Княжна Джаваха - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 32
- Предыдущая
- 32/40
- Следующая
— Нет, нет, я не фея! — воскликнула она и тихо, словно нехотя, добавила: — Я только Ирэн!
— Ирэн? — удивилась я, — но разве лунная фея не может называться Ирэн?..
— Я должна вас разочаровать, маленькая княжна… Вы ждали лунную фею, а перед вами Ирочка Трахтенберг, воспитанница выпускного класса института. Ирина Трахтенберг, или просто Ирочка, как меня называют институтки.
— Ирэн… Ирочка… как хорошо, что вы пришли ко мне! Правда, я ждала фею, но вы такая же светлая и хорошенькая и вполне можете заменить ее.
И я взяла ее руки и вглядывалась в ее лицо, фантастически освещенное лучами месяца.
— Ну, полно, крошка, мне надо идти, — улыбнулась она, — вам нельзя много разговаривать, а то у вас снова повысится температура и вы не скоро выпишетесь из лазарета.
— Ах, нет, нет, фея Ирэн, не уходите от меня! — испуганно взмолилась я, — посидите на моей постели. Вы еще не хотите спать?
— О, нет! увы! я страдаю бессонницей и долго хожу по комнатам, всю ночь, хожу, пока не почувствую желания отдохнуть, и только под утро засыпаю. Вот и сейчас я слышала, как вы разговаривали с Матенькой, и пришла к вам заменить старушку. Вам не надо ли переменить компресс?
— О, да, пожалуйста! только не уходите! — взмолилась я, видя, что ее гибкая фигурка удаляется от меня.
— Но, смешная малютка, не могу же я иначе намочить тряпку.
— Тогда не надо компресса. Сядьте лучше около меня и положите мне на лоб вашу руку… У вас такая нежная, белая рука — она должна принести мне облегчение… Ну, вот так… А теперь… теперь вы мне скажите, как это случилось, что вы не фея, а просто Ирэн?
Ирэн засмеялась.
Она удивительно хорошо смеялась. Точно серебряные колокольчики переливались у нее в горле — и глаза ее при этом делались большими и влажными…
Она рассказала мне, что она родом из Стокгольма, что отец ее важный консул, что у нее есть младшая сестра, поразительная красавица, и что она горячо любит свою холодную родину.
Тогда и я не могла удержаться, чтобы не рассказать ей, какие чудные дни проводила я на Кавказе, как тяжело мне было расставаться сегодня с отцом и как мне хочется назад в мой милый, солнцем залитый Гори.
Она слушала меня очень внимательно. Все время, пока я говорила, ее тоненькая ручка лежала на моем лбу, и, право же, мне казалось, что боль в голове утихала, что хорошенькая Ирочка способна унести мою болезнь, как настоящая маленькая фея.
— Однако на сегодня довольно! — прервала она меня, когда я, ободренная ее вниманием, стала рассказывать ей о том, как я убежала из дому в платье нищего сазандара, — довольно, детка, а то мы начинаем бредить!..
Очевидно, она не поверила мне! Она приняла за бред то, что было со мною и что я с такой горячностью рассказывала ей!.. Я не стала ее разубеждать. Пусть считает бредом мою полную происшествий маленькую жизнь эта странная, поэтичная девушка!..
— Покойной ночи, малютка Нина, вам пора спать, завтра наговоримся досыта, — еще раз услышала я ее нежный голос. Потом, крепко поцеловав меня в мокрый от испарины лоб, она пошла к двери.
— До свиданья, фея Ирэн!..
Я видела, как она легко скользила по комнате, точно настоящая лунная фея, и исчезла в коридоре.
— До свиданья, фея Ирэн! — еще раз прошептала я; и в первый раз по моем поступлении в мрачные институтские стены снова сладкая надежда на что-то хорошее постучалась мне в сердце.
Я улыбнулась, вздохнула и мгновенно забылась быстрым, здоровым сном.
Утро стояло солнечное, светлое. Открыв глаза, я увидела непривычную лазаретную обстановку и вспомнила все…
Толстенькая, свеженькая фельдшерица, с улыбающимся жизнерадостным личиком, принесла мне вторую порцию лекарства.
— Ну, слава Богу, отходили, кажется, нашу новенькую, — улыбнулась она, — а то вчера ужас как напугали нас; принесли пластом из класса — обморок… Скажите, пожалуйста, обморок! в эти-то годы да такие-то обмороки березовой кашей лечить надо…
Она ворчала притворно-сердито, а лицо ее улыбалось так простодушно и весело, что мне ужасно хотелось расцеловать ее.
Потом, вдруг, я вспомнила, что не увижу больше отца, что он далеко и никакая сила не может его вернуть теперь к его Нине-джан.
И мой взор затуманился.
— Что это, слезы? — вскрикнула Вера Васильевна (так звали толстушку-фельдшерицу), пытливо заглянув мне в глаза. — Нет, девочка, вы уж это оставьте, а то вы мне такого дела наделаете, что не вылечить вас и в две недели.
— Хорошо, — произнесла я, — я постараюсь сдерживаться от слез, но только пришлите сюда ко мне фею Ирэн.
— Фею Ирэн? — недоумевающе произнесла она, — да вы, Господь с вами, никак бредите, княжна?
— Фея Ирэн — это Ирочка Трахтенберг. Где она?
— М-lle Трахтенберг еще спит, — заявила появившаяся на пороге Матенька и потом спросила у Веры Васильевны, можно ли мне встать сегодня с постели.
Та разрешила.
Я быстро принялась одеваться и через полчаса, причесанная и умытая, в белом полотняном лазаретном халате, точь-в-точь таком же, какой я видела на Ирочке сегодня ночью, входила я в соседнюю палату. Там, перед дверцей большой печки, на корточках, вся раскрасневшись от огня, сидела Ирочка и поджаривала на огне казенную булку.
— Тсс! не шумите, маленькая княжна! — остановила она меня, приложив к губам палец.
И я со смехом присела тут же подле нее на пол и стала ее рассматривать.
Она была уже не такая хорошенькая, какою показалась мне ночью. Утро безжалостно сорвало с нее всю ее ночную фантастическую прелесть. Она уже более не казалась мне феей, но ее большие светлые глаза, загадочно-прозрачные, точно глаза русалки, ее великолепные, белые, как лен, волосы и изящные черты немного надменного личика с детски-чарующей улыбкой — невольно заставляли любоваться ею.
— Что вы так пристально смотрите на меня, княжна, — засмеялась девушка, — или не признаете во мне больше таинственной лунной феи сегодня?
— Нет, нет, Ирочка, совсем не то… Я смотрю на вас потому, что вы мне ужасно нравитесь, и точно я вас знаю давным-давно!..
— Хотите жареной булки? — неожиданно оборвала она мою пылкую речь и, отломив половину только что снятой с горячих угольев булки, протянула ее мне.
Я с большим аппетитом принялась за еду, обжигая себе губы и не сводя глаз с Ирочки.
За что я ее полюбила вдруг, внезапно — не знаю, но это чувство вполне завладело моим горячим, отзывчивым на первые впечатления сердцем.
В два часа приехал доктор. Он выслушал меня особенно тщательно, расспросил о Кавказе, о папе. Потом принялся за Ирочку. Кроме нас, больных в лазарете не было. Зато из классов их потянулась на осмотр целая шеренга.
— Франц Иванович, голубчик, — молила совершенно здоровая на вид, высокая, полная старшеклассница.
— Что прикажете, m-lle Тальмина?
— Франц Иванович, голубчик, найдите вы у меня катар желудка, катар горла, катар…
— У-ух, сколько катаров сразу! Не много ли будет? Довольно и одного, пожалуй… — засмеялся добродушно доктор.
— Голубчик, физики не начинала… А изверг-физик в последний раз обещал вызвать и кол влепить… Миленький, спасите!
— А если в постель уложу? — шутил доктор.
— Лягу, голубчик… Даже лучше в постель, доказательство болезни налицо.
— А касторку пропишу?
— Брр! Ну, куда ни шло, и касторку выпью… Касторка лучше физики…
— А вдруг maman не поверит, температуру при себе прикажет смерить? Что тогда? а? обоим нахлобучка…
— Ничего, голубчик… температура поднимется, я градусник в чай опущу: живо 40 будет.
— Ах, вы, разбойницы, — рассмеялся доктор, — ну, да уж что с вами делать… Только смотрите, чтоб в последний раз эта болезнь физики с вами приключилась, а то головой выдам кому следует: скажу, что вы вместо своей температуры чайную измеряете!
— Не скажете! — бойко отпарировала девочка, — вы добрый!
Действительно, он был добрый.
Через минуту его громкий голос взывал по адресу Матеньки:
— Сестрица сердобольная, m-lle Тальминой потогонного приготовьте, да в постель.
- Предыдущая
- 32/40
- Следующая
