Турецкий гамбит - Акунин Борис - Страница 39

• Предыдущая
• 39/42
• Следующая

– Но если Маклафлин не шпион, то куда же он делся? – спросила Варя.

– Вы помните рассказ Ганецкого о том, как башибузуки напали на его штаб и почтенный генерал еле успел унести ноги? Думаю, диверсантам был нужен не Ганецкий, а Маклафлин. Его необходимо было устранить, и он исчез. Бесследно. Скорее всего, обманутый и оклеветанный ирландец лежит сейчас где-нибудь на дне реки Вид с камнем на шее. Или, возможно, башибузуки, следуя своей милой привычке, изрубили его на куски.

Варя содрогнулась, вспомнив, как круглолицый корреспондент уплетал пирожки с вареньем во время их последней встречи. Жить ему оставалось всего пару часов…

– Не жалко вам было бедного Маклафлина? – поинтересовался Фандорин, но д'Эвре (или в самом деле Анвар-эфенди?) изящным жестом предложил ему продолжать, и вновь спрятал руку за спину.

Варя вспомнила, что согласно психологической науке, спрятанные за спиной руки означают скрытность и нежелание говорить правду. Возможно ли? Она подошла к журналисту ближе, пытливо всматриваясь в его лицо и пытаясь обнаружить в знакомых чертах что-то чужое, страшное. Лицо было такое же как всегда, разве что чуть бледнее. На Варю д'Эвре не смотрел.

– Прорыв не удался, но вы снова вышли сухим из воды. Я очень торопился из Парижа сюда, к театру боевых действий. Уже твердо знал, что вы – это вы, и отлично понимал, насколько вы опасны.

– Могли бы отправить телеграмму, – проворчал Мизинов.

– Какую, ваше высокопревосходительство? «Журналист д'Эвре – Анвар-эфенди?» Вы бы решили, что Фандорин сошел с ума. Вспомните, как долго мне пришлось излагать вам доказательства – вы никак не желали расставаться с версией об английских происках. А генерал Соболев, как видите, и после моих пространных объяснений все еще не убежден.

Соболев упрямо покачал головой:

– Мы дослушаем вас, Фандорин, а потом дадим высказаться Шарлю. Разбирательство не может состоять только из речи прокурора.

– Merci, Michel, – коротко улыбнулся д'Эвре. – Comme dit l'autre, a friend in need is a friend indeed.[24] Один вопгос для monsieur procureur.[25] Почему вам вообще взбгело в голову меня подозгевать? Au commencement?[26] Удовлетвогите мое любопытство.

– Ну как же, – удивился Эраст Петрович. – Вы проявили такую неосторожность. Нельзя же до такой степени бравировать и недооценивать противника! Стоило мне первый раз увидеть вашу подпись в «Ревю паризьен» – d'Hevrais, и я сразу вспомнил, что наш главный оппонент Анвар-эфенди, по некоторым сведениям, родился в боснийском городке Хевраис. D'Hevrais, «Хевраисский» – это, согласитесь, слишком уж прозрачный псевдоним. Это, конечно, могло оказаться случайным совпадением, но так или иначе выглядело подозрительно. Должно быть, в начале вашей журналистской деятельности вы еще не предполагали, что маска корреспондента может вам понадобится для акций совсем иного рода. Я уверен, что вы стали писать для парижской газеты из вполне невинных соображений: давали выход вашим незаурядным литературным способностям, а заодно пробуждали в европейцах интерес к проблемам турецкой империи и, в особенности, к фигуре великого реформатора Мидхат паши. И вы неплохо справились с задачей. Имя мудрого Мидхата фигурирует в ваших публикациях не менее полусотни раз. Можно сказать, именно вы сделали пашу популярной и уважаемой личностью во всей Европе и особенно во Франции, где он, кстати, сейчас и пребывает.

Варя вздрогнула, вспомнив, как д'Эвре говорил о горячо любимом отце, живущем во Франции. Неужели все это правда? Она в ужасе взглянула на корреспондента. Тот по-прежнему сохранял полнейшее хладнокровие, но его улыбка показалась Варе несколько вымученной.

– Кстати говоря, я не верю, что вы предали Мидхат-пашу, – продолжил титулярный советник. – Это какая-то тонкая игра. Сейчас, после поражения Турции, он вернется назад, осененный лаврами страдальца, и снова возглавит правительство. С точки зрения Европы, фигура просто идеальная. В Париже его просто носят на руках. – Фандорин дотронулся рукой до виска, и Варя внезапно заметила, какой у него бледный, усталый вид. – Я очень торопился вернуться, но триста верст от Софии до Германлы у меня заняли больше времени, чем полторы тысячи верст от Парижа до Софии. Тыловые дороги – это неописуемо. Слава Богу, мы с Лаврентием Аркадьевичем успели вовремя. Как только генерал Струков сообщил, что его превосходительство в сопровождении журналиста д'Эвре отбыли в Сан-Стефано, я понял: вот он, смертельный ход Анвара-эфенди. Неслучайно и телеграф перерезан. Я очень испугался, Михаил Дмитриевич, что этот человек сыграет на вашей лихости и честолюбии, уговорит вас войти в Константинополь.

– И что же вы так перепугались, господин прокурор? – иронически спросил Соболев. – Ну, вошли бы русские воины в турецкую столицу, так что с того?

– Как что?! – схватился за сердце Мизинов. – Вы с ума сошли! Это был бы конец всему!

– Чему «всему»? – пожал плечами Ахиллес, но Варя заметила в его глазах беспокойство.

– Нашей армии, нашим завоеваниям, России! – грозно произнес шеф жандармов. – Посол в Англии граф Шувалов передал шифрованное донесение. Он собственными глазами видел секретный меморандум Сент-Джемсского кабинета. Согласно тайной договоренности между Британской и Австро-Венгерской империями, в случае появления в Константинополе хотя бы одного русского солдата, броненосная эскадра адмирала Горнби немедленно открывает огонь, а австро-венгерская армия переходит сербскую и русскую границы. Так-то, Михаил Дмитриевич. В этом случае нас ожидал бы разгром намного страшнее крымского. Страна истощена плевненской эпопеей, флота в Черном море нет, казна пуста. Это была бы полная катастрофа.

Соболев потерянно молчал.

– Но у вашего превосходительства хватило мудрости и выдержки не идти далее Сан-Стефано, – почтительно сказал Фандорин. – Значит, мы с Лаврентием Аркадьевичем могли так уж не торопиться.

Варя увидела, как лицо Белого Генерала стало красным. Соболев откашлялся и с важным видом кивнул, заинтересованно разглядывая мраморный пол.

Надо же было случиться, чтобы именно в этот миг в дверь протиснулся хорунжий Гукмасов. Он неприязненно покосился на синие мундиры и гаркнул:

– Осмелюсь доложить, ваше превосходительство!

Варе стало жалко бедного Ахиллеса, и она отвернулась, а дубина хорунжий так же зычно отрапортовал:

– Шесть часов ровно! Согласно приказу, батальон построен, Гульнора оседлана! Ждем только вашего превосходительства, и вперед, к цареградским вратам!

– Отставить, болван, – пробурчал багровый герой. – К черту врата…

Гукмасов растерянно попятился за дверь. Едва за ним закрылись створки, произошло неожиданное.

– Et maintenant, mesdames et messieurs, la parole est a la defence![27] – громко объявил д'Эвре.

Он выкинул правую руку из-за спины. В руке оказался пистолет. Пистолет два раза изрыгнул гром и молнию.

Варя увидела, как у обоих жандармов, словно по уговору, прорвало мундиры на левой стороне груди. Карабины полетели на пол с лязгом, жандармы повалились почти бесшумно.

В ушах звенело от выстрелов. Варя не успела ни вскрикнуть, ни испугаться – д'Эвре протянул левую руку, цепко схватил Варю за локоть и притянул к себе, закрывшись ею, как щитом.

Пьеса «Ревизор», немая сцена, тупо подумала Варя, видя, как в дверях вырастает и застывает на месте рослый жандарм. Эраст Петрович и Мизинов выставили вперед револьверы. У генерала лицо было сердитое, у титулярного советника несчастное. Соболев развел руки, да так и замер. Митя Гриднев разинул рот и хлопал своими замечательными ресницами. Перепелкин поднял руку снова застегнуть воротник и забыл опустить.

– Шарль, вы сошли с ума! – крикнул Соболев, делая шаг вперед. – Прятаться за даму!

– Но мсье Фандогин доказал, что я тугок, – насмешливо ответил д'Эвре. Варя ощущала затылком его горячее дыхание. – А у тугок с дамами не цегемонятся.

• Предыдущая
• 39/42
• Следующая