы признаваясь, что Каменев видит его насквозь, от него не скроешься. А Каменев смотрел на него без улыбки, вообще безо всякого выражения на лице.
Продолжая прятать глаза в улыбке, Лосев обронил невзначай:
— Далась вам эта картина. Не Репин ведь, как вам сказали, и не Рембрандт.
— Эх, Лосев, Лосев, цивилизованный ты человек, ничего не скажу, а мыслишь недалеко. Я ведь почему еще заинтересован. — Он вздохнул мечтательно. — Под твоего Астахова мы можем еще кое-чего выставить. И того же Астахова, и других. Приобрести можно будет несколько приличных полотен, обменять с другими музеями. — Он нежно взял Лосева под руку. — Мои музейщики такие берутся подвиги свершить! У них, знаешь, какие планы… Двадцатые, тридцатые годы собрать. Физиономия у нас своя появится, ездить к нам начнут. Это ж большое дело!
— Надо же, — с чувством ахал Лосев. — Да это колоссально!
Прояснилось, какая у Каменева заинтересованность. Это было полезно, чтоб в каком-то смысле не продешевить. Этой картинкой, если умеючи, можно кой-чего вытянуть, и немало.
Машина отъехала, клубя пылью. Все, кто провожали, посмотрели на Лосева. Он вертел в руках конверт с запиской влиятельному товарищу. Лицо его почему-то вдруг скривилось, приобрело то яростно-жесткое выражение, при котором никто не решался обратиться к нему. Все молча смотрели, как он, не читая, разорвал конверт, потом еще раз и еще, аккуратно бросил обрывки в урну и зашагал к исполкому.
- Предыдущая
- 12/88
- Следующая
