Сборник статей - Бодрийяр Жан - Страница 18

Dead point: мертвая точка, в которой всякая система переступает неуловимую границу обратимости, противоречия, сомнения для того, чтобы войти живой и невредимой в не-противоречие, в свое собственное растерявшееся созерцание, в экстаз…

Здесь начинается патафизика систем. Это логическое преодоление, эта эскалация приносит, впрочем, лишь одни неудобства, даже если она всегда принимает форму медленной катастрофы. То же самое в отношении систем разрушения и стратегического вооружения. Сцена войны заканчивается как раз в точке преодоления разрушительных сил. Нет больше полезной корреляции между потенциалом уничтожения и его целью, и становится бессмысленным на нее рассчитывать. Система устраняется сама собой, и в этом заключается парадоксально прибыльный аспект устранения: нет больше пространства для войны. Значит, нужно настойчиво желать ядерной эскалации и гонки вооружений. Это будет ценой, уплаченной за чистую войну, то есть за чистую и пустую форму, за гиперреальную и бесконечно устрашающую форму войны, где впервые мы сможем поздравить себя с отсутствием событий. Даже если война, как и реальность, никогда больше не будет иметь места. Если только ядерные силы не добьются их дезэскалации и не сумеют очертить новые пространства войны. Если только военная мощь ценой дезэскалации этого безумия, удивительно полезного на втором уровне, вновь не отыщет сцену войны, ограниченное, словом человеческое, пространство войны, и тогда оружие вновь обретет свою потребительную стоимость и свою стоимость… меновую: тогда вновь будет возможным обменять войну. Под своей орбитальной и экстатической формой, война стала невозможным обменом, и эта орбитальность нас охраняет.

В чем же состоит желание Канетти заново овладеть той незримой точкой, за которой “вещи перестали быть настоящими”, история перестала существовать без нашего ведома, — поэтому нам не остается ничего иного, как упорствовать в нынешнем разрушении?

Что бы мы сделали, если смогли бы определить ту точку? Каким чудом история вновь стала бы настоящей? Каким чудом можно было бы восстановить время для того, чтобы предотвратить его исчезновение? А так как та точка является также конечной точкой линейного времени, то все чудеса научной фантастики по “восстановлению времени” бесполезны, если впредь его больше нет, если позади нас прошлое уже совершенно исчезло.

Какие нужно было бы предпринять меры предосторожности, чтобы избежать такого исторического коллапса, комы, возгонки реального? Ошиблись ли мы где? Допустил ли род человеческий какую оплошность, нарушил ли некую тайну, совершил ли где фатальную опрометчивость? Тщетно спрашивать себя об этом, как и бесполезно задаваться вопросом о загадочной причине того, почему вас покинула женщина: все равно ничего бы не изменилось. Ужасающий аспект события подобного порядка заключается в том, что все усилия по его изгнанию после прохождения некоторой точки только ускоряют его, никакое предчувствие ничему не послужило, каждое событие полностью подтверждает ему предшествующее. Наивность приписывать всякому событию его причины заставляет нас думать, что оно могло бы и не произойти, — оно, событие без причин, чистое событие, может развернуться только неотвратимо, — однако оно никогда не может быть воспроизведено, в противоположность каузальному процессу, который может быть всегда повторен. Но именно поэтому он больше не будет событием.

Значит, желание Канетти благо, если его гипотеза радикальна. Точку, о которой он говорит, невозможно обнаружить по определению, поскольку если бы можно было ее уловить, то время было бы нам возвращено. Точка, от которой можно было бы обернуть вспять процесс дисперсии времени и истории, нас избегает — поэтому-то мы и прошли ее, не заметив, и, конечно же, совершенно этого не желая.

Впрочем, возможно, что точки Канетти совсем и нет. Она существует лишь в том случае, если доказывается, что до нее действительно была история, — а это невозможно сделать после прохождения через нее. В сфере, чуждой истории, сама история не может больше ни отразиться, ни проявиться. Поэтому мы требуем от всех предшествующих эпох, от всех образов жизни, от всех типов менталитета проявиться в истории, рассказать о себе в доказательствах и в подтверждающих документах (все становится документальным): мы хорошо понимаем, что все это оспаривается в нашей сфере, которая является сферой конца истории.

Мы не можем ни вернуться назад, ни принять такую ситуацию. Некоторые бойко разрешили эту дилемму: они обнаружили точку анти-Канетти, точку уменьшения скорости движения, которая позволила бы вернуться в историю, в реальное, в социальное, подобно тому, как спутник, затерявшийся в гиперпространстве, снова возвратился бы в земную атмосферу. Ложная радикальность завела нас в центробежные пространства, витальный же рывок возвращает нас к реальности. Все вновь становится настоящим, заново наделяется смыслом, обуздав идефикс иллюзорности истории, внезапного краха времени и реального.

Возможно, что они правы: нужно было остановить эту геморрагию ценности. Хватит террористической радикальности, достаточно симулякров — роста морали, веры, смысла. Долой сумрачные анализы!

За той точкой имеются только события без последствий (и теории без последствий), и поскольку они поглощают в себя смысл последних, они ничего не преломляют, ничего не предвещают.

За той точкой — лишь катастрофы.

Событие или язык становятся совершенными лишь тогда, когда овладевают своим собственным способом исчезновения, выставляют его на сцену и достигают таким образом максимальной энергии наружности.

Катастрофа — это полное максимальное событие, еще более событийное, чем событие, — но событие без последствий, когда мир оказывается в неизвестности.

Утратив смысл истории, пройдя эту точку инерции, всякое событие становится катастрофой, становится чистым событием без последствий (и в этом состоит его мощь).

Событие без последствий — как человек без свойств фон Мюзиля,[49] как тело без органов, как время без памяти.

Когда свет улавливается и заново поглощается своим собственным источником, происходит резкая инволюция времени в самом событии. Катастрофа в буквальном смысле: инфекция или искривление, когда происходит совпадение начала и конца, когда они сводятся в одно, конец возвращается к началу, аннулируя его, и тогда отводится место событию беспрецедентному и без последствий — чистому событию.

Это также катастрофа смысла: событие без последствий отмечается тем фактом, что все причины могут быть безразлично отстранены безо всякой возможности выбора. Его начало непостижимо разумом, его направление тем более. Невозможно восстановить ход времени.

Всякое событие сегодня виртуально без последствий, оно открывается всевозможным толкованиям, и никакое из них не способно остановить смысл: равная вероятность всех причин и всех последствий — множественная и случайная ампутация.

Если за событием сужаются волны смысла, памяти и исторического времени, если за эффектом стираются волны причинности (и сегодня событие доходит до нас, как волна, оно не только не путешествует “на волнах”, оно есть волна, расшифрованная не в языковых и смысловых терминах, а только и тотчас же в терминах цвета, осязаемости, среды, в терминах чувственных эффектов), значит, свет замедляется и из-за гравитационного эффекта свет события, несущего смысл за самим событием, свет — носитель вестей, замедляется, вплоть до остановки, и то же происходит со светом политики и истории, который мы воспринимаем совсем слабо, и со светом тел, только слабые симулякры которых мы получаем.

Нужно уловить катастрофу, которая подстерегает нас в замедлении света, — чем медленнее свет, тем меньше он ускользает от своего источника, — таким образом, вещи и события не позволят ускользнуть своему смыслу, замедлят его эмансипацию и перехватят то, что раньше они преломляли для поглощения его черным телом.

Научную фантастику всегда привлекали скорости, превосходящие скорость света. И все же более странным был бы регистр низких скоростей, до которых мог бы опуститься сам свет.