Из «Слов пигмея» - Акутагава Рюноскэ - Страница 4

• Предыдущая
• 4/4

Почему мы любим маленьких детей? Да хотя бы потому, что ребенок никогда не обманет, этого можно не опасаться.

Мы не стыдимся нашей холодности и глупости, когда имеем дело с ребенком, с собакой или с кошкой.

Чтобы писать, необходим творческий жар. А для поддержания творческого жара больше всего необходимо здоровье. Пренебрегать шведской гимнастикой, вегетарианством, диастазой и т. п. – значит не иметь истинного желания писать.

Тому, кто хочет писать, стыдиться себя – преступно. В душе, где гнездится такой стыд, никогда не пробьется росток творчества.

Многоножка. Попробуй походить на ногах.

Бабочка. Ха, попробуй полетать на крыльях.

Возвышенность духа писателя помещается у него в затылке. Сам он видеть ее не может. Если же попытается увидеть во что бы то ни стало, то лишь сломает шею.

Все таланты с давних пор вешали шляпу на гвоздь в стене так высоко, что нам, простым смертным, не достать. Конечно, не потому, что нет подставки.

Ведь такие подставки валяются в лавке любого старьевщика.

Каждому писателю свойственно чувство чести столяра. Ничего позорного в этом нет. Каждому столяру свойственно чувство чести писателя.

Мало того, каждый писатель в известном смысле держит лавку. Я не продаю своих произведений? Это когда нет покупателей. Или когда можно не продавать.

Судьба неизбежнее, чем случайность. «Судьба заключена в характере», – эти слова родились отнюдь не зря.

Самое трудное искусство – это всю жизнь оставаться свободным. Только словом «свободный» не надо бездумно щеголять.

Слабость свободного мыслителя состоит в том, что он свободно мыслит. Он не может сражаться яростно, как фанатик.

Когда прочтешь «Биографию Толстого» Бирюкова, то ясно, что «Моя исповедь» и «В чем моя вера» – ложь. Но никто не страдал так, как страдал Толстой, рассказавший эту ложь. Его ложь сочится алой кровью больше, чем правда иных.

Он знал все. Но он не открывал беззастенчиво все, что знал. Беззастенчиво все… Нет, он, как и мы, был немного расчетлив.

Стриндберг в «Легендах» рассказывает, что он пробовал, мучительна ли смерть. Но такую пробу нельзя сделать, играя. Он один из тех, кто «хотел умереть, но не мог».

Он сам нисколько не сомневался в том, что он реалист. Однако, думая так, он в конечном счете был идеалистом.

Любовь – это половое чувство, выраженное поэтически. По крайней мере, не выраженное поэтически половое чувство не заслуживает названия любви.

Единственное общее для всех людей чувство – страх смерти. Не случайно нравственно самоубийство не одобряется.

Майнлендер[19] очень правильно описывает очарование смерти. В самом деле, если по какому-нибудь случаю мы почувствуем очарование смерти, не легко уйти из ее круга. Больше того, думая о смерти, мы как будто описываем вокруг нее круги.

Наследственность, окружение, случайность – вот три вещи, управляющие нашей судьбой. Кто радуется, пусть радуется. Но судить других – самонадеянно.

Кто насмехается над другими, сам боится насмешек других.

Человеческое, слишком человеческое – большей частью нечто животное.

Он был уверен, что может стать негодяем, но не идиотом. Но прошли годы, он не стал негодяем, а стал идиотом.

О греки, поставившие над Юпитером бога мести! Вы знали все и вся.

Но это в то же время показывает, как медленен наш прогресс, прогресс людей.

Мудрость одного лучше мудрости народа. Если бы только она была проще…

Больше всего мы гордимся тем, чего у нас нет. Например, Т. владел немецким, но на столе у него всегда лежали только английские книги.

Никто не возражает против низвержения идолов. Вместе с тем никто не возражает и против того, чтобы его самого сделали идолом.

Но превратить кого бы то ни было в настоящего идола никто не может. Разве что судьба.

Особенность людей состоит в том, что мы совершаем ошибки, которых боги не делают.

Нет более мучительного наказания, чем не быть наказанным. Но поручатся ли боги, что ты останешься ненаказанным, это другой вопрос.

У меня нет совести. У меня есть только нервы.

Я был равнодушен к деньгам. Конечно, потому, что на еду их хватало.

И Шекспир, и Гете, и Ли Тай-бо[20], и Тикамацу Мондзаэмон[21] погибнут. Но искусство оставит семена в народе. В 1923 году я написал: «Пусть драгоценность разобьется, черепица уцелеет»[22]. В этом своем убеждении я и поныне ничуть не поколебался.

Слушайте удары молота. Доколе существует этот ритм, искусство не погибнет. (Первый день первого года Сева[23].)

Конечно, я потерпел неудачу. Но то, что создало меня, создаст кого-нибудь другого. Гибель одного дерева – частное явление. Пока существует великая земля, хранящая бесчисленные семена в своем лоне.

1923—1926

• Предыдущая
• 4/4