Прощайте, любимые - Горулев Николай - Страница 21
- Предыдущая
- 21/99
- Следующая
— А зачем ты мне это говоришь? — сдвинул брови Сергей, а сердце его стукнуло тревожно и взволнованно.
— Да так, между прочим, — усмехнулся Федор и крикнул; — А где Столович? Столович с истфака здесь?
Сергей вышел из комитета, ощущая непонятное беспокойство. Так обычно бывает перед большой дорогой, в которой ждет тебя много неизвестного. Он поймал себя на том, что Федор обрадовал его. Обрадовал сообщением, что в лагере будет работать Вера.
Сергей вышел на лестничную площадку и закурил. В такие минуты он любил поговорить с собой, посоветоваться или поспорить с тем, другим, Сергеем, который жил в нем со своими мыслями и чувствами.
«Что же происходит? — рассуждал критически настроенный Сергей. — Вот я шел в комитет и по пути мысленно разносил в пух и прах эту самую Веру, наверное, пошлую, неразборчивую девчонку, а стоило Федору сказать, что она будет рядом, и я обрадовался, да, конечно, обрадовался, как ребенок, которому сделали неожиданно приятный подарок».
«Умерь свой пыл, — говорил в нем другой Сергей. — И не будь таким воинственным. Ты ведь об этой девушке ровно ничего не знаешь, если не считать сплетен и слухов, которыми ты питался все это время с каким-то злорадством и удовольствием».
«Чепуха, — снова раздавался в нем голос первого Сергея. — Не ищи путей для отступления. Ты просто беспринципный человек. И хочешь черное сделать белым. Разве она не наплевала на тебя, на твои чувства, прямо из больницы уехав на картошку, чтобы тут же встретиться с Милявским и заварить всю эту кашу?»
«Погоди, не горячись, — не хотел сдаваться другой Сергей. — А почему она дежурила возле тебя в больнице, почему тот полный шахматист в палате так авторитетно заявлял, что другой такой девушки на свете нет, что ему упускать ее нельзя ни в коем случае, что только с ней он будет счастлив всю свою жизнь...»
«Брось. Не напускай лирики, — снова спорил сам с собой Сергей. — Не забывай, что она сказала тебе на прощание. Не хочешь вспоминать? Неприятно? Конечно, кому это приятно услышать такое от человека, для тебя очень дорогого?...»
Неизвестно, сколько продолжался бы этот трудный для Сергея диалог, если бы не Милявский, который вдруг остановился рядом с ним:
— Петрович? Что вы тут делаете?
Сергей бросил взгляд на пенсне Милявского и почти с вызовом ответил:
— Как видите — курю. В отведенном для этой цели месте.
— Похвально, — улыбнулся Милявский. — А вы не можете оказать мне небольшую услугу?
— Например? — тем же тоном спросил -Сергей, но Милявский не обратил на это никакого внимания.
— Послушайте, голубчик, — сказал Милявский, снял пенсне и начал его протирать. — У меня сегодня в городском Доме учителя лекция о международном положении. Помогите мне из исторического кабинета отнести туда кое-какие карты...
На протяжении всей этой истории с Верой Сергей второй раз так близко столкнулся с Милявским. Первый раз во время сессии, когда сдавал ему экзамен. Сергей знал и любил историю, а готовясь к встрече с Милявским, прошелся не только по конспекту, а поднял дополнительную литературу. Что он хотел этим доказать Милявскому, Сергей и сейчас толком не смог бы объяснить, но пришел он в кабинет к нему одним из первых, и пока однокурсники млели под дверью в ожидании первых оценок, он взял со стола билет, пробежал его от начала до конца и, не садясь за стол, попросил разрешения отвечать.
Милявский снял пенсне, удивленно посмотрел на Сергея и попросил:— Дайте, пожалуйста, вашу зачетку.
Кто знает, что сказал бы он, если бы не увидел в книжке высокие оценки, а увидев, положил книжку перед собой на стол:
— Ну что ж, пожалуйста, товарищ Петрович.
Это «товарищ Петрович» было произнесено с оттенком иронии, и это еще больше подстегнуло Сергея. «Хорошо же, — подумал Сергей, — сейчас я тебе выдам».
Ответы его были безукоризненными. Он помнил не только годы и месяцы, но и дни, когда происходили события, привлекал дополнительный материал из исторических справочников и из художественной литературы.
Милявскому Петрович понравился. Он встал из-за стола, начал ходить по кабинету, не перебивая Сергея, увлекшись его ответом, а раза два и сам включался в рассказ. Наконец он взял зачетную книжку и, чтобы слышали все, кто сидел за столами и готовился к ответам, сказал:
— Ну, голубчик, спасибо. Если бы я имел в своем распоряжении более высокие оценки, чем отлично, я поставил бы вам. Превосходно. Знаете, это предметный урок некоторым вашим коллегам по курсу, ну, еще раз спасибо.
Удивительное дело. Сергей вышел из аудитории, его окружили, тормошили за рукав, спрашивали, поздравляли, а он думал о том, что ничего плохого Милявскому не сделал, наоборот, доставил удовольствие своим ответом, и все это получилось как-то глупо. Надо было делать все не так. Не готовиться вовсе или подготовиться и доказать на экзамене, что Милявский историк поверхностный, что его лекции для студентов никуда не годятся. Но, к сожалению, Сергей не мог этого сделать по той простой причине, что его лекции посещались всегда с большим интересом, и Сергей мог только дополнить свой конспект, но не более. Сергей был недоволен собой, а Милявский с тех пор запомнил его. Вот и сейчас на лестничной площадке Милявский был очень любезен и настойчив. Видно было, что он хочет побыть с Сергеем наедине.
— Ладно, — сказал Сергей. — Это мне как раз по пути домой.
— Великолепно, голубчик.
Лучше бы Милявский не произносил это свое любимое «голубчик». И так он своей причастностью к Вере был ненавистен Сергею, а это «голубчик» просто выводило его из себя. Скрепя сердце, Сергей поплелся за стройным Милявским в исторический кабинет. Пока Милявский подбирал карты, Сергей хмуро рассматривал экспонаты студенческого археологического кружка, разложенные под стеклом. Милявский раза два посмотрел на Сергея, потом спросил:
— У вас что-нибудь случилось, Петрович?
— Нет, ничего...
— Я бы на вашем месте ходил гоголем, — сказал, улыбаясь, Милявский. — Один из лучших наших студентов. Недавно слышал, говорили в профессорской о вашем реферате по Пушкину. Больше того, могу выдать в некотором роде тайну: руководство института на вас имеет виды. Я бы с удовольствием оставил вас на кафедре истории.
— Я в школу хочу... — хмуро бросил Сергей. И, чтобы не показаться слишком грубым, добавил: — У меня отец всю жизнь проработал в школе. Видно, наследственное...
— Просто вы еще слишком молоды и романтичны. — Милявский сел прямо на край стола и сказал Сергею: — Курите, если хотите, я разрешаю... Школа, голубчик, это, так сказать, черновик, работа во многом неблагодарная, сопряженная с колоссальным напряжением духовных и физических сил.
— Я знаю. — Сергей достал папиросу, закурил.
— Нет, вы этого еще не знаете.
— Я вырос в семье учителя... — раздраженно сказал Сергей.
— А вы спокойнее, Петрович, учитесь вести полемику с горячей головой и холодным сердцем. Это очень важно для вас как для будущего научного работника.
Милявский разоружал Сергея, и он вынужден был сдерживать себя, чтобы вести разговор, иначе все выглядело бы беспредметной, беспричинной грубостью, которую невозможно было объяснить. Тут он вспомнил чьи-то слова, которые любил повторять отец, слова о том, что эмоция в споре — плохой советчик, и взял себя в руки.
— Извините, — сказал Сергей. — Но, по-моему, самое главное происходит в школе. Это — открытие человека... И учитель самый непосредственный участник такого важного дела.
— Вы возлагаете на школу несвойственную ей миссию. Какое может произойти открытие, если до десятого класса ребят надо водить за ручку. Указующий перст учителя необходим на каждом шагу.
— И тем не менее, — возразил Сергей, — именно в школе проявляются наклонности, которые становятся впоследствии призванием всей жизни.
— Нет, нет, голубчик, не возражайте. Наклонности, о которых вы говорите, проявляются в студенческом возрасте, когда молодой человек может оценить значимость дела, которому он решает посвятить всю свою жизнь.
- Предыдущая
- 21/99
- Следующая
