Контакт первой степени тяжести - Горюнов Андрей - Страница 7
- Предыдущая
- 7/96
- Следующая
Совершенно забыв причины данного гулянья, Борис предложил Юрке:
– Все, стоп, Юрка, пить. Теперь и по бабам пора, как считаешь?
Юрка согласно кивнул, считая точно так же.
– Куда двинем – на танцы в ДК, в общагу медучилища или продавщиц из кондитерской попробуем? Они как раз закрываются.
– Зачем эти сложности? – удивился Юран, вспомнив внезапно, что он женат. – Я ведь женился недавно – забыл, о чем пьем? Пойдем мою жену трахнем. Я угощаю.
Предложение показалось Борису заманчивым и простым в исполнении.
– Клево. А она-то как – насчет вообще... ну и характера?
– Какие проблемы! Золото она у меня. Катька – клад, я же тебе рассказывал.
– Отвечаешь?
– Головой! Клянусь, ты, Борь, не пожалеешь!
– Смотри! Меня обмануть легко. Я сам обманываться рад.
– Да Катька – прелесть! Что ты! Эталон!
– Эталон, говоришь? Ну, если эталон – пошли!
Юран жил довольно далеко, по тем временам на окраине – в глухом переулке на Симоновке недалеко от Алешинских казарм – район барачный, темный, дальше ехать некуда.
В тот год как раз бараки начали сносить. Причем не столько ломали, сколько жгли – чтобы зараза не расползлась, что ли – бог весть.
И надо же было беде случиться, что Борька с Юраном поперлись как раз мимо такого догорающего барака. Время было позднее, темень – глаз выколи. Ну и не случайно в полной темноте-то ребята приняли догорающее сооружение за пожар на полном серьезе. Ощущение бедствия добавляла пожарная машина, дежурившая рядом до тех пор, пока все не догорит.
– Смотри, – сказал Юран. – Пожар, бля!
– Дела! – согласился Тренихин. – Успел Дубровский кошку с крыши, на хер, снять, ты как считаешь?
– Не знаю, – пожал плечами Юран. – Я только знаю, что на пожаре собаки из огня кукол выносят. За платье, прям в зубах, бля буду.
– Кукол? – насторожился Борис. – Если там кукол выносят, значит, там и дети есть.
– Детей не выносят собаки, – авторитетно заявил Юран. – Только кукол. Сам рисовал иллюстрации Детгизу. Не понаслышке знаю.
– Вот суки ж сраные! – возмутился Тренихин. – Кукол спасают, видал, а дети – гори на здоровье!
– Да! Это блядство, конечно, – кивнул головою Юран. – Детей надо сначала спасать. Потом старух. А кукол, стариков и кошек потом.
– Да кто их спасет, кроме нас? Кому они, дети, нужны? Никому! Забыл, что ль, в какой стране живешь? – рассудил Тренихин, сам выросший, надо сказать, в детдоме. – Кроме нас, Юрка, детей спасти некому!
– Ну, так давай спасем! – поддержал Юран друга. Решительно покачиваясь, они двинули напрямки к догорающим бревнам барака...
То, что глаза их были устремлены прямо в огонь, крепко их подвело.
На подходе к бараку они рухнули в открытую яму бывшего прибарачного отхожего места. Понятно, хилый дощатник сгорел сразу же, днем еще – он был сделан из легковоспламеняющихся досок. А яма со всем содержимым осталась, конечно. Что ей-то огонь?
Яма, к счастью, оказалась неглубокой: оба спасителя мифических детей окунулись в благоуханную гущу всего лишь по грудь.
Теперь пришлось оказывать помощь им самим. На дворе был ноябрь, и замерзнуть в яме за ночь было проще пареной репы. Но, слава богу, пожарные, бывшие рядом, наблюдали за всем происходящим с нескрываемым любопытством.
Им помогли выбраться, подав «с крутого бережка» толстенную косу, сплетенную из ветоши – подать руки никто не пожелал. Спася безымянных героев, пожарные щедро окатили их тут же из брандспойта – прямо в одежде, как были – со всех сторон, едва не сбив струей назад в яму.
– Домой, быстро домой! – приказал им какой-то фараон, дежуривший тут же, с пожарными.
Что иного он мог посоветовать? Лишь удалиться лично от него, да побыстрее чтоб. Ведь даже из пожарного брандспойта пальто не отстирать, да из голов, в которых уже сидело бутыли по три дешевого портвейна, тугой струей за пять минут всего говна не вымоешь.
...О дальнейшем ходе событий Белову уже впоследствии поведал Венька, тринадцатилетний брат Юрана, в ту пору семиклассник:
– Иду, понимаешь, домой вечером, часов так в начале двенадцатого. Ох, думаю, предки сейчас опять будут ныть: по ночам, сука, шляешься, уроки не делаешь, портфель с вечера хер когда соберешь... Словом, иду в предвкушении. Подхожу к своему подъезду – ба! – вся дверь подъездная в говне. Ручка – в говне! Ну, дела-а!..Подобрал какой-то обрывок газетный у лавочки возле подъезда – чтоб только за ручку взяться, дверь открыть, вхожу в подъезд: мать честная! На почтовых ящиках – говно, на перилах – говно, лифт весь в говне, ну как будто его говном покрасили, ей-богу! Ну, ни хера себе, думаю, нафантомасил кто-то. Прямо от души! Насрал всем, постарался...Нажать хотел в лифте кнопку спичкой – да нет, чувствую, не смогу – вот-вот вырвет. Пешком пошел. Взлетаю на шестой... О, мама мия – чуть не упал: следы говенные из лифта появляются и прямиком в мою квартиру топ-топ-топ! Ну, е-мое...
Да, так и было. Они дошли. Юран отпер своим ключом входную дверь. Не раздеваясь (чтобы не пачкать другую одежду на вешалке), стараясь не задевать стен, оба приятеля прошлендали прямо в комнату, ближайшую к входной двери и именно поэтому отведенную родителями им, молодым.
Жена Юрана была уже в постели. С книгой. Читала что-то про любовь. Вся в бигудях.
– Вот, Катя, – сказал ей Юран с порога. – Это мой друг Борька Тренихин, помнишь, рассказывал про него? Таланта – немерено в нем. Великий художник, ей-богу! Потрахать тебя он пришел. А я уж потом. Рекомендую!
Меньше чем через полчаса обоих увезла спецпсихоперевозка: МЧС тогда еще не было.
...Впаяли бы им, конечно, двести шестую, часть вторая – злостное хулиганство, и сидеть бы им пару лет где-нибудь в исконно барачных районах. Однако один из самых-самых секретарей СХ позвонил куда надо, решительно заступился. Да и то – не то чтоб он добрый такой был, секретарь, а просто как раз тогда на Тренихина западники первый глаз положили.
Но пару– то недель Борька с Юраном успел все-таки, конечно, отсидеть – в отдельной камере проветриваясь в ожидании суда. Никто не знал, где он, куда с Юраном вдруг исчез, почему курсовые оба не сдают, на семинары по истории КПСС не ходят. Да никому особенно-то, впрочем, и дела-то до них не было.
Пока вдруг из Сорбонны хрен какой-то там с горы не залетел в СХ: а где ваш этот, молодой – Трэ-ни-хин?...Как – исчез?!
За пару дней нашли...
Катька с Юраном развелись, конечно, сразу же. Юран сам после этого, потом уж, через полгода, весной, совсем уже крепко запил, покатился. Работать вообще прекратил. Месяцами карандаш в руки не брал. А года еще через два бросился под маневровый у Северянина.
Белов очнулся, стряхивая с себя туман воспоминаний... Господи, жизнь промелькнула как сон. Что я вдруг вспомнил, зачем? Нет-нет! Следователю это рассказывать? Полная чушь! Это ему знать совсем не обязательно. Он не поймет. Или поймет неверно, не так. Что будто я Бориса хочу опорочить... А Борька, несмотря на все истории, человек был, с большой буквы! Был?!
Да, так! В сознание уже успело внедриться прошедшее время. «Л» – суффикс прошедшего времени. Был...
Да ну, ерунда! Борис жив, несомненно...
– Я вас третий раз спрашиваю: деньги какие были у вас? Именно баксы? – донесся до Белова раздраженный голос следователя.
– Да нет же, баксов было – чуть... Одни рубли. – Очнувшись окончательно, Белов врубился наконец в прерванную «беседу»: – Да, в основном рубли. Когда я сказал «триста баксов», я вам о сумме говорил. Эквивалент. Какой дурак потащит баксы в глушь? Народишко там и рублей полгода уж не видел – зарплату не платили с мая... Правителям-то нашим все недосуг...
– Вы не пылили в поезде? Мошною не трясли?
– Нет. Выпили, после чего почти сразу легли спать.
– Без посторонних?
– С посторонними. Мужик к нам привязался какой-то, сразу почти после Буя. Ну, мы с ним крякнули легонько. А через час, ну, максимум, через час тридцать он сошел. А мы завалились спать с Борькой. И до Москвы продрыхли.
- Предыдущая
- 7/96
- Следующая
