Альфа + Ромео (Повести и рассказы) - Раннап Яан Яанович - Страница 41

• Предыдущая
• 41/48
• Следующая

Эдуард был старьевщиком, или, как теперь говорят, заготовителем вторичного сырья. Уже десять лет он по субботам впрягал кобылу Меэри в телегу и отправлялся работать. В центральной утильной конторе фотография хитроглазого Эдуарда постоянно висела на доске Почета. Никому не удавалось скупить столько же старых перчаток, чулок, одеял, платков, мешков и пальто. Куча скупленного Эдуардом утиля всегда была в несколько раз больше, чем у других заготовителей утиля, работавших в этой же утиль-конторе. Как это ему удавалось, знала только кобыла Меэри. От нее у Эдуарда секретов не было.

— Они думают, что заготовлять утиль так же просто, как ходить за покупками в универсам, — говорил иногда лошади Эдуард. — Они не знают, что сбор утиля у населения — это настоящее театральное искусство. Тут нужно быть разносторонним мастером, как актеры знаменитого тартуского театра «Ванемуйне». А то ведь что получается? Взять, к примеру, беднягу Кристьяна Кальювалда. Прямо-таки жаль его. Он ходит на день раньше и вешает объявления, что придет скупщик утиля. Но что скажет подобное объявление, допустим, старухе, у которой где-то завалялся ненужный, рваный мешок? Да такое объявление не заставит ее искать даже маленький жалкий драный чулок! К объявлениям все привыкли. Трубочист придет — объявление, должен прийти электромонтер проверять проводку — объявление, утильщик придет — объявление!

Эдуард не развешивал никаких объявлений. Эдуард надевал старую, выгоревшую, мятую шляпу, натягивал рыбацкие сапоги, запрягал лошадь и пускался в путь. Подъехав к большим домам, он направлял лошадь во двор.

— Милая Меэри, теперь можешь немножко поржать, — говорил он, когда все уже было подготовлено. И лошадь послушно поднимала голову и ржала долго и лукаво.

Жители больших домов были привычны ко всяким звукам. Их слух был закален гудением пылесосов у соседей и грохотом самосвалов во дворе. Они не обращали внимания ни на орущие в парке громкоговорители, ни на крики мальчишек, играющих в футбол. Они делали вид, будто всех этих голосов и вовсе не существует. Но ржание живой лошади пробивало их глухоту. Окна раскрывались. Не веря собственным ушам, десятки людей высовывались, чтобы поглядеть вниз.

И что же они видели? Внизу, во дворе, на специальной площадке, где вкопаны рамы для проветривания ковров и выбивания пыли из половиков, стояла телега, запряженная тощей гнедой лошадью, а рядом с лошадью пожилой мужичонка дул в глиняную свистульку.

«Нельзя высовываться из окон!» — каждый день напоминали детям взрослые. Теперь они сами по пузо высовывались из окон. И, убедившись, что видят не сон, что лошадь, мужчина и телега существуют на самом деле, они спешили во двор.

— Ой, ой, Меэри! — шептал тогда лошади Эдуард. — Теперь они прямо-таки мчатся по лестницам вниз. Ничто не делает человека столь чувствительным и растроганным, как напоминание о давно прошедшем детстве.

Маленькие мальчики и девочки, сбегавшиеся отовсюду со всех ног, не могли понять, почему бабушки так понимающе кивали, а некоторые даже вытирали глаза уголком платка, когда детишки выпрашивали глиняных уточек. Ведь маленькие мальчишки и девчонки не знали, что когда-то давно бабушки и сами были маленькими и сбегались где-то в деревне к телеге мужчины, торговавшего глиняными свистульками. Тогда у детей ведь не было пушистых надувных кошек и кукол с нейлоновыми волосами. А заводных автомобилей и подавно! Тогда детскими игрушками были примитивно выструганные из дерева коровы и овцы да еще ярко раскрашенные глиняные свистульки, которых матери выменивали на всякую рвань.

Дорогие воспоминания детства! Незатейливые игрушки, рваные мешки и еще этот мужчина, говорящий так, как давние старьевщики. Бабушки отдавали все, что завалялось по углам в подвалах и на дне шкафов, и выкупали в придачу к уточке-свистульке еще и глиняную миску с красными краями.

— Ой, ой, Меэри! Не осталось в этом доме ни одних рваных старых штанов, — сообщал лошади Эдуард, погрузив добычу в телегу и трогаясь дальше. — Хотел бы я знать, чем они теперь будут протирать стекла своих автомашин. И, похихикивая, он потирал руки. Эти свистульки стоили копейки. И миска с красным краем стоила копейки. Какова же была настоящая цена полученного в обмен утиля — об этом знал лишь Эдуард.

Но теперь верная помощница лежала на соломе, протянув ноги.

— Ох господи, — вздыхал Эдуард, шагая по своему огороженному высоким забором и напоминавшему старинную деревянную крепость двору. — Подумать страшно, как я смогу обойтись без Меэри. Если в самом деле придется возить все эти свистульки и глиняные миски на своей «Волге», я буду выглядеть так же глупо, как этот бедняга Кристьян Кальювалд.

Привычка имеет большую силу. Хотя теперь на Ромео был желтый кожаный ошейник и благодаря ему он мог в любое время бегать по улицам, ему по-прежнему нравилось с восходом солнца вылезать из сарая и обегать знакомые места. В это утро он прежде всего направился к водонапорной башне на складскую площадку В уложенных штабелями трубах ночевали не имевшие постоянного местожительства кошки, и гонять их было, по мнению Ромео, достойным развлечением как для собаки без ошейника, так и с ошейником. Затем Ромео побежал на берег моря, где напугал двух белок на дереве. Белки были отъевшиеся — днем загорающие кормили их конфетами и бисквитами. Белкам было полезно встряхнуться, напрячь расслабленные мышцы.

Затем Ромео сходил навестить жившего среди дюн под старой лодкой мопса, подобрал у самой воды несколько выброшенных на сушу рыбешек, погонялся за уткой с подбитым крылом и полаял на чудовище, которое при ближайшем рассмотрении оказалось брошенным на куст ивняка ватником. Дел у Ромео в это утро было невпроворот. Он и не заметил, как время пролетело.

У привычек действительно огромная сила. Приблизившись к дому, Ромео, как и прежде, забрался в кусты и пробирался последние метры по чужим палисадникам. Чужие палисадники пахли, как и всегда, вполне привычно. Но когда он высунул голову из своего тайного лаза, явственно учуял чужой запах. На загривке Ромео вздыбилась шерсть. Неужели кто-то вторгся в их жилище?

Как и сотни раз ранее. Ромео лег на брюхо и пополз по вырытому им подкопу под стеной. Когда на рассвете он отправился в свой рейд по окрестностям, Альфа осталась спокойно дремать. Теперь же в конюшне-гараже никого не было. В изумлении Ромео обнюхал все четыре угла. Он даже поглядел вверх, будто Альфа могла взлететь и парить под потолком. Но, кроме висящего на крючке седла, он там ничего не увидел.

Ромео поднял нос кверху и жалостно взвизгнул. Он словно надеялся, что Альфа ответит на его зов. Но все было тихо.

Во дворе дома с башенкой Ромео снова учуял чужой запах. Теперь он был смешан с запахом Альфы. Следы Альфы и следы с чужим запахом вели за ворота. Некоторое время Ромео шел но этим следам, но затем они вдруг исчезли Поблескивал мокрый асфальт. Поливочная машина проехала по улицам Ягодной деревни и смыла все следы.

Будь Ромео обычной собакой, выращенной заботливыми людьми, он пошел бы теперь под дверь Михкеля и стал бы лаять и скрестись. Но ведь Ромео был бывшей бродячей собакой. Человеческое жилище внушало ему большое почтение. Поэтому он сел на крыльце и принялся ждать.

Михкель появился лишь часа через два. Едва он вышел на крыльцо, Ромео заскулил.

— Что это ты? — Михкель нагнулся и погладил собаку. Что случилось?

Ромео подбежал к сараю, на котором красовалось АЛЬФА + РОМЕО, и призывно оглянулся. Мальчик продолжал стоять на крыльце.

«Гав, гав!» — позвал Ромео, затем вернулся к Михкелю и ухватился зубами за брючину, как бы желая потащить его с собой. Но тащить не потребовалось. Михкель уже догадался, куда ему следует поспешить.

Час спустя маленькие друзья Альфы собрались в беседке. Совещанием руководил лучший друг Михкеля Пеэтер. Сам Михкель был до того потрясен исчезновением Альфы, что не мог вымолвить ни слова. Пеэтер же, напротив, действовал, будто опытный следователь. В одной руке он держал сине-красный карандаш, в другой — записную книжку. Пеэтер успел уже кое-что записать.

• Предыдущая
• 41/48
• Следующая