Плау винд, или Приключения лейтенантов - Давыдов Юрий Владимирович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/39
• Следующая

Взметывался огонь в камине. Осенний день – стоял октябрь 1822 года – быстро мерк. Злой дождь торопко стучал в окна, и было слышно, как с кронверка Петропавловской крепости палила пушка, пугая близостью наводнения.

Крузенштерн толковал о новых и новых английских «покушениях» к отысканию Северо-западного прохода. Румянцев кивал седой головою; Шишмарев слушал, сжимая подлокотники кресла, подавшись вперед. А как только умолк Крузенштерн, граф, загадочно мигнув Глебу Семеновичу, потянулся к столику, на котором лежал портфель зеленого сафьяна.

– Вам граф Григорий Владимирович знаком? – осведомился Румянцев. – Граф Орлов? Нет? А тогда прежде два слова. Он, видите ль, чужбинничает. Италия, Франция, недавно в Лондоне гостил. Чужбинничает… – повторил Румянцев как бы несколько насмешливо. – Я тут об отечественной истории хлопочу, а он, изволите видеть, историю Неаполитанского королевства сочинил. Ну господь с ним, пусть… Есть за Григорьем Владимировичем страсть: своеручники обирает, автографы. Готов за ними на край света. Как я, грешный, готов за нашими летописями… И вот представьте, будучи в Лондоне, раздобылся он у господина Барроу… – Николай Петрович сунул руку в портфель, искоса наблюдая, как при имени секретаря британского адмиралтейства насторожились моряки. – Где ж оно? А? Спаси бог утерять… Граф Григорий переслал при строжайшем наказе – вернуть, вернуть непременно… Где же оно?.. (Шишмарев с Крузенштерном понимали, что Румянцев лукавит, медлит нарочито.) Ах вот! Прошу-с! Те-те-те, осторожно, господа.

Иван Федорович завладел листком, но держал так, чтобы и Шишмарев мог читать.

И они прочли:

И подпись: «Джон Франклин».

– Леди и джентльмены, только один боб! Только один боб! – кричал служитель балагана мистера Уэлса, весело размахивая шляпой.

Почтенные жители Спилсби, городка графства Линкольншир, бросали в шляпу шиллинг – по-уличному «боб» – и ныряли в сумрак балагана, откуда доносилось пение скрипок, гуд контрабаса, слоновьи вздохи барабана.

– Только один боб! – кричал служитель, отвешивая поклоны и размахивая шляпой.

«Б-о-об…» – печально, ударами погребального колокола отдавалось в душе десятилетнего мальчика. Эх, если бы отец дал ему этот проклятый шиллинг! Отец! Мальчуган испуганно оглянулся на окна дома, что стоял, увитый плющом, на другой стороне улицы. Охо-хо-хо, недреманное око следило за сыном. Джон вздохнул, как осужденный.

Ну конечно, отец поджидал его в своем виндзорском кресле с резной деревянной спинкой: «Джон, сколько раз я говорил…» – и кивнул на стену, где висела гибкая витая ременная плетка. Нет нужды объяснять, что именно говорил отец столько раз, – говорил он, чтоб Джон не смел околачиваться у входа в заведение бездельника Уэлса. Все это Джон знал прекрасно, знал, что наказания не миновать, но искушение было так сильно, так необоримо… Он подал отцу плетку и стоически перенес очередную порку.

Поздним вечером семья бакалейщика Франклина, отужинав холодным ростбифом и крепким чаем, разошлась по комнатам. Джон лежал в постели: оперев подбородок на кулаки, он предался мечтам. Занятие это стояло у него на втором месте после восхитительного – и одновременно мучительного – пребывания у дверей балагана.

Братец Джеймс, благовоспитанный Джеймс, уже сопел. Сестрицы за стеною, похихикав, угомонились. В доме было совсем тихо, если не считать четкого постука больших часов с веселым солнцем и печальной луной на циферблате да таинственного поскрипывания, ибо привидения уже вышли на свои ночные прогулки.

Поразмыслив о привидениях, Джон задумался о том, что хорошо было бы смастерить лестницу, высоченную лестницу – до неба. Вот она уже готова, эта необыкновенная лестница. И он, мальчик из городка Спилсби, взбирается выше… выше… выше… Облака остались внизу, облака закрыли городок, всю Англию… И, поднявшись над облаками, он неожиданно и крепко уснул.

Джон спал, не подозревая, что в соседней комнате решается его судьба. Уильям Франклин с основательностью бывшего фермера, а ныне преуспевающего торговца толковал что-то жене. Жена его, успевшая за долгие годы супружества обзавестись дюжиной детей, безропотно слушала мужа.

Итак, не говорил, а размышлял вслух Уильям Франклин, итак, сыновья выходят в люди, будущее их обеспечено. Старший, Томас, занимается коммерцией и, унаследовав отцовскую сметку, пойдет дальше. Уиллингам учится не где-нибудь – в Оксфорде, и они еще увидят на нем адвокатскую мантию. Третий, Джеймс, поступит, должно быть, на службу в Ост-Индскую компанию, в большую разживу выйти может. Э, что там и толковать – все людьми будут. А младший… Ну, чем плох парень? Вот только эта дурацкая мечтательность. С малых лет видать человека – не быть Джону оборотистым и смекалистым, как отец, как старшие братья. И, выкурив сигару, Уильям Франклин решил: отдадим-ка нашего фантазера в школу, а там уж как господь бог рассудит.

То была грамматическая школа. Не в Спилсби, нет – неподалеку от курортного городка, на берегу залива Салтфлит. И не отцовские назидания, не зубрежки определили судьбу Джона.

Майским днем пришел он с приятелем к морю. Небо было чистое, волны свежо блистали. Рыбацкий парус четко белел вдали. У ног Джона шипела вода, оставляя на камнях пузырчатую радужную пену.

Тихий и важный, словно познав великую тайну, сидел Джон в классе, мечтая о сверкающем море. Улучив время, приходил на свидания с ним, часами созерцал переменчивый, как жизнь, простор. И уже догадывался, что вручит морю свою судьбу.

Однажды Джон заикнулся: не худо бы попытать счастье на службе. Отец замахал руками: и думать не смей! Что за бредни? Как девять английских отцов из десяти, Уильям Франклин был решительно против морской карьеры. Однако сын, как девять английских подростков из десяти, не только «смел», но ни о чем другом и думать не хотел.

Минул год. Джону исполнилось четырнадцать. Парень стоял на своем. Родитель наконец сдался.

«Поглядим, – сказал он, поджимая губы, – что-то запоет наш милый Джон, хлебнув этой соленой каторги».

Джон «хлебнул» на каботажном судне. Воротившись, он прошел мимо балагана мистера Уэлса, хотя теперь в его кармане был уже не один боб.

Несколько дней спустя старший брат Томас повез Джона в Лондон. Томасу чертовски было жаль убивать время на сумасброда. К тому же уже по-осеннему разненастилось. Но – приказ отца!..

Багаж пихнули в плетеную корзину на задке высокой почтовой кареты. Возница длинно прогудел в рожок, карета покатилась, разбрызгивая грязь и увозя Джона из страны детства.

Лондон, вопреки ожиданиям, не оглушил его. Был поздний час. На улицах тускло горели масляные фонари. Ночные сторожа погромыхивали трещотками и возвещали, какая на дворе погода, словно обыватели сами не слышали шума дождя и воя ветра.

• Предыдущая
• 18/39
• Следующая