Слепой боец - Горишняя Юлия - Страница 19
- Предыдущая
- 19/130
- Следующая
Он, должно быть, заметил Хюдор — разглядел ее синее платье наверху возле лиственницы — и поворотил коня прямо к откосу; мохнатая его тень неспешно ехала рядом, очень длинная и зеленая на устеленном светом лугу. Черноспинка, тоже мохнатая еще после зимы, шла точной легкой рысцой, ее копыта мягко отдавались в земле. Они не медлили и не торопились — это было как волна, идущая к берегу, или как лист, оборачивающийся к солнцу, — ведь и волна, и берег, и листы, и солнце, когда оно встает, знают, сколько у них времени, и знают, что времени у них именно столько, сколько нужно, и потом ведь Гэвин чувствовал наверняка, что сейчас Хюдор любуется им, хотя вроде бы и совсем не смотрел на нее.
У подножия откоса он спешился — тогда-то Хюдор и увидела, как блеснуло золото у него на мече, — перебросил поводья через шею коня (умная Черноспинка все равно бы никуда без хозяина не ушла) и стал взбираться по склону налегке. Он не пошел вдоль Протока, а полез напрямик, по крутизне. Какое-то время Хюдор видно было только его голову и плечи, рукава рубахи вдруг словно посветлели, когда он нырнул в тень, потом она отступила назад, давая ему место выбраться; покуда Гэвин вылезал на дерновую кромку холма и выпрямлялся, она успела разглядеть, что у него на табире (на правом плече) засохла смола, которой не было еще, когда они давеча встречались, замазался, должно быть, у кораблей, есть ведь даже пословица: «Постоишь у смолы — запачкаешься!» Когда он выпрямился, Хюдор увидела, что и на правой скуле у него тоже была смола, и лицо почему-то очень серьезное, еще ни одна девушка — если звала его встретиться — не видывала таким серьезным Гэвина, сына Гэвира. Хюдор, правда, этого не знала.
Впрочем, он сразу улыбнулся Хюдор. Поднимаясь сюда, он вымочил в росе штаны до колен и даже рукава; да и у самой Хюдор, пока она шла к Трем Сестрам, насквозь промокли по колено штаны и платье, — но холодно ей не было. Не может быть холодно, когда веет в лицо теплый южный ветер!
Гэвин ничего не говорил, только смотрел на нее и улыбался чуть-чуть, уверенно и серьезно, очень по-доброму, а Хюдор тоже молчала. Он был очень симпатичный парень, когда болтал, и красивый, когда смеялся, но когда молчал — оказывается, он был совсем по-другому красив. И усталость — она, наверное, тоже подсушила в те дни его черты. Потом Хюдор опустила левую руку, которую держала до того заведенной за спину, так, чтобы стал виден пояс, что она в ней сжимала, подхватила конец пояса правою рукой и протянула Гэвину.
— Вот, — сказала она.
В здешних краях, если парень дарит девушке что-нибудь, это еще ничего не значит, — это может не значить даже, что он за нею ухаживает. Ведь запросто можно на радостях, вернувшись удачно с богатой добычей, хоть всем девушкам в округе надарить лент и монет, чтоб заплетать в косы! Но когда, наоборот, парень получает подарок, да еще сделанный собственными ее руками, — это все равно, как если бы он уже спросил: «Копить ли мне на вено для тебя, девушка?», а она уже сказала: «Да…»
Гэвин принял от нее этот пояс и улыбнулся еще добрее, разглядывая его.
— Красиво как! — сказал он. — Праздничен был бы мир, если бы твои руки его вышивали, Хюдор. И узора, так хорошо сложенного, я раньше не видел. — И, говоря это, смотрел уже опять на Хюдор, а пояс он держал на весу перед собой; в сумерках блестело золотое шитье, и еще Хюдор видела, как заблестели глаза у Гэвина.
Она проговорила, негромко и ясно, те слова, какие положено:
— Носи его, Гэвин, сын Гэвира, и пусть моя удача будет с ним и с тобой.
— Буду носить, — ответил Гэвин.
Язык у него хорошо был подвешен, и он умел сказать красиво, когда хотел, но когда он становился немногословным, Хюдор это нравилось больше всего. А вообще-то ей в нем все нравилось: и как он улыбался, и как пахло от него тогда — всем вместе: и конем, и влажным ветром, и травой, и даже смоляным дымом до сих пор, — и нравилось, как, забросив пояс ей за плечи и притянув к себе, он поцеловал тогда ее, — будто так и должно быть, будто это — единственное правильное на свете. Она не знала, что Гэвину в ней самой больше всего нравилось именно вот это — как ее губы ответили на поцелуй, — словно это единственное правильное на свете, и именно так должно быть, как должна по весне расти трава…
… Кетиль, стоя рядом и тоже глядя на закат, время от времени осторожно поглядывала на подругу. Она догадывалась, что Хюдор не просто так предложила здесь постоять, наверняка у них с Гэвином тут что-то было, думала Кетиль. Ах, счастливица Хюдор. Девушки, которым случилось побывать в палатке у Гэвина, откровенно хорошели, говоря о нем, и глаза у них замасливались от воспоминаний.
С некоторых пор в это ожиданием зовущее лето и у Кетиль тоже начали являться (особенно по вечерам, когда, даже замотавшись вся за день, она лежала в постели без сна) такие мысли, от которых грозной поволокой затягивало ее зеленые яркие глазки, и сейчас, поглядывая на заясневшее лицо подруги, она с жаркой и счастливой завистью пыталась представить себе, что та может припоминать. Кетиль достаточно слышала девичьих шушуканий о своем брате, никто — уверяли — не умеет так ласкать, как он. И больше всего ей хотелось сейчас спросить у Хюдор, как это у них с Гэвином было, — и все-таки она не решалась — как-то так устроена была Хюдор, что задать ей такой вопрос невозможно было даже лучшей подруге.
«Вот ведь есть парни на свете, — думала Кетиль. — Настоящие парни, их можно почувствовать, есть о них что вспомнить, когда они уплывут за волны, за моря, а то ведь — ну что это такое?! — живем в одном доме, и мне даже отбиваться от него ни разу не пришлось! Хоть в сенях сколько раз налетали друг на друга… И может возвращаться, может не возвращаться — не будет тебя, Йиррин, ждать на берегу драгоценная добыча, очень мне надобно тебя ждать!» Но — хотя она все это думала — в то же самое время у Кетиль что-то сладко замирало ниже сердца, оттого что ей известно было: девушки (кое-что из их суждений она слыхала краем уха), которые, случалось, пускали Йиррина к себе переночевать, отзывались о нем тоже вполне одобрительно, и она этому охотно верила, правда, разобижаясь этим еще больше — раз такие достоинства расточаются на других, а ей не достается даже на полнаперстка. «И не буду я на него гадать», — думала Кетиль, уж совсем раскрасневшись и волнуясь все больше. И тут же, совсем непоследовательно, спросила:
— Хюдор, послушай, Хюдор!
— Что? — отозвалась негромко та.
— Хорошо быть невестой, правда?!
— Очень, — сказала Хюдор.
— Если бы я уже сговорилась с кем-нибудь… насчет осени, вот как ты с Гэвином… А то — ни с кем.
— Вы, Гэвиры, — сказала Хюдор, помолчав, — вечно вам надобно все сразу… Ведь он тебя воспевает четыре зимы подряд — что уж еще надежней?
— Воспевать он и вправду воспевает, — отозвалась Кетиль и стиснула губки. — Давай пойдем, — попросила она, — смотри, Хюдор, темнеет уж!
— Пойдем, — согласилась та.
Про себя она улыбнулась. Как казалось ей, Кетиль даже ворчала на своего Йиррина так, что совершенно ясно было: вернись он только, и Кетиль позабудет сразу же, и его заставит забыть, ровня он ей или неровня.
Свет уходил, точно втягиваясь обратно в небо, да кромки гор еще были окрашены на востоке, небо белело, а внизу, на земле, уж и вправду ложилась тень, — в зарослях тальника же, куда девушки вскоре забрались, и вовсе стояли почти сумерки. От Трех Сестер к источнику не ведут никакие тропинки, так что девушки шли наугад. Дерн под ногами у них был так мягок, что шаги не слышались; все отдаленные звуки: глухие удары цепов на току у Шумиловой Заимки, гомон птиц, устраивающихся на деревьях на ночлег, — что и прежде были едва различимы, теперь пропали совсем; бормотал впереди Проток, и хоть дневная живность зарослей успела уже угомониться, ночная зато, не в силах дождаться темноты, шуршала и шумела вовсю. Впрочем, то, что девушкам казалось шуршанием и шумом, человеку, не привычному к лесу, показалось бы тишиной. Прислушиваясь, они различили, что к голосу Протока у источника присоединяются и еще голоса, и тянуло оттуда дымком.
- Предыдущая
- 19/130
- Следующая
