Село Городище - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 11
- Предыдущая
- 11/18
- Следующая
– Подожди, брат, потише, – остановил его отец, – ты уж очень говоришь-то быстро – без точек, без запятых. И стройки тут и ласточки – все в одну кучу сложил. Дома-то у кого остались или нет?
– Ни у кого не остались. А Касаткины лес возят – только не на свою усадьбу, а на тетки Дарьину…
– Значит, мы идем не по улице? А так, по пустой дороге?
– Как это по пустой? А деревья-то стоят! И палисадники некоторые стоят. А нашего – нет. Порубили.
– А машины остались какие? Косилка? Веялка? Ну, хоть что-нибудь, а?
– Никакие машины не остались. Они были в сараюшке заперты, замок большой – с ведро!
– О?
– Ну да! А немцы не могли никак сшибить. Сшибали, сшибали ломом – и не сшибли. Взяли да под крышу огня сунули. Вот теперь там одни железные шины от колес валяются и всякие железки – гайки там, болтики… А машин нету. Все погорели начисто. Во как!
– А молотилка?
– И молотилка! Все сгорело!
Отец понурил голову и закрыл рукой слепые глаза.
Трофимов отец был слесарь и механик в колхозе, и все колхозные машины были когда-то на его руках: он следил за ними, чистил их, ремонтировал.
Трофим дернул его за руку:
– Ну, чего ты? Опять плачешь, что ли?
– Тут бревнышка нет ли? Посидеть бы… – хрипло сказал отец.
– Есть! Пойдем на новую стройку. Там бревна чистые!
Они долго сидели в холодке. Отец молчал и в ответ на какие-то свои мысли покачивал головой. А Трофим рассказывал обо всем – и о том, как сейчас стрижи просвистели, и о козах, которых он пас недавно, и о лошадях, подаренных колхозу, и о забое, в котором набилась уйма плотвы. И не заботился о том, слышит его отец или нет. Да и как же ему не слышать, если Трофим сидит рядом и говорит!
Отец долго молчал. Потянул ветер с лугов, теплый, густой от медовых запахов. Отец поднял голову, понюхал воздух:
– Трава поспевает. Надо косы бить… – И тут же опять понурился. – Людям – горячая пора. Работы – невпроворот, со всех сторон подпирает. А я вот сижу да на солнышке греюсь… Эх!
Отец горестно и безнадежно махнул рукой.
– Ну, чего ты! – сказал Трофим. – Что, думаешь, без тебя не справимся, что ли? Еще как справимся-то! Вот подрасту еще немножко – и пойдем со Стенькой лес валить. На стройку. Вот и дом будет. А ты все «эх» да «эх»! Во, во – гляди! Коршун планирует! Это он кур высматривает!
– Большой?
– Большой… Чего планируешь? Лети дальше – в Городище кур нету!
Всадники на граблях
Созревал урожай, надвигалась тяжелая страдная пора. А урожай в этом году готовился небывалый. Может, оттого, что весна удалась спорая, может, оттого, что люди крепко потрудились над землей. А может, еще и оттого, что сеяли они в этом году семенами, присланными из района. А семена эти были сортовые.
И в огородах в этом году, кроме обычных овощей, насажали такого, чего сроду не видели и не садили: тыкву, сельдерей, какой-то особый сорт сладких помидоров, крупную сахарную фасоль. Садили все, что было прислано, лишь бы засадить побольше.
И словно в награду за все их страдания, за их неподъемный труд, и в полях и на огородах все так и лезло из земли, так и бушевало.
– Покос-то пора бы начинать, – как-то утром сказала Грунина мать, – погода стоит складная.
Отец только что пришел из лесу. Рубашка у него на спине потемнела от пота и прилипла к плечам.
– Рано еще, – ответил он. – Петрова дня подождать надо.
Но мать хоть и кротким голосом, однако очень настойчиво продолжала свое:
– А что тебе петров день? Скажешь – трава молода? Так пока косим – дозреет. А то гляди – рожь подхватит, а там овес. На наш урожай рук много надо – только поворачивайся! Да что я тебе говорю, Василий! Сам все знаешь.
– Тогда, значит, надо косы бить, – сказал отец.
– Да, видно, что так.
– Косы бить! Косы бить! – пошло по деревне.
К вечеру глухо и звонко застучали молотки по новым, еще не опробованным косам. И, тайно вздохнув, снова приняла свою бригадирскую заботу Груня.
– Давай нам грабли, председатель, – сказала она отцу. – Смотри, чтобы всем хватило.
– Сколько тебе граблей?
Груня подсчитала по пальцам:
– Десять.
– О! Куда столько?
– Ах да, Трофим выбывает! Ну, девять.
– Ступай отбери у кладовщика. Да не ломать – из трудодней вычитать буду. Лесхоз даром грабли не дарит. Слышишь, бригадир?
– Слышу, председатель.
Коротка летняя ночь. Еще не догорела вечерняя заря, еще не замолкли девичьи песни под березками у пруда, а уж на востоке чистым светом засветилась заря утренняя. Вставайте, городищенцы, берите косы, идите на луга!
Поднялись городищенцы, взяли косы и пошли на луга. Зашумела трава под косой, и ряд за рядом полегли на землю белые, лиловые и малиновые цветы.
А утром, когда солнце поднялось над лесом и осушило росу, на луг выехала веселая конница. Только всадники были невелики собой, одни вихрастые, другие с косичками, все босые, а вместо коней у них были грабли.
Впереди отряда скакала озорная Стенька. Она собрала маленьких ребятишек и, чтобы не скучно им было идти, придумала превратить грабли в коней.
А ребятишкам и в самом деле казалось, что это не их босые ноги бегут и скачут по тропке, а что несут их лихие легкие кони. Они размахивали хворостинами, кричали и погоняли коней.
Груня посмеивалась, глядя на Стеньку. Если бы не немцы – им бы теперь уже в пятом классе быть! А она с маленькими ребятишками на граблях скачет.
Всадники доскакали до скошенного и остановились.
– Пусть кони отдохнут, – сказал Ромашка, – а то запалить можно!
А сам подумал:
«Эх! Где-то наши лошади теперь! Вот бы я дал аллюру!»
На лугу далеко-далеко, до самой реки, лежала валами скошенная трава. Ребята перевернули грабли ручками вниз и принялись разбивать густые, чуть привядшие валы.
Груня окинула глазами свою бригаду – опять нет Раисы! Грабли взяла, а на работу не вышла.
«Ну, подожди же, – подумала Груня с досадой, – подожди! Вот как выведу тебя на собрании – так ты тогда узнаешь! Пристыжу тебя при всем народе!»
И не было на покосе Трофима.
Он видел, как веселая конница с криками помчалась по деревне, он долго глядел, как поднималась за ними по дороге невысокая пыль… Как бы он сейчас тоже мчался вместе с ними, как бы нахлестывал хворостиной своего коня!..
Но взглянул на отца, который одиноко сидел у соломенной стены шалаша, тихонько подошел к нему и уселся рядом.
В полдень ребята прямо с покоса убежали на реку. Сохло сено, раскинутое на припеке, сладкий запах травки-душицы плыл над скошенными лугами. А ребятишки плескались в реке, плавали, ныряли, доставали еле распустившиеся желтые кувшинки. Груня и Стенька из длинных стеблей кувшинок сделали себе красивые цепочки. На концах этих цепочек висели кувшинки – прохладные, твердые, как литое золото, цветы.
Анюта и Варюшка приставали к Груне:
– Достань и нам бубенчики! Достань и нам! Сделай цепочку!
Груня не поленилась, поплыла через омут на ту сторону, где среди круглых листьев и осоки покачивались на воде желтые речные цветы.
Очень легко и хорошо плыть через омут. Тело становится легким на глубокой воде. Груня плыла, слегка шевеля руками и ногами, ее светлые волосы тянулись за ней по воде. Ближе к тому берегу вода стала прозрачней, замерцал на дне белый песок, зашевелилась густая водяная трава. Груня опустила ноги и встала. Синие стрекозы стайками взлетали над осокой и белыми цветами стрелолиста. Груня тянулась за кувшинками, хотелось достать их издали – почему-то страшно было ступать в темную шевелящуюся водяную траву. Груня не любила в реке мест, где не видно светлого дна.
А девчонки кричали с берега:
– Вон ту достань! Вон ту, большую!
Груня нарвала кувшинок и поплыла с ними обратно. И снова вода обнимала ее своей прохладой, и несла, и поддерживала, и светлые волосы тянулись за ней по воде.
- Предыдущая
- 11/18
- Следующая
