Ночная смена (сборник) - Кинг Стивен - Страница 60

• Предыдущая
• 60/80
• Следующая

Биллингс облизнул губы.

— Малыша я укладывал в нашей спальне. Забавно. Ему было два года, и Рита меня как-то спросила, не хочу ли я перенести его кровать в другую спальню. Вычитала у Спока или у кого-то из этой компании, что детям вредно спать в одной комнате с родителями. Из-за секса и всякого такого. Не знаю, лично мы этим занимались, когда он засыпал. И вообще, честно вам скажу, не хотелось мне убирать его от нас. Страшно было… после Денни и Шерли.

— Но вы его убрали? — полуутвердительно спросил Хпрпер.

— Да, — Биллингс выдавил из себя виноватую жалкую улыбку. — Убрал.

И снова мучительное молчание.

— Я был вынужден! — взорвался он. — Вы слышите меня, вынужден! Когда Рита уехала, оно… оно осмелело. Начало… Нет, вы мне не поверите. Однажды ночью все двери в доме вдруг открылись настеж. В другой раз, утром, я обнаружил цепочку грязных следов на полу, между чуланом и входной дверью. Паркет выпачкан илом, зеркала разбиты… и эти звуки… звуки…

Он запустил пятерню в свою поредевшую шевелюру.

— Под утро проснешься — как будто только часы тикают, а вслушаешься — крадется! Но не бесшумно, а так, чтобы его слышали! Точно лапами — легко так по дереву. А ты лежишь… и с открытыми глазами-то страшно — еще, не дай Бог, увидишь, и закрывать боязно — сейчас как ударит тебя хохотом и гнилью… и за шею тебя скользкими своими щупальцами…

Биллингс, белый как полотно, пытался совладать с дрожью.

— Я вынужден был убрать малыша от нас. Я знал, что оно окажется тут как тут, ведь Энди слабейший. Так все и вышло. Среди ночи он закричал, и когда я, собрав все свое мужество, перешагнул порог его спальни, Энди, стоя в кровати, повторял: «Бука… Бука… хочу к папе…»

Голос Биллингса сорвался на детский фальцет. Он весь словно съежился на кушетке.

— Но я не мог его забрать в нашу спальню. Не мог, поймите вы это… А через час крик повторился, но уже какой-то сдавленный. Я сразу кинулся на этот крик, уже ни о чем не думая. Когда я ворвался в спальню, ОНО трясло моего мальчика, словно терьер какую-нибудь тряпку… трясло, пока у Энди не хрустнули шейные позвонки…

— А вы?

— А я бросился бежать, — бесцветным неживым голосом отвечал Биллингс. — Прямиком в ночное кафе. Вот что значит — душа в пятки ушла. Шесть чашек кофе, одну за другой. А затем уж отправился домой. Светало. Первым делом я вызвал полицию. Когда мы вошли в спальню, мальчик лежал на полу, в ушке запеклась капля крови. Дверь в чулан была приоткрыта на ладонь.

Он умолк. Доктор Харпер взглянул на циферблат, прошло пятьдесят минут.

— Запишитесь на прием у сестры, — сказал доктор. — Вам придется походить ко мне. Вторник и четверг вас устраивают?

— Я пришел рассказать историю, больше ничего. Думал облегчить душу. Знаете, полиции я тогда соврал. Он у нас, говорю, уже выпадал из кроватки… и они это проглотили. А что им, интересно, оставалось? Картина обычная. Сколько таких несчастных случаев. А вот Рита догадалась. Уж не знаю как… но она… догадалась…

Он прикрыл глаза ладонью и заплакал.

— Мистер Биллингс, нам предстоит долгий разговор, — сказал доктор Харпер после небольшой паузы — Надеюсь, я помогу вам освободиться, хотя бы частично, от чувства вины, которое гнетет вас. Но для этого вы сами должны хотеть освободиться.

— А вы думаете, я не хочу? — Билингс убрал ладонь. В красных слезящихся глазах стояла мольба.

— Пока я в этом не уверен, — осторожно сказал Харпер. — Итак, вторник и четверг?

После некоторого молчания Биллингс недовольно проворчал:

— Психиатры чертовы. Ладно, будь по вашему.

— Тогда запишитесь у приемной сестры, мистер Биллингс. Желаю вам удачного дня.

Биллингс хмыкнул и вышел из кабинета, даже не оглянувшись.

Сестры за столом не оказалось. Аккуратная табличка извещала: ВЕРНУСЬ ЧЕРЕЗ МИНУТУ.

Биллингс снова заглянул в кабинет.

— Доктор, если приемная сестра…

Никого.

Только дверь в чулан приоткрыта на ладонь.

— Чудненько, — донесся оттуда приглушенный голос. Можно было подумать, что у говорившего рот набит водорослями. — Чудненько.

Биллингс прилип к полу, чувствуя, как между ног расползается теплое влажное пятно.

Дверь чулана открылась.

— Чудненько, — повторил Бука, вылезая на свет.

В зеленоватых пальцах утопленника он держал маску доктора Харпера.

Ранним майским вечером 1963 года вверх по третьей авеню Нью-Йорка быстро шагал молодой человек. Одну руку он держал в кармане. Воздух был очень мягким и свежим. Начинало смеркаться. Цвет неба медленно изменялся от голубого к нежно-фиолетовому. Это был как раз один из тех городских вечеров, за которые некоторые люди так любят город. Люди, выходящие в вечер из кафе, ресторанов и магазинов или просто стоящие у их дверей, блаженно улыбались. Какая-то старая леди, вышедшая из бакалеи с двумя огромными сумками, приветливо улыбнулась молодому человеку:

— Эй, красавчик!

Тот тоже ответил ей полуулыбкой и лениво вскинул приветствии свободную руку.

ОНА ПРОВОДИЛА ЕГО УМИЛЬНЫМ ВЗГЛЯДОМ И ПОДУМАЛА: «СТРАШНО ВЛЮБЛЕН В КОГО-НИБУДЬ, НЕ ИНАЧЕ».

Он действительно именно так и выглядел. На нем был светлый серый костюм, узкий галстук немного ослаблен, а верхняя пуговица рубашки расстегнута. Темные волосы коротко и аккуратно подстрижены. Светло-голубые глаза были глазами очень порядочного человека. В лице его не было ничего примечательного, но в тот мягкий весенний вечер, в мае 1963 года на Третьей авеню в Нью-Йорке, он действительно БЫЛ красавчиком, и пожилая женщина поймала себя на том, что ностальгически вспоминает собственную молодость, и подумала о том, что весной красив каждый, кто торопится на свидание, кого ожидает приятный обед или ужин вдвоем, а потом, может быть, и танцы. Весна, пожалуй, единственное время года, когда ностальгия не в тягость, и она была очень довольна тем, что поприветствовала этого милого юношу и что он махнул ей в ответ рукой.

Энергичной походкой с все той же полуулыбкой на губах молодой человек перешел на другую сторону 63-й стрит. Пройдя полквартала, он увидел старика со светло-зеленой тележкой, полной цветов. Это были, в основном, желтые нарциссы и поздние крокусы. Были еще гвоздики и несколько чайных роз — тоже в основном желтые или белые. Он жевал кукурузные хлопья и слушал громоздкий транзистор, стоявший на углу тележки.

По радио передавали плохие новости, которые никто не слушал: маньяк-убийца до сих пор не пойман, хороших известий из маленькой азиатской страны под названием Вьетнам (диктор произнес это название «Вайтнам») по-прежнему не получено — остается пока ждать, в Ист-ри-вер найдено тело женщины — личность не установлена, суду присяжных штата Нью-Йорк не удалось доказать причастность некоторых членов администрации штата к истории с крупной партией героина — еще одна битва в войне с наркомафией проиграна, русские провели еще одно ядерное испытание. Все это казалось в этот вечер каким-то нереальным и совершенно никого не волновало. Воздух был мягким и теплым. Двое мужчин с отвисшими от пива животами пересчитывали свои пятицентовики и время от времени обменивались дружескими шутливыми тумаками. Весна плавно переходила в лето, а лето в городе — пора романтических мечтаний.

Молодой человек прошел мимо цветочника, и голос диктора постепенно стих у него за спиной. Затем он вдруг остановился и, задумавшись, обернулся. Немного поколебавшись, он достал из нагрудного кармана пиджака бумажник и, заглянув внутрь, положил его обратно. Затем он потрогал какой-то предмет в другом кармане, и на мгновение на его лице появилось выражение озадаченности, одиночества и какой-то почти загнанности или забитости. Он сунул руку в другой карман, и на лицо снова вернулось выражение нетерпеливого ожидания чего-то очень для него приятного.

Улыбаясь, он направился обратно к цветочной тележке. Он купит ей цветов — ей это будет очень приятно. Он любил смотреть, как зажигаются ее глаза — она просто обожала сюрпризы. Обычно это были небольшие скромные подарки, поскольку особенно богатым назвать его было нельзя. Как правило, это была, например, коробка леденцов или какой-нибудь недорогой декоративный браслет, а однажды он преподнес ей целую сумку валенсийских апельсинов, зная, что этот сорт — ее самый любимый.

• Предыдущая
• 60/80
• Следующая