Новеллы - Лагерлеф Сельма Оттилия Ловиса - Страница 13

• Предыдущая
• 13/32
• Следующая

Была пора, когда верещатник цветет розовым цветом. Кустики вереска густым ковром устилали песчаную равнину. От низкорослых деревянистых стеблей отходили целые пучки зеленых веточек, покрытых хвоисто-жесткой, упругой листвой и унизанных долго не вянущими цветами. Эти цветы не похожи на все остальные, точно они сделаны из другого вещества; сухие и жесткие на ощупь, их лепестки скорее напоминают чешуйки, чем сочную нежность обыкновенных цветов. Дети тощей равнины, по которой гуляет ветер, они дышали иным воздухом, чем нежная лилия, их корни не сосали тучную почву, которая может вскормить пышную красу садовых роз. И только ярко-розовым цветом вереск похож на другие цветы. Вереск не подвальное растение, не тенелюбивый домосед. Все обширное, цветущее поле дышало благодатной бодростью и здоровой силой.

Розовый покров вереска одел все поле до самого края, за которым начиналась опушка леса. Там, на пологом склоне, высилось несколько древних, полуразрушенных курганов; как ни тщился вереск обступить их у самого подножия, на склоне холма его сплошной покров кое-где был порван, и сквозь разрывы проглядывало каменистое тело горы, высовываясь большими плоскими плитами. Под самым большим курганом покоился древний конунг по имени Атли.[6] Под другими спали непробудным сном его воины, погибшие в большой битве, которая в незапамятные времена кипела на этой равнине. С тех пор протекло столько времени, что за давностью лет могилы перестали вызывать страх и почтение, которые обыкновенно внушает людям смерть. Между курганов пролегла проезжая дорога. И ночной путник не опасался, что в полночь на вершине кургана его взорам предстанет окутанный туманом нездешний житель, с немой тоской смотрящий на далекие звезды.

Но сейчас было ясное, свежее утро; еще не высохшая роса сверкала под горячими солнечными лучами. У подножия царского кургана лежал стрелок и спал; он еще с рассвета был на ногах и, возвращаясь из лесу после охоты, растянулся на вереске и уснул. Чтобы укрыться от солнца, он натянул на глаза шляпу, а вместо подушки положил себе под голову охотничью сумку, из которой торчали наружу длинные заячьи уши и загнутые на концах перья тетеревиного хвоста. Лук и стрелы лежали рядом на земле.

Из леса вышла девушка; в одной руке она несла узелок с завтраком. Ступив на плоские каменные плиты, которые лежали между курганами, она подумала, как удобно на них, должно быть, танцевать, и, не утерпев, решила тут же попробовать. Она положила узелок среди вереска и принялась танцевать в полном одиночестве. Она не подозревала, что за курганом лежит спящий мужчина.

Охотник продолжал спать. Цветущий вереск пламенел под ярко-синим небом. Муравьиный лев выбросил из своей норки кучку земли возле спящего. В рыхлой земле оказался осколок кошачьего золота, он засверкал на солнце таким ярым блеском, что, казалось, от него должны вспыхнуть сухие стебли прошлогодней травы, и тогда всю долину охватит пожар. Над головой охотника, словно плюмаж, торчали тетеревиные перья, переливаясь всеми оттенками сизо-лиловых красок. Открытую половину лица нещадно палило солнце. Но он не открывал глаз, чтобы посмотреть на его сияние.

А девушка все еще продолжала свой танец. Она так лихо плясала, что подняла целую тучу черной торфяной пыли, которая вылетела из каменных трещин. В кустах вереска валялся выдернутый из земли обломок соснового корня, он давно высох и стал от старости серым и блестящим. Девушка схватила его и размахивала им во время танца. От трухлявой коряги во все стороны летели мелкие щепки. Обезумевшие от страха тысяченожки и уховертки, обжившие в ней каждую трещинку, дождем посыпались наземь и тотчас принялись торопливо закапываться среди корней вереска.

Вихрь крутящихся юбок поднял из вереска целую стаю сереньких мотыльков, они вспорхнули, словно сухие листья под порывом осеннего ветра. Снизу их крылышки были серебристо-белого цвета, поэтому зрелище было такое, словно над розовым морем вереска взметнулась белая пена. Порхающие мотыльки повисли в воздухе, и с трепещущих крылышек посыпалась на землю мельчайшая серебристо-белая пыльца, наполняя воздух моросящим, сверкающим на солнце дождиком.

По всему полю среди вереска жили кузнечики; водя задней лапкой по крылышкам, как смычком по струне, они играли звонкие песни. Кузнечики так дружно музицировали, что человеку, идущему по дороге через пустошь, казалось, будто он все время слышит одного и того же кузнечика, который звенел то справа, то слева, то сзади, то спереди. Но плясунье этой музыки было мало, и она, танцуя, сама себе подпевала без слов. Голос у нее был сильный и резкий. Пение разбудило охотника. Он повернулся на бок и, приподнявшись, выглянул из-за кургана и стал глядеть на пляску.

Ему только что приснилось, что убитый заяц выскочил у него из сумки, схватил охотничьи стрелы и метился в него его же собственной стрелой. Еще смутно соображая со сна, с тяжелой головой, которую напекло солнцем, он заспанными глазами смотрел на плясунью.

Это была рослая и плотная девушка, ее лицо не блистало красотой, движения не отличались легкостью, и в пении она то и дело сбивалась с такта. Лицо у нее было щекастое, толстогубое, а нос пуговкой. Она была румяна, черноволоса и пышнотела, в движениях ее чувствовалась размашистая сила. Одета она была бедно, но зато броско. Полосатая юбка была украшена красной каймой, а корсаж расшит по швам пестрыми шнурочками из шерстяной пряжи. Других девушек сравнивают с розами и лилиями, эта была похожа на вереск — такая же сильная, здоровая и яркая.

Охотник залюбовался девушкой, глядя, как она пляшет среди розовеющего поля под звон кузнечиков и порханье мотыльков. Он так загляделся, что нечаянно громко засмеялся и встал, улыбаясь до ушей. Но тут и она его заметила и застыла как вкопанная.

— Наверно, ты принял меня за дурочку, — были первые слова, которые она смогла вымолвить. В то же время она уже обдумывала, как сделать, чтобы он не стал болтать про то, что увидел. Ей совсем не хотелось, чтобы соседи потом обсуждали, как она плясала, размахивая сосновой корягой.

Он не был разговорчивым человеком. И сейчас не вымолвил ни звука. Он так смутился, что ничего не придумал лучшего, как только броситься наутек, хотя с удовольствием бы остался. Он торопливо нахлобучил шляпу, закинул за плечи переметную сумку и опрометью бросился по вересковому полю, не разбирая дороги.

Девушка схватила узелок с припасами и кинулась следом. Охотник был малорослым и довольно неповоротливым, да и силой, очевидно, не мог похвастаться. Она быстро догнала его и сбила с головы шляпу, чтобы заставить остановиться. Этого-то ему и самому хотелось, но он от смущения так растерялся, что побежал от нее еще быстрее. Она опять погналась за ним и дернула за его сумку. Он поневоле остановился, чтобы защитить свое имущество. Тут уж она вцепилась в него и принялась волтузить изо всей силы. Завязалась борьба, и девушка сбила его с ног.

«Теперь уж он никому не расскажет!» — подумала она с радостью.

Но в тот же миг ей пришлось не на шутку перепугаться, потому что поверженный противник побледнел как мел и закатил глаза. Однако виновато было не падение. Просто он слишком переволновался. До сих пор этому жителю лесного захолустья еще ни разу не доводилось переживать такие противоречивые чувства. Встреча с девушкой вызвала у него радость, и злость, и смущение, и даже гордость за то, что она такая сильная. От всего этого у него голова пошла кругом.

Сильная и рослая девица обхватила его за плечи и приподняла от земли. Сорвав пучок вереска, она стала хлестать его по щекам этим веником, и постепенно кровь снова прилила у него к лицу. Когда его маленькие глазки вновь открылись на белый свет, они так и просияли от удовольствия при виде девушки. Молча он взял руку, которая его обнимала, и легонько ее погладил.

С ранних лет ему на долю выпал голод и тяжкий труд. Он вырос тощеньким, изжелта-бледным, костлявым и худосочным человечком. Девушка умилилась его робости, потому что по виду ему можно было дать лет тридцать. Она догадалась, что он, наверно, живет в лесу совсем одиноко, иначе он не казался бы таким неухоженным, и одежонка на нем не была бы такой задрипанной. Знать, не было никого, кто бы за ним присмотрел: ни матери, ни сестры, ни невесты.

• Предыдущая
• 13/32
• Следующая