Реаниматор - Горшков Валерий Сергеевич - Страница 74

• Предыдущая
• 74/77
• Следующая

В начатой Аленой и поддержанной мной игре по-крупному ставки были слишком высоки, для того чтобы идти на необдуманный риск.

…Я пробыл в Санкт-Петербурге еще день, поблагодарил майора за жилье, выразил уверенность, что совместному следствию милиции и ФСБ все-таки удастся выйти на след убийц, и на следующий вечер поездом вернулся в Вологду, где меня встречал Андрей Каретников.

Только через неделю, чтобы не привлекать ненужного внимания, я навестил Леху, которому в мое отсутствие, как оказалось, опять крепко досталось от контролеров. Я передал ему конверт, предупредив о необходимости избавиться от письма немедленно после вдумчивого его прочтения. Я был уверен, что Алена обо всем написала ему сама, поэтому не стал сообщать ни о варварстве в храме, вынудившем меня срочно выехать в родной город, ни о маленьком Петруше, его сыне. О том, что в конверт вложена цветная фотография улыбающейся блондинки с голеньким кудрявым карапузом на руках, я узнал от Лехи гораздо позже..

Несмотря на все мои настойчивые просьбы и предостережения, Алексей наотрез отказался уничтожить снимок, да и само письмо тоже. Остается только гадать, как ему удавалось прятать свои сокровища от контролеров, регулярно обыскивавших камеры и одежду заключенных, на протяжении последующих трех месяцев и в конце концов забрать с собой, когда по рапорту начальника тюрьмы подполковника Саенко на Каменный срочно прибыли двое следователей из Генеральной прокуратуры и Леху в наручниках и кандалах, под охраной четырех вооруженных бойцов погрузили в автозак и увезли в Петербург для проведения беспрецедентного следственного эксперимента по громкому, два года назад взбудоражившему всю северную столицу розыскному делу…

Как позже сообщил мне подполковник Саенко, «заключенный № 160» неожиданно признался, что был непосредственным исполнителем заказанного его покойным боссом, Александром Мальцевым, убийства депутата Государственной Думы, петербуржца Михаила Толмачева, до сих пор официально считавшегося пропавшим без вести. И Гольцову предстояло на месте показать, как и где он убил депутата и куда спрятал тело. Назвать точный адрес по памяти он не мог, зато выразил полную уверенность, что опознает место захоронения зрительно. На вполне логичный вопрос следователя, что заставило его признаться в преступлении, Гольцов ответил дословно следующее: «Расстрел все равно отменили, начальник, а больше, чем дали, уже не вкатят! Скучно тут, захотелось в последний раз в жизни на свободу хоть одним глазком посмотреть! А вам, кровь из носу, нужно раскрыть эту мокруху! Так что не пудри мне мозги, командир, надевай „браслеты“ и погнали в круиз! Пока я не передумал и не отказался от своих показаний…»

Как сказал мне Саенко, у прокурорских следаков просто не оставалось выбора. Они были обязаны подтвердить или опровергнуть признания зэка, а сделать это было возможно только путем следственного эксперимента. Если выяснится, что Гольцов врет, его, «случайно споткнувшегося», предварительно от души поучив хорошим манерам, скоренько вернут назад, прямиком в тюремную больничку. Если окажется, что бывший бандит действительно «завалил» депутата, его во второй раз поместят до суда в коридор смертников питерского СИЗО, так что на Каменный, вполне может статься, сто шестидесятый вернется только через несколько месяцев…

У подполковника Саенко – я видел это по его глазам – даже мысли не возникало, что бывший бандит и известный «отрицала» может вообще не вернуться на остров. Что он покинет его насовсем, для того чтобы освободить место хладнокровно застрелившим трех человек нелюдям, претворившим в жизнь жуткий и кровавый план ограбления Троицкого храма. План, который придумал н е к т о, пока остававшийся за кадром…

На протяжении всех последующих дней я напряженно ждал сенсационного известия о побеге заключенного и верил, что Алена после этого сообщит мне имя главного режиссера дьявольского спектакля.

Если же побег Реаниматора закончится любого рода провалом или вдруг выяснится невероятное – что дочь Тихого просто кинула меня, придумав легенду о якобы подслушанном разговоре отца и появившейся у него в спальне краденой иконе, то я имел полное моральное право рассказать все Томанцеву, и майору пришлось бы бросить по остывающему следу преступников милицейских бультерьеров. Впрочем, о таком варианте развития событий я предпочитал думать как можно меньше…

Гром грянул на двенадцатый день после отъезда Реаниматора с острова.

Это был, без сомнения, самый захватывающий фильм, который я видел в своей жизни!

…Я понял, что э т о произошло, когда меня опять срочно пригласил к себе без объяснения причин начальник тюрьмы. Просторный, как актовый зал, кабинет уже вместил более двух десятков свободных от несения караула офицеров и прапорщиков. Угрюмый и пугающе молчаливый подполковник Саенко указал мне рукой на единственный незанятый стул, подошел к уставленному телефонами и заваленному бумагами письменному столу, нажал потайную кнопку, подождал, пока разъедутся в стороны деревянные стенные панели, за которыми обнаружился огромный телеэкран, и, взмахнув пультом, глухо произнес:

– Прошу внимания! Эту видеокассету с записью следственного эксперимента заключенного Гольцова я получил с курьером сорок пять минут назад. И хочу, чтобы вы все тоже ее посмотрели… Разговаривать будем потом.

В кабинете, уже заполненном табачным дымом – Саенко сам был заядлым курильщиком и не запрещал «травиться» своим подчиненным, – сразу повисла напряженная, выжидательная тишина. Все срочно вызванные к начальнику тюрьмы офицеры и охранники сразу смекнули, что во время проведения в Питере следственного эксперимента произошло нечто из ряда вон выходящее, и буквально впились глазами в мерцающий голубым светом экран, ожидая появления видеокадров. Было слышно тихое гудение вентилятора и шипение сигарет, когда кто-либо из присутствующих жадно затягивался дымом…

Съемка, вне всяких сомнений, велась либо не очень хорошим оператором, либо не самой хорошей камерой – изображение то и дело прыгало, резкость, которая регулировалась автоматически, не сразу настраивалась на меняющиеся условия съемки. Впрочем, на такие мелочи, я уверен, никто из приглашенных на просмотр даже не обратил внимания…

На экране телевизора появился автозак. Двое вооруженных автоматами омоновцев в камуфляже подошли, открыли дверцы. На свежевыпавший снег выпрыгнул Алексей, с заведенными за спину скованными руками… Следом за ним – двое сопровождавших зэка охранников…

Едва я увидел Реаниматора, сердце мое учащенно забилось, дышать стало тяжелее, чему в немалой степени способствовал повисший в кабинете сизыми слоями никотиновый смог.

…На экране – фасад старой пятиэтажки. В расселенном доме полным ходом идет ремонт, окон нет, только пустые проемы. К одному из них, расположенному на третьем этаже, приделан похожий на гигантский водосток замкнутый желоб, предназначенный для сброса мусора в оранжевый контейнер, стоящий точно под желобом, в кузове грузовика…

Я почувствовал, что начинаю потеть. Пот буквально ручьями начал стекать с моего лба и щипать глаза. Спина тоже взмокла.

Алексей в сопровождении четырех охранников и еще нескольких мужчин в штатском поднимается по темной лестнице на третий этаж дома. Заходит в одну из квартир. Кажется, ту самую, с желобом… Глядя на следователя, который стоит за спиной оператора, молча кивает на заложенный кирпичом много лет назад и заклеенный обоями старый камин в дальнем углу большой, в два окна, комнаты.

– Здесь, – коротко сообщает Леха. Заметно, как сильно он волнуется. Несколько раз бросает быстрый, цепкий взгляд в сторону оконного проема, к которому подведена гигантская, сделанная почему-то не из досок, а из гладкого прокатного железа горловина желоба. До окна всего несколько шагов. Рядом с Лехой два вооруженных милиционера.

– Уточним. Именно здесь вы, по приказу главаря группировки Александра Мальцева, замуровали труп задушенного удавкой в его служебном автомобиле депутата Госдумы Михаила Толмачева? – слышится за кадром строгий, слегка недоверчивый голос. Мелькает чье-то плечо в коричневой замше, затем – лицо в профиль.

• Предыдущая
• 74/77
• Следующая