СОЗВЕЗДИЕ. Сборник научно-фантастических рассказов и повестей - Шалимов Александр Иванович - Страница 45
- Предыдущая
- 45/85
- Следующая
— Как дела? — спросил я.
— Мы все сделали, — сказала Шурочка. Катя сидела отвернувшись.
— Молодцы, — похвалил я и подошел к своей установке. Катя вдруг вскочила и выбежала из лаборатории, пряча лицо. Я успел заметить, что глаза у нее полны слез и тушь с ресниц ползет грязноватыми струйками по щекам.
— Что случилось? — спросил я Шурочку.
— Ничего! — вызывающе сказала она. — Это вас не касается.
— Все, что происходит в лаборатории в рабочее время, касается меня, — сказал я. — Если я могу чем-нибудь помочь или требуется мое вмешательство…
— Ваше вмешательство безусловно требуется, — произнес Игнатий Семенович.
Арсик оторвался от окуляров и сказал:
— Игнатий Семенович, не желаете ли взглянуть?
Старик испуганно вздрогнул, замахал руками и закричал:
— Не желаю! Не испытываю ни малейшего желания! Занимайтесь этими глупостями сами! Растлевайте молодежь!
— Ну-ну, уж и растлевайте, — добродушно сказал Арсик.
— Может быть, мне объяснят, что происходит? — сказал я, тихо свирепея.
— Геша, все тип-топ, — сказал Арсик.
Шурочка ушла искать и успокаивать Катю, а я принялся проверять собственную схему. Это отвлекло мое внимание и позволило забыть о случившемся. Но ненадолго. Через полчаса вернулась Катя с умытым лицом. Под глазами были красные пятна. Проходя мимо Арсика, она прошептала:
— Я тебе, Арсик, этого не прощу!
— Катенька, не надо! — взмолился Арсик. — Это пройдет.
— Я не хочу, чтобы это проходило, — твердо сказала Катя.
Я сделал вид, что ничего не слышу, хотя в уме уже строил разные догадки. Потом подчеркнуто холодно я дал лаборанткам следующее задание и углубился в работу.
Вскоре пришла ученый секретарь института Татьяна Павловна Сизова, стала требовать очередные планы, списки статей, заговорила о перспективах и прочее. Между этим прочим она спросила, когда защитится Арсик.
— Никогда! — сказал Арсик.
— Когда напишет работу, — пожал плечами я. — Идея у него уже есть, осталось оформить.
— А это в науке самое главное, — наставительно заметил Игнатий Семенович, выписывая в журнал цифры. — Да-да! Не головокружительные идеи, а черновая будничная работа.
И он сурово поджал губы.
— Что вы можете знать о моей работе? — медленно начал Арсик, поворачиваясь на стуле к Игнатию Семеновичу. — Разве вы когда-нибудь удивлялись? Разве плакали вы хоть раз от несовершенств мира и своих собственных? Музыка внутри нас и свет. Пытались ли вы освободить их?
Я испугался, что Арсик опять разыгрывает дурачка. Но он говорил тихо и серьезно. Татьяна Павловна словно окаменела, смотря в рот Арсику. Старик напрягся и побелел, но возражать не пытался. А Арсик продолжал свою речь, точно читал невидимый текст проповеди:
— Мы заботимся о прогрессе. Мы увеличиваем поголовье машин и производим исписанную бумагу. А музыка внутри нас все глуше, и свет наш меркнет. Мы обмениваемся информацией, покупаем ее, продаем, кладем в сберегательные кассы вычислительных машин, а до сердца достучаться не можем. Зачем мне знать все на свете, если я не знаю главного — души своей — и не умею быть свободным? Если я забыл совесть, а совесть забыла меня? Одна должна быть наука — наука счастья. Других не нужно…
— Я не совсем понимаю, — сказал Игнатий Семенович.
— Ну, я пошла, — пролепетала Татьяна Павловна и удалилась на цыпочках.
— Извините меня, — сказал Арсик и тоже вышел. Шурочка, стоявшая у дверей и слушавшая Арсика, прикрыв глаза, с экстатическим вниманием, выскользнула за ним. Катя закусила губу и ушла из лаборатории неестественно прямо. Остались только мы с Игнатием Семеновичем.
— Он совсем распустился, — сказал старик. — Демонстрирует девушкам свои картинки. Сам смотрит на них целыми днями… Это же бред какой-то, что он говорил!
Я подошел к установке Арсика. На коммутационной панели был расположен переключатель. На его указателе были деления. Возле каждого деления стояли нарисованные шариковой ручкой значки. Сердечко, пронзенное стрелой, скрипичный ключ, вытянутая капля воды с заостренным хвостиком, черный котенок, обхвативший лапами другое сердечко, уже без стрелы, и кружок с расходящимися лучами. По-видимому, солнышко.
— Только ради бога не смотрите в окуляры, — предупредил Игнатий Семенович.
— А вы смотрели?
— Упаси боже! — сказал старик. — Я один раз посмотрел, когда там живопись была. Потом неделю рубенсовские женщины снились.
— Все равно она выключена, — сказал я и отошел к своему столу. Указатель переключателя смотрел на черного котенка, обнимающего сердечко. «Надо поговорить с Арсением», - решил я про себя.
Вскоре я пошел обедать. Столовой в нашем институте нет, мы ходим обедать в соседнее кафе. Я вышел из институтского подъезда и в скверике на скамейке увидел Арсика и Шурочку. Они сидели и курили. Рука Арсика обнимала плечи Шурочки. Сидели они совершенно неподвижно, и на лицах обоих было глупейшее выражение, какое бывает у влюбленных. «Только этого не хватало в нашей лаборатории! — подумал я. — Теперь начнутся сплетни, намеки на моральный облик и тому подобное. Арсик ведь не мальчишка! Ему следовало бы вести себя осторожнее».
Не могу сказать, чтобы я обрадовался этому открытию как руководитель коллектива.
Но на этом приключения дня не кончились. Когда я вышел из кафе, Арсика и Шурочки на скамейке не было. Не было их и в лаборатории. За установкой Арсика сидела Катя, впившись в окуляры. Ленточка фольги обхватывала ее запястье. Переключатель был в положении «сердечко, пронзенное стрелой». Игнатий Семенович нервно тыкал в клавиши и причитал:
— Ну зачем вам это, Катя? Я не понимаю! Это же безнравственно, в конце концов… Вы молодая, красивая девушка…
— А вы божий одуванец. Отстаньте от меня, — нежнейшим голосом проворковала Катя, не отрываясь от окуляров.
— Это же наркомания какая-то! — вскричал Игнатий Семенович. — Вы не отдаете себе отчета.
— Не отдаю, — согласилась Катя. — Только отстаньте.
— Кто включил установку? — спросил я.
Катя отвела глаза от окуляров и посмотрела на меня. И тут я испугался. Я никогда не видел у женщин такого выражения лица. Даже в кино. Нет, вру… Видел, видел я такое выражение. Но это было так давно и я так прочно запретил себе вспоминать о нем, что сейчас испугался и мысли мои смешались.
В глазах Кати был зов, призыв — что за черт, не знаю, как выразиться! Губы дрожали — влажные, нежные — зрачки были расширены, от Кати исходило притяжение. Я его ощущал и схватился за край стола, чтобы не сделать шаг ей навстречу.
— Что с вами?! — закричал я. — Кто разрешил включать установку?
Катя отстегнула алюминиевую ленточку с запястья и взяла со стола измерительный циркуль из готовальни Арсика. Затем она тщательно вонзила обе иголочки в тыльную сторону своей ладони. На ее лицо стало возвращаться нормальное выражение. Но довольно медленно.
Потыкав себя еще циркулем для верности, Катя встала со стула и прошла мимо меня на свое рабочее место. На мгновенье у меня, как говорят, помутилось в голове.
— Я заявлю в местком, — сказал Игнатий Семенович.
Вскоре пришел Арсик, сумрачный и недовольный. Шурочка так и не появилась. Арсик не работал, а сидел, смотря в окно и тихонько насвистывая одну из модных песенок. Естественно, о любви.
Катя сомнамбулически перебирала инструменты на своем столике.
Я с трудом дождался конца рабочего дня. Ровно в пять пятнадцать Игнатий Семенович выключил машину, сложил исписанные листки на край стола и удалился, сдержанно попрощавшись. Арсик не шевелился. Катя схватила сумочку и пробежала мимо меня к двери. Мы наконец остались одни с Арсиком.
— Слушай, что происходит? — спросил я.
— Я сам не понимаю, — с тоской сказал Арсик. — Но жутко интересно. Хотя тяжело.
— Пожалуйста, популярнее, — предложил я.
— Иди сюда. Посмотри сам, — сказал он.
С некоторой опаской я подошел к его установке и дал Арсику обмотать свое запястье ленточкой. Арсик настроил установку и повернул окуляры в мою сторону.
- Предыдущая
- 45/85
- Следующая
