Девственницы-самоубийцы - Евгенидис Джеффри - Страница 46

Что касается других девушек, то каждое из тел подлежало вскрытию в соответствии с заведенным в нашем штате порядком, требующим тщательного расследования всех самоубийств. В подобных случаях закон, однако, предоставляет полиции полную свободу действий, и то обстоятельство, что тело Сесилии в свое время не вскрыли, заставило многих посчитать, что на сей раз полицейские подозревают мистера и миссис Лисбон в чем-то предосудительном или, как минимум, надеются заставить их уехать. Единственный коронер, прибывший из города в сопровождении двоих усталых ассистентов, вскрыл девушкам черепа и грудные клетки, чтобы разглядеть внутри холодных тел тайну их отчаяния. Ассистенты подкатывали к медэксперту одно тело за другим, а тот привычно орудовал пилой, шлангом и отсасывающим жидкость аппаратом. Были сделаны фотографии, которые и сейчас еще где-то хранятся; ни у кого из нас не хватило бы духу бросить на них хотя бы взгляд. Впрочем, мы ознакомились с отчетом, составленным коронером в витиеватом репортерском стиле, сделавшем смерть каждой из девушек какой-то нереальной — просто трагическим событием, вскользь упомянутым в выпуске новостей. В нем говорится о невероятной чистоте девичьих тел, самых юных, с которыми эксперту приходилось работать, без единого признака износа или же следов алкоголя. Их гладенькие синие сердца походили на наполненные водой резиновые шары, да и все прочие органы хранили ту же прозрачную чистоту, какую коронер видел лишь на цветных вклейках в учебниках. У людей постарше или у хронически больных органы обычно теряют форму, раздуваются, меняют цвет, срастаются с другими, совершенно посторонними органами, так что многие внутренности походят, как выразился коронер, «на груду старого грязного хлама». Сестры Лисбон, напротив, были «как музейные экспонаты за стеклом». В любом случае, коронер был расстроен необходимостью резать и кромсать эти безупречные образцы, так что несколько раз его переполняли чувства. В одном месте он нацарапал на полях: «Семнадцать лет такой работенки кого угодно превратят в тряпку». Впрочем, коронер был мастером своего дела: он быстро обнаружил сгусток полупереваренных таблеток в кишечнике Терезы, ущемленный отрезок пищевода Бонни, следы угарного газа в остывшей крови Люкс.

В вечернем выпуске появилась статья мисс Перл, где она первой обратила внимание на знаменательное совпадение дат. Выяснилось, что девушки покончили с собой 16 июня, в годовщину того дня, когда Сесилия вскрыла себе вены отцовской бритвой. Из одного этого факта мисс Перл, рассуждавшая о «мрачных предзнаменованиях» и «зловещих стечениях обстоятельств», сумела многое выжать, одной левой запустив ком сплетен и домыслов, растущий и по сей день. В последующих статьях, подписанных ее именем (в течение двух недель они печатались каждые два-три дня), мисс Перл сменила тон с сочувственного пересказа событий от лица очевидца трагедии на сухую скрупулезность ведущего журналистское расследование репортера — поприще, на котором она так и не преуспела. Рыская по окрестностям в своем синем «понтиаке», она сплетала туман свидетельств в воздухонепроницаемую ткань безошибочных выводов и умозаключений, имевших гораздо меньшее отношение к истине, чем полные прорех наши собственные. Эми Шрафф, старая подруга Сесилии, которую уже тошнило от настойчивых расспросов мисс Перл, буквально выплюнула ей в лицо скудное воспоминание о тех днях, когда ничто еще не предвещало жуткого конца: одним тоскливым вечером Сесилия уложила ее на свою кровать, под шаром со знаками Зодиака. «Закрой глаза и не открывай», — сказала Сесилия. Дверь отворилась, и в комнату вошли ее сестры. Встав у кровати, они опустили ладони на лицо и тело Эми. «С кем бы ты хотела войти в контакт?» — спросила Сесилия. «С бабушкой», — отвечала Эми. На лице ощущалась прохлада неподвижно застывших рук. Кто-то зажег благовония. Где-то лаяла собака. Ничего не произошло.

Из описанного эпизода, говорящего о спиритизме не более убедительно, чем стол Оуджа,[47] который задергался бы в кольце игроков в заурядную «Монополию», мисс Перл вывела свое сенсационное заявление: оказывается, трагедия сестер Лисбон была не чем иным, как эзотерическим ритуалом самопожертвования. Ее третья по счету статья, озаглавленная «Сговор с целью самоубийства», обрисовывает в общих чертах теорию, по которой выходило, будто девушки наложили на себя руки точно в соответствии с ходом неких неназванных астрологических событий. Сесилия попросту сыграла свою роль: она первой вышла на сцену, а остальные дожидались своей очереди за кулисами. Сцену освещали благовонные свечи. В оркестровой яме затянули свою заупокойную песнь «Круэл Крукс». Зрители держали в руках программку с изображением Девы Марии… Мисс Перл показала себя непревзойденным хореографом. Вот только она так и не сумела внятно объяснить, отчего девушки остановили свой выбор на годовщине предпринятой Сесилией попытки самоубийства, а не дождались дня ее смерти, наступившей примерно через три недели, 9 июля.

Но эта недосказанность уже никого не смущала. Едва разошлась молва о «самоубийствах по примеру», как нашу улицу оккупировали репортеры. Три местных телеканала прислали съемочные группы, которые собирались осветить трагедию Лисбонов в новостях, а вскоре на трейлере приехал даже корреспондент общенационального канала. Он случайно услышал о самоубийствах на стоянке грузовиков где-то в юго-западном углу нашего штата и приехал, чтобы увидеть все собственными глазами. «Вряд ли я буду что-то снимать, — заявил он, впрочем. — Просто хочу осмотреться до прибытия оператора». Тем не менее свой трейлер он припарковал в квартале от места событий, и с тех пор мы время от времени видели, как он отдыхает на покрытом клетчатым пледом складном стуле или готовит гамбургеры на плитке. Невзирая на состояние родителей погибших, местные новости немедленно пустили в эфир репортажи. Именно тогда мы и увидели отснятые месяцы тому назад кадры дома Лисбонов — скат мокрой крыши и неподвижную парадную дверь, — вслед за чем каждый вечер повторялось краткое резюме, сопровождаемое показом все тех же фотографий: Сесилия, а потом все сестры по очереди на страницах школьного альбома. Репортажи в прямом эфире в те времена еще были в диковинку, так что микрофоны телевизионщиков нередко отключались, а прожекторы внезапно гасли, и корреспонденты произносили свой текст в полной темноте. Зеваки, еще не уставшие от телекамер, соперничали за право сунуть голову в кадр.

Репортеры ежедневно предпринимали попытки взять интервью у мистера и миссис Лисбон, но каждый день терпели поражение. Однако зрители, внимавшие доскональным отчетам с телеэкрана, могли предположить, будто каждый из репортеров самолично побывал в святая святых, в спальнях сестер. Один из корреспондентов продемонстрировал им свадебное платье, такое же старомодное, как и платье Сесилии, и даже мы не сумели бы усмотреть разницу, если б не ровный подол. Другой телевизионщик завершил репортаж, зачитав письмо, посланное Терезой в приемную комиссию колледжа Брауна. «По иронии судьбы, — отметил он, — письмо отправлено всего за три дня до того, как она положила конец любым мечтам об учебе… или о чем-либо другом». Постепенно репортеры, упоминая о сестрах Лисбон, стали называть каждую по имени и, предоставляя всеобщему вниманию свидетельства очевидцев, отчего-то так и не взяли интервью у патологоанатомов. Подобно нам самим, они словно бы приняли обязательство сохранить память о сестрах Лисбон, и если бы им, к нашему удовлетворению, удалось довести начатую работу до логического конца, нам уже не пришлось бы плутать по темным тропинкам гипотез и воспоминаний. Ибо все реже и реже репортеры задавались вопросом, почему же сестры решили уйти из жизни. Вместо этого они описывали увлечения девушек и награды, полученные ими на школьных олимпиадах. Ванда Браун с 7-го канала раскопала где-то фото, запечатлевшее Люкс в раздельном купальнике у кромки плавательного бассейна; спасатель, перегнувшись в шезлонге, смазывал ее кроличий носик защитным кремом. Ежевечерне репортеры передавали в эфир новую историю или фотографию, но пересказываемые ими подробности не имели ни малейшего отношения к известной нам истине, и спустя какое-то время нам стало казаться, что все эти люди перемывают косточки каким-то чужим, посторонним девушкам, с которыми мы даже не были знакомы. Пит Патилло с 4-го канала говорил о «страстном увлечении Терезы лошадьми», в то время как мы сами даже не видели Терезу рядом с лошадью, а Том Томсон, 2-й канал, частенько путал имена сестер. Репортеры передавали самые дикие слухи под видом проверенных фактов и путали детали действительно имевших место историй (скажем, черное белье Сесилии оказалось надето на восковую куклу, получившую в устах того же Пита Патилло имя Мэри). Сознание того, что весь город, дождавшись выпуска новостей, внимает всей этой чепухе, будто Святому Писанию, угнетало нас пуще прежнего. Ведь мы считали, что посторонние не имели никакого права называть Сесилию «той чокнутой», потому что подобная вольность никак не позволительна тому, кто не был личным свидетелем всего случившегося. Впервые в жизни мы сочувствовали президенту, поняв, насколько превратно то, что с нами происходит, истолковывается теми, чьи суждения заведомо ошибочны. Даже наши собственные родители все чаще и чаще соглашались с телевизионной версией событий, прислушиваясь к глупостям в сообщениях репортеров так, словно те вот-вот собирались пролить свет истины на их собственные судьбы.