Слепой боец - Горишняя Юлия - Страница 40
- Предыдущая
- 40/130
- Следующая
— Вот-вот, — сказал Рахт. — И каждый так скажет. Это, мол, не на моем корабле.
— Но у нас ведь так и есть, — пожал плечами Хилс, сын Хилса.
— У нас-то так и есть. Это верно.
Наутро Борлайс потребовал совета и сделал это уж вовсе угрюмым голосом, как если бы поединка требовал. Пришел в такую рань, будто с трудом сумел дождаться утра. Но все было по правилам, и Гэвин сказал только:
— Не позавтракав?
Но на этот раз Йиррин, сын Ранзи, был рядом, и он заметил:
— Всякие бывают дела. Бывают такие, что не до завтрака. Если у тебя, Борлайс, такое дело, никто из капитанов не обидится, для чего их и их людей дергают со сна на совет.
И Борлайс сказал: мол, когда назначать совет, это Гэвиново дело.
— Отлично, — ответил Гэвин. — И давай там покороче — нам еще до мыса Силт надо за сегодня дойти.
И вот так войско собралось утром на пляже Силтайн-Гата; в центре, как всегда, капитаны, а за ними в следующих кругах — дружины, каждая у своего капитана за спиной, и так до круга самого последнего, в котором уж вовсе ничего из центра не слышно. Это был первый совет после Чьянвены. А в Чьянвене, собственно, и не было никакого совета. Нельзя же так называть то, что Гэвин там, на ступенях возле водяной цистерны, прорычал несколько слов.
На этот раз Борлайс уже не говорил о том, чтоб избавиться от неудачи в походе. Как будто ему больше с ними не плавать. Теперь он потребовал, чтоб ему отдали того человека, из-за которого у его «Красавицы» после До-Ол в двух ребрах трещины и приходится ходить на заклинаниях.
— А почему тебе?! — спросил сразу Корммер, сын Кормайса. — Вот я, например, — я б тоже на него очень хотел посмотреть!
У всех Кормайсов не занимать нахальства и громкого голоса, но этот просто мастер был влезать без очередности да обращать совет в беспорядочный галдеж, как у чаек на гнездовье.
— Все хотят на него посмотреть, — сказал Сколтис. — Мы тоже хотим. Но мы из-за этого не лезем в разговор, Корммер, без просьбы и без очереди.
Тут дело было — не плата за корабль, и поднимал его не Дейди. Тут Сколтис чувствовал себя обязанным вмешаться, и вмешивался. Он мог не терпеть Гэвина (чего на самом деле не было), но ему должно было поддерживать Гэвиново имя перед лицом людей, потому что людям следует помнить, как надлежит почитать старшего в таком доме, как Гэвиры, или Сколтисы, или Валгейвы, да даже и Локхиры, какими бы они ни были.
Когда начинается совет, предводитель уже не «капитан для капитанов», а «капитан среди капитанов», такой, как все. Хотя Гэвин, казалось, был склонен это забывать — во всяком случае, он не был против, когда об этом забывали, вот как Долф Увалень в Джертаде. (Будь на Долфовом месте другой человек, люди сказали бы, что он угодничает перед Гэвином. А поскольку это был Долф, никто такого не сказал, кроме Йолмера; и похоже было, что Долф Увалень умрет, как его тесть, человеком, которого никто так и не осмелился рассердить.) Но по своей именитости сын Гэвира имел право требовать, чтоб его мнение выслушивали первым. Как уж говорено, завел он себе привычку произносить это мнение так, точно оно и единственное; даже когда единственным оно и было, оттого что нет никакой иной разумной точки зрения, подобное поведение не могло не раздражать. А уж тем более не могло, когда говорил он что-нибудь спорное или вот такое, как сейчас. Сказал он, что он против. Все.
— Почему? — спросил Ирвис, сын Ирвиса, из Многокоровья.
Гэвин пожал плечами.
Решения на совете принимаются только единогласно, кто-то против — кончено. Само собой, Гэвин имел полное право не объяснять свои причины. Но ведь надо же быть хоть немного… А у него, если разобраться, и не было никаких причин. Ему было просто противно.
Борлайс встал и пригрозил, что он в таком случае просто отколется от похода. Капитаны из Многокоровья тоже так сказали; их не устраивает, заметил Ирвис, сын Ирвиса, что Оленья округа с ними даже не желает объясняться. А на суждения — кто из какой округи — им лучше было не переходить. Оленноокружцы на такую угрозу осердились сразу. Хилс заметил: «Жалеть не будем!»; а, с другой стороны, Кормайс предложил все-таки заняться поисками, но уж не для Борлайса, конечно.
— Я в этом деле не помощник, — сказал Гэвин. — Не помощник, не советчик и не отказчик.
А Рахт попросил дать ему рассказать кое-что, встал, чтоб его слова дальше было слышно, и стал объяснять, как такие проверки делаются, если все по порядку. Получалось, что займет это со всеми испытаниями чуть ли не месяц. Кормайсы сразу остыли. За месяц столько купеческих кораблей проплывет мимо, а ведь вполне может быть, что неудача отвяжется сама, доведя хозяина до погибели, или уплывет с теми девятью кораблями, что откалываются.
— А главное, — сказал Рахт, — начать такие поиски легко, закончить трудно. Сколько неправильно заподозренных, столько обиженных, столько раздоров, и раздоров надолго. А ошибки будут, не получится ведь иначе.
— Как следует взяться — небось получится, — заворчал Йолмер.
— Человек — существо, которое ошибается, — сказал Йиррин, сын Ранзи. — Это дикие звери без огреха и дикие демоны, те, что никогда не жили рядом с людьми.
Он говорил как певец; невольно совет притих. Короче говоря, после этого умы поворотились в другую сторону, и никакого решения совет так и не принял.
Вот что значит быть знающим человеком. Гэвин — и тот не знал половины законов и обычаев, в которых разбирался Рахт в его-то восемнадцать зим.
И после Силтайн-Гата люди стали выражать мнение про Рахта, сына Рахмера: если в бою он — внук Рахта Проливного, то в совете — внук Якко Мудрой по всему. С такими вот суждениями про него он и пришел из этого похода.
А еще со всякими разбирательствами за помощью после Силтайн-Гата стали обращаться не только к Сколтису и Сколтену, которые в этом походе постоянно были на виду, как незаинтересованная сторона, готовая помирить и уладить, но и к Рахту тоже. Тем более что знаменитая удача Рахтов в судебных делах заставляла всех думать, что, мол, если человек из этого дома будет на их стороне, то и сторона их выйдет правой.
А разбирательств было безобразно много. Все постепенно до того устали оглядываться подозрительно друг на друга и гадать, какой следующий удар готовит остервенелая чья-то филгья, — от любого слова вспыхивали. Капитаны только и делали, что растаскивали своих с чужими, а если бы не «мирная клятва», то и капитанов в конце концов довелось бы растаскивать. Но это уж слова наперед.
А Гэвин тоже охотно вмешивался, чтоб рассудить, если его просили. Но его надо было просить; и почему-то всегда оказывалось, что до Сколтисов ближе, или сами они как-то оказывались невдалеке.
Следовало б еще поговорить на этом совете о том, куда идут они теперь и что будут делать дальше, но Гэвин все думал о мысе Силт. Он не мог, конечно, приказать расходиться: предводитель только открывает совет, а закрывает совет себя сам; но он сказал:
— Давайте-ка кончать, солнце вон где.
— Кончать так кончать, — сказал Сколтис. Его брат тоже так сказал, и дальше все остальные, по старшинству.
Ямхир хотел было что-то заметить, а потом оглянулся и передумал.
Мнения капитанов из Многокоровья и Борлайса, сына Борлайса, никто не спрашивал, а они ничего и не говорили. Они, правда, не ушли, а сидели по-прежнему на своих местах и слушали, но они уже были отдельно, с тех пор как совет «прокричал согласие», чтоб они проваливали, если хотят.
Разошлись все в разные стороны настолько мирно, как это было возможно, несколько ран у дружинников не в счет. Гэвиновой заслуги в этом нет, а вот Йиррин постарался, и еще Ирвис, как ни странно.
Семнадцать кораблей ушло, а девять осталось, чтобы выйти в море после полудня, и Ирвис, сын Ирвиса, сказал, глядя вслед:
- Предыдущая
- 40/130
- Следующая
