Турецкий гамбит - Акунин Борис - Страница 12
- Предыдущая
- 12/42
- Следующая
– Очень рада. Мой жених, вольноопределяющийся Петр Яблоков.
Лукан галантно взял Варю за запястье двумя пальцами (сверкнул перстень с нешуточным бриллиантом) и хотел припасть поцелуем, но получил должный отпор:
– В Петербурге у современных женщин рук не целуют.
А впрочем, публика была любопытная, и Варе в корреспондентском клубе понравилось. Только досадно было, что д'Эвре все играет в свои дурацкие шахматы. Но, видно, дело шло к концу – все прочие соперники Маклафлина уже капитулировали, и француз был явно обречен. Однако это, похоже, его не печалило, он частенько поглядывал на Варю, беззаботно улыбался и мелодично насвистывал модную шансонетку.
Соболев встал рядом, взглянул на доску, рассеянно подхватил припев:
– Фолишон-фолишонет… Сдавайтесь, д'Эвре, это же чистое Ватерлоо.
– Гвардия умирает, но не сдается. – Француз дернул себя за узкую острую бородку и сделал ход, от которого ирландец нахмурился и засопел.
Варя вышла наружу полюбоваться закатом и насладиться прохладой, а когда снова вернулась в шатер, шахматы были уже убраны, и разговор шел не более и не менее, как о взаимоотношениях человека с Богом.
– Здесь не может быть никакого взаимоуважения, – горячо говорил Маклафлин, очевидно отвечая на реплику д'Эвре. – Отношения человека со Всевышним построены на заведомом признании неравенства. Не приходит же в голову детям претендовать на равенство с родителями! Ребенок безоговорочно признает превосходство родителя, свою зависимость от него, чувствует к нему благоговение и потому послушен – для своего же блага.
– Позволю себе воспользоваться вашей же метафорой, – улыбнулся француз, затянувшись из турецкого чубука. – Все это справедливо лишь для маленьких детей. Когда же ребенок подрастает, он неминуемо ставит под сомнение авторитет родителя, хотя тот все равно еще неизмеримо мудрее и могущественнее. Это естественно, здорово, без этого человек навсегда останется малюткой. Тот же период сейчас переживает и подросшее человечество. Потом, когда человечество повзрослеет еще больше, между ним и Богом непременно установятся новые отношения, основанные на равенстве и взаимоуважении. А когда-нибудь дитя повзрослеет настолько, что родитель ему станет и вовсе не нужен.
– Браво, д'Эвре, вы говорите так же гладко, как пишете, – воскликнул Петя. – Да только все дело в том, что никакого Бога нет, а есть материя и еще элементарные принципы порядочности. Вам же советую из вашей концепции сделать фельетон для «Ревю паризьен» – отличная тема.
– Чтобы написать хороший фельетон, тема не нужна, – заявил француз. – Надо просто уметь хорошо писать.
– Ну уж тут вы загнули, – возмутился Маклафлин.
– Без темы даже у такого словесного эквилибриста, как вы, ничего путного не выйдет.
– Назовите любой предмет, хоть бы даже самый тривиальный, и я напишу про него статью, которую моя газета с удовольствием напечатает, – протянул руку д'Эвре. – Пари? Мое испанское седло против вашего цейсовского бинокля.
Все необычайно оживились.
– Ставлю двести рублей на д'Эвре! – объявил Соболев.
– На любую тему? – медленно повторил ирландец.
– Так-таки на любую?
– Абсолютно. Хоть вон про ту муху, что сидит на усе у полковника Лукана.
Румын поспешно отряхнул усы и сказал:
– Ставлю триста за мсье Маклафлина. Но какой взять предмет?
– Да вот хотя бы ваши старые сапоги. – Маклафлин ткнул пальцем на запыленные юфтевые сапоги француза. – Попробуйте-ка написать про них так, чтобы парижская публика читала и восторгалась.
Соболев вскинул ладони:
– Пока не ударили по рукам, я пас. Старые сапоги – это уж чересчур.
В результате на ирландца поставили тысячу, а желающих поставить на француза не отыскалось. Варе стало жаль бедного д'Эвре, но денег ни у нее, ни у Пети не было. Подойдя к Фандорину, все листавшему страницы с турецкими каракулями, она сердито прошептала:
– Ну что же вы! Поставьте на него. Что вам стоит! Наверняка ведь получили от своего сатрапа какие-нибудь серебреники. Я вам потом отдам.
Эраст Петрович поморщился и скучным голосом сказал:
– Сто рублей на м-мсье д'Эвре. – И снова углубился в чтение.
– Итого, десять к одному, – резюмировал Лукан. – Господа, выигрыш небольшой, но верный.
В этот миг в шатер стремительно вошел Варин знакомец – капитан Перепелкин. Его было не узнать: мундир с иголочки, сапоги сияют, на глазу импозантная черная повязка (видно, синяк еще не прошел), голова обвязана белым бинтом.
– Ваше превосходительство, господа, я только что от барона Криденера! – солидно объявил капитан. – Имею важное сообщение для прессы. Можете записать – генерального штаба капитан Перепелкин, оперативный отдел. Пе-ре-пел-кин. Никополь взят штурмом! Мы захватили в плен двух пашей и шесть тысяч солдат! Наши потери – сущий пустяк. Победа, господа!
– Черт! Опять без меня! – простонал Соболев и бросился вон, даже не попрощавшись.
Капитан проводил генерала несколько растерянным взглядом, но вестника уже со всех сторон обступили журналисты. Перепелкин с видимым удовольствием стал отвечать на их вопросы, щеголяя знанием французского, английского и немецкого.
Варю удивило поведение Эраста Петровича.
Он бросил книгу на стол, решительно растолкал корреспондентов и негромко спросил:
– П-позвольте, капитан, вы не ошиблись? Ведь Криденер получил приказ занять Плевну. Никополь в совершенно п-противоположном направлении.
Было в его голосе что-то такое, отчего капитан насторожился и на журналистов обращать внимание перестал.
– Вовсе нет, милостивый государь. Я лично принял телеграмму из штаба верховного, присутствовал при расшифровке и сам отнес ее господину барону. Отлично помню текст: «Начальнику Западного отряда генерал-лейтенанту барону Криденеру. Приказываю занять Никополь и укрепиться там силами не менее дивизии. Николай».
Фандорин побледнел.
– Никополь? – еще тише спросил он. – А что Плевна?
Капитан пожал плечами:
– Понятия не имею.
У входа раздался стук шагов и звон оружия. Полог резко распахнулся, и в шатер заглянул подполковник Казанзаки, век бы его не видеть. За спиной подполковника блестели штыки конвоя. Жандарм на миг задержал взгляд на Фандорине, посмотрел сквозь Варю, а Пете радостно улыбнулся.
– Ага, вот он, голубчик! Так я и думал. Вольноопределяющийся Яблоков, вы арестованы. Взять его, – приказал он, обернувшись к конвойным. В клуб проворно вошли двое в синих мундирах и подхватили парализованного ужасом Петю под локти.
– Да вы сумасшедший! – крикнула Варя. – Немедленно оставьте его в покое!
Казанзаки не удостоил ее ответом. Он щелкнул пальцами, и арестованного быстро выволокли наружу, а подполковник задержался, поглядывая вокруг с неопределенной улыбкой.
– Эраст Петрович, что же это! – звенящим голосом воззвала Варя к Фандорину. – Скажите же ему!
– Основание? – хмуро спросил Фандорин, глядя жандарму в воротник.
– В шифровке, составленной Яблоновым, заменено одно слово. Вместо Плевны – Никополь, только и всего. А между тем три часа назад авангард Осман-паши занял пустую Плевну и навис над нашим флангом. Так-то, господин наблюдатель.
– Вот и ваше чудо, Маклафлин, которое может спасти Тугцию, – донесся до Вари голос д'Эвре, говорившего по-русски довольно чисто, но с очаровательным грассированием.
– Не чудо, мсье корреспондент, а самая обычная измена, – усмехнулся подполковник, но смотрел при этом на Фандорина. – Просто не представляю, господин волонтер, как вы станете объясняться с его высокопревосходительством.
– Много б-болтаете, подполковник. – Взгляд Эраста Петровича опустился еще ниже, к верхней пуговице жандармского мундира. – Честолюбие не д-должно быть во вред делу.
– Что-с?! – Смуглое лицо Казанзаки задергалось мелким тиком. – Мораль читать? Вы – мне? Однако! Я ведь о вас, господин вундеркинд, успел кое-какие справочки навести. По роду службы-с. Физиогномия у вас получается не больно нравственная. Шустры не по летам-с. Кажется, выгодно жениться изволили, а? Причем с двойной выгодой – и жирное приданое приобрели, и свободу соблюли. Тонко сработано! Поздрав…
- Предыдущая
- 12/42
- Следующая
