Внеклассное чтение. Том 1 - Акунин Борис - Страница 43
- Предыдущая
- 43/58
- Следующая
Это Баба Яга, понял Митя, нисколько не удивившись, однако перепугался сильно, ещё больше, чем давеча волка. Костяная нога, седые усищи, железны зубищи. Ещё премудрый Д'Аламбер писал (или барон Гольбах? – голова промёрзла, утратила ясность), что не всё в народных преданиях суеверие и вымысел. Сказочные драконы, к примеру, суть воспоминание о старинных пресмыкающихся, некогда населявших планету, и ныне остовы тех чудищ в разных местах откапывают. Вот и Баба Яга, выходит, не суеверие, а всамделишная лесная ведьма.
Сил сопротивляться злым чарам не было. И когда Баба Яга, кряхтя, взвалила Митю себе на закорки, он только жалобно захныкал. Она же тащила его куда-то – должно быть, за тёмные леса, за синие озеры, в чёрные болота, в глубокие норы – и ворчала:
– Ишь чижолый. Куды чя? До мельни? Не шдюжу, не молодайка. А вот я чя к Даниле-угоднику, ага. Пушкай он, Данила. Ага.
Смысла её заклинаний он не понимал, ибо от холода, слабости и страха мозг совсем перестал источать мыслительную эманацию. Осталось только дикое, тёмное, из самого раннего детства: сейчас Баба Яга приволочёт добычу в свою избушку на курьих ножках и сожрёт, а косточки выплюнет.
Уйти на достойный, античный манер не получилось. Жизнь оканчивалась как-то очень по-русски, очень по-детски и ужас до чего страшно.
Митя тихо заплакал. Хотел маменьку позвать и даже увидел её будто наяву – всю розовую, пахнущую фиалковой эссенцией, но маменька сидела перед зеркалом и не оглянулась на своё злосчастное чадо.
Ведьма положила пленника на снег посреди небольшой поляны. Приподнявшись, он увидел бревенчатый сруб с крошечным слюдяным оконцем, в котором горел противоестественно яркий свет. Курьих ног под избушкой Митя не разглядел – наверно, их снегом засыпало.
Старуха громко постучала в дверь железным кольцом, потом вдруг подхватила подол и с нежданной прытью припустила в чащу. Миг – и её не стало, исчезла во тьме.
От диковинного поведения ведьмы Митя перепугался ещё больше, хотя, казалось, куда уж больше-то?
Это она меня в подарок принесла, в подношение, догадался он. Некоему чудищу, которое над ней властвует, а стало быть, ещё страшней её. Кто там у няньки Малаши из лесной нечисти был кроме Бабы Яги? Лесной Царь, вот кто. Который к людям, проезжающим через лес, сзади тихонько в телегу садится и малых деточек крадёт. Как она напевала, Малаша-то? «Царь Лесной подсядет, Митеньку покрадет».
Лязгнула дверь, и Митя увидел перед собой Лесного Царя.
Он был вовсе не похож на маскарадную фигуру, какую вчера изображал Наследник. Настоящий Лесной Царь оказался высок и худ, прям как палка, с длинной седой бородой и седыми же волосьями до плеч, а брови чёрные. И глаза тоже чёрные, блестящие. Они сурово воззрились сверху вниз на съёжившегося Митю. Голос, звучный и вовсе не стариковский, грозно произнёс:
– Это ещё что за аппариция? Подкидышей мне только недоставало! Что я вам, Воспитательный Дом?
Перешагнул через Митю и как был, в одной чёрной, перепоясанной кожаным шнуром рубахе, выскочил на поляну. Повертел головой туда-сюда, но Бабы Яги, как уже было сказано, и след простыл.
Тогда Лесной Царь обернулся к Мите и излил свой гнев на него:
– А ну говори, чертёнок, чей ты и из кадкой деревни! Из Салтановки? Иль из Покровского? Все равно дознаюсь и назад отведу! Ах, что удумали, плебеи неблагодарные!
Сердито топнул ногой в коротком войлочном сапоге.
– Ну, что разлёгся? Холод в избу напустишь! Заходи, не здесь же тебя оставлять. Но утром, так и знай, отведу тебя к попу в Покровское. Пускай он с тобой возится! Ну, вставай! – прикрикнул так свирепо, что Митя попробовал подняться, вскрикнул.
– Что там у тебя такое? С ногой что?
Легко поднял мальчика, внёс в избу. Жилище на первый взгляд было самое простое: сколоченный из досок стол, вместо стула долблёный пень, небелёная печь, но на стене висели полки с книгами, а единственная свеча горела невиданно ярким, немигающим огнём.
Вон как Лесной Царь живёт. Может, не такой он страшный, как пугала Малаша?
Властитель леса снял с Мити тулуп, хотел снять и валенки, но Митя заверещал:
– Ай! Больно!
– Ага, значит, говорить ты умеешь. Ладно, после потолкуем.
Хозяин посадил Митю на лавку, вынул из сапога ножик и разрезал валенок. Пальцы у него были сухие, длинные, с коротко стриженными ногтями.
Осторожно потрогал лодыжку.
– Поня-ятно. На-ка, закуси. – Сунул в зубы сушёную баранку. – Зубами в неё, крепче.
И как дёрнет! Митя от боли баранку, что была твёрже камня, пополам перекусил, слезы так и брызнули.
Но дед уже перетягивал ногу тряпицей, и боль отступила.
– Встань-ка.
Осторожно, ещё не веря, Митя встал. Нога держала!
– Завтра похромаешь, а послезавтра будешь с горки кататься. Ерунда, обычный вывих, luxatio, – сказал старик.
Никакой он, разумеется, был не Лесной Царь, это Мите с холоду и страху такая чушь в голову взбрела, теперь сам устыдился, но услышать латинское слово из уст знахаря было удивительно. Образованный человек, учёный книжник проживает один, посреди дикого леса! Это ль не чудо? Митя воскликнул:
– Сударь, вас послало мне само провидение! Я вижу, что вы добродетельны и милосердны! Помогите мне спасти из рук злодеев одну благородную особу! Но прежде дозволено ли мне будет спросить, кто вы и отчего обитаете в сей пустыне на отдалении от людей?
Знахарь отпрянул, воззрился на Митридата с изумлением. Потом прищурился, помахал рукой у себя перед глазами, словно отгонял наваждение. Когда оно не исчезло, сложил руки на груди в позе древнего стоика. Ответил медленно, не отводя взгляда от Митиного лица:
– Кто я, желаете вы знать? Сие труднейший из вопросов, какие можно задать человеку. Всю свою жизнь я положил на то, чтоб найти ответ. Волей случая имею российское подданство и православную веру. Волей родителей ношу имя Данила. Нынешнее моё занятие – лекарь поневоле. А теперь, когда я, согласно законам учтивости, ответил на ваш вопрос, ответьте и вы мне, странный человечек, что вы такое? Инкуб? Гомункулус? Плод моего одичавшего воображения? Иль сам Сатана, принявший вид крестьянского мальчонки?
– Нет-нет, – поспешил рассеять его естественное сомнение Митя. – Я самый обыкновенный смертный. Хоть я и молод годами, но много читал и размышлял, отчего мой ум развился быстрее, чем это обычно бывает. Зовут же меня Дмитрий Карпов.
Он поклонился, и человек, назвавшийся Данилой, ответил ему не менее вежливым поклоном.
– Клянусь Разумом! – воскликнул он. – Я читал о подобных случаях, но всегда почитал эти рассказы преувеличением. Теперь же вижу, что и в самом деле встречаются разновидности рассудка, созревающие быстрее обычного, как бамбук набирает высоту много быстрее прочих деревьев. Могу ли я спросить, сколько вам в точности лет, уважаемый господин Карпов?
– Шесть лет и одиннадцать месяцев без одного дня.
Данила поклонился ещё почтительней.
– Для меня истинное счастье познакомиться со столь редкостной персоной. В бытность мою студентом Московского университета у нас был один юноша много моложе и смышлёнее нас, ему едва сравнялось тринадцать, а всем нам, прочим, было кому шестнадцать, а кому и двадцать с хвостом. Но говорить так осмысленно и складно в неполные семь лет! Поистине это достойно восхищения!
– Благодарю. – Митя опять поклонился, подумав, что средь бревенчатых стен убогой избушки эта церемонность выглядит престранно. – Но у меня совершенно неотложное…
– Он умер, бедняжка, – вздохнул старик, печально покивав каким-то своим воспоминаниям. – От мозговой горячки. Так и не достиг четырнадцатого дня рождения. А какой мог вырасти талант, сколько бы пользы принёс отечеству и, быть может, даже всему людскому роду!
Дождавшись паузы, Митя открыл рот, чтобы объяснить про пикинское злодейство и отчаянное положение Павлины Хавронской, но Данила снова заговорил:
– Жаль, что я не остался в стенах университета и не посвятил себя науке с ранних лет. Сколько времени потеряно попусту. Увы! Родитель с рождения записал меня в Семеновский полк и терпел моё учение лишь до тех пор, пока не открылась вакансия при дворе.
- Предыдущая
- 43/58
- Следующая
