Тюрьма - Сименон Жорж - Страница 25
- Предыдущая
- 25/32
- Следующая
Рабю повернется к ней, пожмет руку. А она? Будет искать глазами Алена? И что сделает он, Ален? Будет стоять и смотреть на нее?
Или, может быть, она улыбнется кому-то другому?
«…Передайте, что я не хочу его видеть. Если мы и встретимся, то лишь…»
Куда она пойдет? Сюда, где все ее вещи лежат на привычных местах, она не вернется. Пришлет за вещами или отправит ему список, как сегодня утром?
— О чем вы задумались?
— Ни о чем, крольчонок. Он похлопал ее ниже спины.
— У тебя крепкие ляжки.
— А вам что, нравятся дряблые? Он чуть не… Нет, не теперь. Надо ехать на улицу Рокетт.
— До скорого.
— Обедать будете дома?
— Вряд ли.
— Тогда до завтра.
— Ну что ж. До завтра, крольчонок.
Ален помрачнел. Значит, он снова вернется в пустую квартиру, будет сидеть один, глядя на огни Парижа, потом нальет себе последний стакан и отправится спать.
Он посмотрел на девушку, покачал головой и повторил:
— До завтра, крольчонок!
Ален вручил чемодан равнодушной надзирательнице, сел в машину и поехал по каким-то малознакомым улицам. Минуя ограду кладбища ПерЛашез, где на ветвях тут и там еще висели поблекшие листья, он подумал, не здесь ли завтра похоронят Адриену.
На каком-нибудь кладбище у Бланше наверняка есть фамильный склеп. Этакий внушительный монумент из разноцветного мрамора. Ален звал ее не Адриеной, а Бэби. Ведь и она была всего-навсего еще одним занятным зверьком в его зоологической коллекции.
Через несколько минут Мур-мур откроет чемодан и с серьезным лицом, нахмурив брови, станет раскладывать платья и белье.
Устраивается на новом месте. У нее теперь своя, отдельная от него жизнь. Он безуспешно пытался представить себе ее камеру. Собственно, он ничего не знал о порядках в тюрьме Птит-Рокетт и досадовал на свою неосведомленность.
Дали ли ей свидание с отцом? Интересно, как они говорили? Через решетку, как показывают в кино?
Он очутился на площади Бастилии и направил машину к мосту Генриха IV, чтоб затем проехать вдоль Сены.
Пятница. Еще неделю назад, как почти всегда в этот день, он с Мурмур катили в своем «ягуаре» по Западной автостраде. Маленькие машины хороши для Парижа. Для дальних поездок у них был «ягуар» с откидным верхом.
А она вспоминает об этих поездках? Не пришла ли она в отчаяние от мрачной обстановки, которая теперь ее окружает? От постоянного, неистребимого запаха хлорной извести?
Выбросить все это из головы! Она решила не видеть его. Он и глазом не моргнул, когда Рабю передал ему ее слова, но у него по спине пробежал холодок. Слишком многое стояло за этими словами!
В сущности, Мур-мур, подобно некоторым вдовам, вероятно, испытывает теперь чувство освобождения. Она вновь обрела себя, свою личность. Она не будет больше жить на привязи при другом человеке, звонить ему по два раза в день и потом ехать на свидание с ним.
Она перестанет быть бессловесной. Отныне будет говорить не он, и не его станут слушать, а ее. Уже сейчас она для адвокатов, судей, надзирательниц, начальницы тюрьмы лицо самостоятельное и представляет интерес сама по себе.
Когда сворачиваешь с автострады, дорога ныряет в лес. Там, за рощей, посреди лугов стоит их «Монахиня». В прошлом году на рождество они купили для Патрика козу.
Мальчик большую часть времени проводит с садовником, добряком Фердинандом. С ним ему куда интереснее, чем с няней, мадемуазель Жак. Это ее фамилия — Жак. Патрик зовет ее Мусик. Вначале это коробило Мурмур. Она была всего-навсего «мамой», а самым главным лицом для Патрика была Мусик.
— Папа, а почему мы не живем тут все вместе?
А правда, почему? Нет, лучше не думать. Станешь вдумываться, только хуже будет. Просто надо завтра съездить на виллу.
— А мама? Где мама?
Что он ответит? И все-таки съездить нужно. Все равно в субботу редакция закрыта.
Ввести машину во двор было нельзя: с грузовика сгружали бочки с мазутом. Ален кое-как пристроил ее на улице. Проходя мимо касс, бросил взгляд на очередь. Кроме всевозможных конкурсов, редакция организовала клуб для подписчиков журнала, и теперь его членам выдавали значки.
Смехота! Впрочем, такая ли уж смехота? Начав с двух-трех комнат на верхнем этаже, он сумел приобрести все здание, а через год полностью его перестроит. Тираж журнала с каждым месяцем растет.
— Привет, Ален.
Старые сотрудники, те, кто окружал его с первых шагов и входил в его компанию, когда он был еще начинающим журналистом, звали его попрежнему Ален. Для остальных он стал патроном.
— Привет, кролик.
Он любил подниматься с этажа на этаж, пробираться узкими коридорами, взбегать вверх и спускаться вниз по лестницам, проходить через различные отделы редакции, наблюдая сотрудников за работой.
Он не корчил недовольную мину, если заставал в какой-нибудь комнате пять-шесть человек, рассказывающих анекдоты и хохочущих до слез. Он присоединялся к ним. Но сегодня-нет.
Ален продолжал подниматься по лестнице, пытаясь выбросить из головы сумятицу осаждавших его мыслей, обрывочных и смутных, как иные сны. Они были так нечетки и бессвязны, что он едва ли сумел бы выразить их словами. И тем не менее они грозили раздавить его.
Земля уходила у него из-под ног. Он как бы присутствовал при своем собственном вскрытии.
В кабинете он застал Малецкого.
— Нет, мадемуазель, — отвечал тот по телефону, — нам ничего не известно. Очень сожалею, но ничем не могу быть вам полезен.
— Все по поводу?..
— Да. Теперь пошла провинция. Эта вот звонила из Ла-Рошсюр-Йон. У меня к тебе поручение. Звонил комиссар Румань. Просил тебя заглянуть к нему, как только сможешь.
— Еду.
Честно говоря, этот вызов не огорчил Алена. Он не знал, куда себя деть. Ему казалось, что его присутствие всех стесняет.
Но прежде чем ехать, он зашел в бар напротив выпить стакан виски. Он не собирался выходить за обычные рамки — он еще утром сказал об этом Минне. И сегодня пил не больше обычного.
Он всегда так пил — может быть, потому, что алкоголь его подстегивал. Вечная погоня за повышенным жизненным тонусом. Приятели его тоже пили. За исключением тех, кто после женитьбы отошел от компании и все реже встречался со старыми собутыльниками. Над ними, беднягами, одержали верх жены. Женщины. Всегда и во всем они незаметно одерживают верх.
Мур-мур тоже. Разве не она в конечном счете одержала верх?
Или Минна. Она переступила порог его квартиры в семь утра. А в одиннадцать, самое позднее в половине двенадцатого уже добилась того, что он нанял ее на полный рабочий день. Как знать: не застанет ли он ее вечером у себя дома? Пройдет немного времени, и не исключено, что она вообще переедет к нему на улицу Шазель.
— Двойное?
Зачем спрашивать? Он не стыдится пить, не устыдится даже, если станет так называемым алкоголиком. Нынче это не порок, а болезнь. А раз болезнь — тут уж ничего не поделаешь.
— Что, сегодня работы поменьше?
Люди обладают даром задавать дурацкие вопросы. Впрочем, бармен, знающий его многие годы, преисполнен лучших намерений.
— А провались она пропадом, эта работа!
— Простите. Мне показалось… Еще стаканчик?
— Хватит.
Расплачиваться не надо. В конце месяца ему приносили счет, как и большинству сотрудников, которые время от времени забегали сюда промочить горло. Когда-то они приносили бутылки с виски в редакцию. Но вскоре заметили, что пить в баре — это одно, а у себя в отделе другое, тем более что, пристрастившись, начинаешь пить машинально, прямо из горлышка.
Зачем он понадобился Руманю? Отчего его вызывает помощник комиссара, а не следователь?
Он может завтра спрятаться где-нибудь за углом дома, когда ее будут хоронить. Он все увидит. У нее была странная манера смотреть на него. В глубине ее глаз всегда тлел насмешливый огонек. Почему? Этого она не объясняла.
— Что тебя так забавляет, Бэби?
— Ты.
— Что ты находишь во мне смешного?
— Ничего.
- Предыдущая
- 25/32
- Следующая
