Турецкий гамбит - Акунин Борис - Страница 42

• Предыдущая
• 42/42

– Я тебе харю сворочу! В уголочке отсиживался, мать-мать-мать! – рявкнул унтерский бас, и от этого сладостно-родного голоса внутри все запело.

Выстояли! Отбились!

Выстрелы откатывались все дальше и дальше, отчетливо донеслось протяжное «ура!»

Анвар стоял, закрыв глаза. Его лицо было спокойным и печальным. Когда стрельба совсем прекратилась, он отодвинул засов и приоткрыл дверь.

– Все, мадемуазель Барбара. Ваше заточение окончено. Выходите.

– А вы? – прошептала Варя.

– Ферзь пожертвован без особой выгоды. Жаль. В остальном все остается в силе. Ступайте и желаю вам счастья.

– Нет! – увернулась она от его руки. – Я вас тут не оставлю. Сдайтесь, я буду свидетельствовать на суде в вашу пользу.

– Чтобы мне зашили горло, а потом все-таки повесили? – усмехнулся Анвар. – Нет уж, благодарю покорно. Больше всего на свете не терплю две вещи – унижение и капитуляцию. Прощайте, мне надо побыть одному.

Он все-таки ухватил Варю за рукав и, слегка подтолкнув, спровадил за дверь. Стальная створка тут же захлопнулась.

Варя увидела перед собой бледного Фандорина, а у выбитого окна стоял генерал Мизинов и покрикивал на жандармов, подметавших стеклянные осколки. Снаружи уже рассвело.

– Где Мишель? – испуганно спросила Варя. – Убит? Ранен?

– Жив и здоров, – ответил Эраст Петрович, внимательно ее оглядывая. – Он в своей стихии – преследует неприятеля. А бедного Перепелкина снова ранили – ятаганом полуха отхватили. Видно, опять орден получит. И за прапорщика Гриднева не беспокойтесь, он тоже жив.

– Я знаю, – сказала она, и Фандорин чуть прищурился.

Подошел Мизинов, пожаловался:

– Еще одна дырка в шинели. Ну и денек. Выпустил? Отлично! Теперь можно и динамитом.

Он осторожно приблизился к двери в хранилище, провел рукой по стали.

– Пожалуй, двух шашек в самый раз хватит. Или много? Хорошо бы мерзавца живьем взять.

Из-за двери хранилища донеслось беззаботное и весьма мелодичное насвистывание.

– Он еще свистит! – возмутился Мизинов. – Каков, а? Ну, ты у меня сейчас досвистишься. Новгородцев! Пошлите в саперный взвод за динамитом!

– Д-динамит не понадобится, – тихо сказал Эраст Петрович, прислушиваясь к свисту.

– Вы снова заикаетесь, – сообщила ему Варя. – Это значит, все позади?

Грохоча сапогами вошел Соболев в распахнутой белой шинели с алыми отворотами.

– Отступили! – охрипшим после боя голосом объявил он. – Потери ужасные, но ничего, скоро должен эшелон подойти. Кто это так славно выводит? Это ж «Лючия де Ламермур», обожаю! – и генерал принялся подпевать приятным сипловатым баритоном.

прочувствованно допел он последнюю строфу, и тут за дверью раздался выстрел.

– Ну вот, мир и подписан, причем очень хороший. А вы каркали, господин пессимист, – сказала Варя, и опять не о том, о чем хотела.

С Петей титулярный советник уже попрощался, и вчерашний подследственный, а ныне вольный человек Петр Яблоков поднялся в вагон – осваивать купе и раскладывать вещи. По случаю победоносного окончания войны вышли Пете и полное помилование, и даже медаль за ревностную службу.

Уехать можно было еще две недели назад, да и Петя торопил, но Варя все тянула, ждала непонятно чего.

Жалко, с Соболевым рассталась плохо, обиделся Соболев. Ну да бог с ним. Такого героя быстро кто-нибудь утешит.

И вот пришел день, когда нужно было прощаться с Эрастом Петровичем. С утра Варя была на нервах, закатила бедному Пете истерику из-за потерявшейся брошки, потом расплакалась.

Фандорин оставался в Сан-Стефано – с подписанием мира дипломатическая возня отнюдь не заканчивалась. На станцию он пришел прямо с какого-то приема – во фраке, цилиндре, белом шелковом галстуке. Подарил Варе букет пармских фиалок, повздыхал, попереминался с ноги на ногу, но красноречием сегодня не блистал.

– Мир ч-чересчур хороший, – ответил он. – Европа его не признает. Анвар отлично п-провел свой гамбит, а я проиграл. Мне дали орден, а надо бы под суд.

– Как вы к себе несправедливы! Ужасно несправедливы! – горячо заговорила Варя, боясь, что выступят слезы. – За что вы все время себя казните? Если бы не вы, я не знаю, что бы со всеми нами было…

– Примерно то же мне сказал Лаврентий Аркадьевич, – усмехнулся Фандорин. – И п-пообещал любую награду, какая в его власти.

Варя обрадовалась:

– Правда?! Ну слава Богу! И чего же вы пожелали?

– Чтобы меня отправили служить куда-нибудь за т-тридевять земель, подальше от всего этого. – Он неопределенно махнул рукой.

– Глупости какие! И что Мизинов?

– Разозлился. Но слово есть слово. К-кончатся переговоры, и поеду из Константинополя в Порт-Саид, а оттуда пароходом в Японию. Назначен вторым секретарем посольства в Токио. Дальше уж не б-бывает.

– В Японию… – Слезы все-таки брызнули, и Варя яростно смахнула их перчаткой.

Зазвенел колокол, паровоз дал гудок. Из окна вагона высунулся Петя:

– Варенька, пора. Сейчас отбываем.

Эраст Петрович замялся, опустил глаза.

– Д-до свидания, Варвара Андреевна. Был очень рад… – И не договорил.

Варя порывисто схватила его за руку, часто-часто заморгала, сбрасывая с ресниц слезинки.

– Эраст… – внезапно вырвалось у нее, но слова застряли, так и не выплеснулись.

Фандорин дернул подбородком и ничего не сказал.

Лязгнули колеса, вагон качнулся.

– Варя! Меня увозят без тебя! – отчаянно крикнул Петя. – Скорей!

Она оглянулась, еще секунду помешкала и вскочила на поплывшую вдоль перрона ступеньку.

– … и первым делом горячую ванну. А потом в Филипповскую и пастилы абрикосовой, которую ты так любишь. И в книжную лавку за новинками, а потом в университет. Представляешь, сколько будет расспросов, сколько…

Варя стояла у окна и кивала в такт счастливому Петиному лепету. Все хотела насмотреться на черную фигуру, что осталась на платформе, но фигура вела себя странно, расплывалась. Или с глазами что-то было не так?

• Предыдущая
• 42/42