Тень среди лета - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер" - Страница 5

– Я отстраняю тебя от работ на месяц, – сказал Мила-кво. – А мы тем временем пошлем за даем-кво.

– Ота, – окликнул его знакомый шепот. – Что ты натворил?

Он перевернулся в постели. Жаровня еле-еле рдела в темноте, давая лишь слабое пятно света. Ота уставился на угли.

– Я совершил ошибку, Анся.

В последнее время он так отвечал всем, кто отваживался спросить.

– Говорят, дай-кво приезжает. Раньше времени.

– Наверное, очень крупно ошибся, – произнес Ота, а сам подумал: «Наверное, я первый, кто поднялся так высоко и так низко пал. В первый раз черные одежды дали такому слабаку». Он вспомнил белую, заснеженную долину, по которой шел, когда его догнал Мила-кво. Теперь было ясно, что бегство из школы ничуть не доказывало его силу, а только предвещало поражение.

– Так что же ты сделал? – спросил Анся в темноте.

У Оты перед глазами снова встало лицо мальчика, окровавленные ладони и слезы унижения, бегущие по грязным щекам. Он сам причинил ему боль и стыдился одновременно содеянного и того, что не сможет этого повторить. Как объяснить, что он не сумеет сделать этих ребят сильнее, потому что в душе остается одним из них?

– Я недостоин этих одежд, – сказал Ота.

Анся промолчал, и вскоре с соседней койки послышалось глубокое, ровное дыхание спящего. Все устали после дневных трудов, кроме Оты: тот с утра до вечера бродил по пустым коридорам и лекториям. От занятий его освободили, а черную одежду он не снял лишь потому, что другой не было.

Так Ота и ждал в темноте, пока даже угли не потухли. Убедившись, что все кругом спят, Ота поднялся, оделся и тихо вышел в коридор. До стылых комнат младших классов было недалеко. Ота шел между темных силуэтов спящих – маленьких фигурок, скорчившихся под тонкими одеялами. Подумать только: он ведь всего ничего проходил в черном, а так много успел забыть.

Мальчик, которого он искал, лежал на койке у стены, отвернувшись и поджав ноги. Ота осторожно склонился над ним и прикрыл ему рот рукой, чтобы тот не разбудил других, если вскрикнет. Мальчик проснулся тихо и заморгал. Ота подождал, пока он его узнает, и шепнул:

– Как руки, лучше?

Мальчик кивнул.

– Хорошо. Только не шуми. Незачем будить остальных.

Ота убрал руку, и мальчуган тут же принял позу глубокого сожаления.

– Ота-кво, я опозорил вас и нашу школу. Я…

Ота мягко сложил его руки вместе.

– Тебе не в чем себя винить, – сказал он. – Это я всех опозорил. Мне и отвечать.

– Если бы я только работал быстрее…

– Это бы ничем тебе не помогло. Ничем.

Бронзовые двери с грохотом распахнулись. Мальчики стояли рядами, замерев в приветственных позах, словно статуи. Точно так же стоял среди «черных одежд» Ота, размышляя, чем делятся друг с другом отверженные дети на этот раз: надеждами на возвращение к родным или на зачисление в поэты? Мечты…

Старик прошел внутрь. С тех пор, как Ота его помнил, он заметно ослаб. После ритуала приветствий дай-кво благословил всех хриплым, срывающимся шепотом. Потом он удалился с учителями, а «черные одежды» – все, кроме Оты – повели свои классы работать. Ота вернулся к себе и с тяжелым сердцем сел ждать, когда его позовут. Предчувствие его не обмануло.

– Ота! – окликнул из дверей Тахи. – Пойдем, подашь даю-кво чая.

– Но парадное платье…

– Не понадобится. Только чай и больше ничего.

Ота встал, покорно сложив руки. Время пришло.

Дай-кво молча сидел перед очагом, глядя на пламя. Его руки, сложенные на коленях, казалось, стали еще меньше с тех пор, как Мила их помнил, кожа истончилась и сморщилась. В лице дая-кво читалась усталость от трудной дороги – под глазами залегли тени, уголки рта опустились, – однако в ответ на взгляд Милы старик принял позу вопроса с оттенком вызова. Миле показалось, что в ней было что-то еще – может быть, нетерпение или надежда.

– Что слышно в мире? – спросил он. – Здесь новости о городах – редкость.

– Все хорошо, – ответил дай-кво. – А здесь? Как ваши ученики?

– Тоже неплохо, высочайший.

– Вот как? Я порой сомневаюсь.

Мила принял позу – просьбу пояснить мысль, но безрезультатно. Старейший из учителей снова обратил взгляд на пламя. Мила уронил руки на колени.

Вернулся Тахи, склонился в знак покорности и почтения и сел.

– Мальчик уже идет, – сказал он.

Дай-кво кивнул, и только. Мила увидел в лице Тахи отражение своей тревоги. Ожидание показалось очень долгим. Наконец в дверь тихо постучали, и вошел Ота Мати с подносом, на котором стояли три маленькие чашечки чая. Он поставил поднос на низкий столик и с каменным лицом принял положенную позу приветствия.

– Ваш приезд – великая честь для меня, высочайший дай-кво, – проговорил Ота безупречно усвоенную фразу.

Глаза старика ожили и пытливо воззрились на Оту. Дай-кво кивнул, но не отослал мальчика, а указал на свободный стул, где обычно сидел Мила. Ота оглянулся на учителя. Мила кивнул, и мальчик сел, сам не свой от волнения.

– Скажи-ка, – произнес дай-кво, поднося к губам чашку, – что ты знаешь об андатах?

Ота заговорил не сразу, но сумел унять дрожь в голосе.

– Знаю, что они – мысли, о высочайший. Воплощенные поэтом в форму, обладающую собственной волей.

Дай-кво отпил чаю, наблюдая за мальчиком. Старик ждал, что еще скажет Ота, но тот как будто растерялся. Наконец дай-кво опустил чашку.

– Что, и больше ничего? А как их пленяют? Что должен делать поэт, чтобы его творение было отлично от всех прочих? Как передают связанного андата другому поколению?

– Не знаю, о высочайший.

– Почему? – совсем тихо спросил дай-кво.

– Мила-кво говорил, что это знание может пойти нам во вред. Мы не были готовы постичь глубины мастерства.

– Верно, – согласился дай-кво. – Что правда, то правда. Вас пока лишь проверяли, а не учили.

Ота потупился и, побледнев, принял позу раскаяния.

– Простите, что не справился с заданием, высочайший дай-кво. Я должен был показать им, как сохранять крепость духа. Я и хотел, но…

– Тебе не о чем сожалеть, Ота. Ты все сделал правильно.

Ота покачнулся. В глазах у него отразилось замешательство. Мила откашлялся и, жестом спросив у дая-кво соизволения продолжить, произнес:

– Помнишь наш разговор в ту ночь, когда я предложил тебе черные одежды? Я сказал, что слабовольный поэт скорее всего погибнет, будет уничтожен андатом.

Ота кивнул.

– Однако жестокосердный уничтожит весь мир, – продолжал Мила. – Сила и доброта. Поистине редкое сочетание.

– Сейчас оно встречается куда реже, чем в наши дни, – добавил дай-кво. – Ни один ученик не получал черных одежд, не проявив силы воли. Точно так же всякий, кто их снимал, сумел отказаться от присущей власти жестокости. Ты сделал и то, и другое, Ота Мати. Ты доказал, что достоин, и я хочу взять тебя в ученики. Поедем со мной, и я научу тебя, как стать поэтом.

Мальчик выглядел так, будто его огрели дубиной: в лице – ни кровинки, руки застыли. В глазах мало-помалу забрезжило понимание. Молчание затянулось. Тахи не выдержал.

– Ну? Чего же ты молчишь?

– То, что я сделал… с этим мальчиком… было правильно?!

– Ты выполнил задание. И выполнил на отлично.

Губы Оты растянулись в холодной усмешке.

– Выходит, я отличился, унизив его?! – сказал он голосом, полным ярости.

Мила увидел, как Тахи нахмурился, но покачал головой: разговор идет между даем-кво и мальчиком.

– Не унизив, а утешив, – поправил старый учитель.

– Утешив после того, что сам же и причинил.

– Да. Однако многие ли, по-твоему, так поступили? Для того мы и создали эту школу, чтобы вас испытывать. Так повелось с самой войны, что уничтожила Империю. Благодаря школе города Хайема выжили. В этом заключена глубокая мудрость.

Ота медленно согнулся в позе ученической благодарности, однако не так, как обычно: поворот кистей выражал некое непонятное Миле чувство.