Княжна Джаваха - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 28

• Предыдущая
• 28/40
• Следующая

Девочка с таким нежным голоском и мечтательными глазами не могла быть злою, по моему мнению, и потому я смело подошла к ней и спросила:

— Не знаете ли, за что меня здесь возненавидели?

Она внезапно оборвала песню и вскинула на меня удивленные глаза.

Я повторила вопрос.

Но в ту же минуту к нам подскочила рыженькая воспитанница с удивительно белым личиком и дерзко крикнула мне в лицо:

— Потому, что ты хотела на нас жаловаться, а мы ненавидим фискалок.

— Но если вы оскорбляете меня!.. Княжна Джаваха не прощает оскорблений, — надменно ответила я.

— Ха-ха-ха! — рассмеялась Краснушка, как называли подруги рыженькую девочку, — скажите, как важно!.. Княжна Джаваха! Да вы знаете ли, mesdam'очки, что на Кавказе у них все князья. У кого есть два барана — тот и князь.

— Тише, Запольская. И не стыдно тебе обижать новенькую, — вмешалась незаметно подошедшая Fraulein Геринг и тотчас же добавила, хлопнув в ладоши:

— Schlafen, Kinder, schlafen![41]

Вся ватага девочек направилась в спальню. В умывальной остались я и певунья Чикунина. Она робко оглянулась кругом и, увидя, что мы одни, быстро заговорила:

— Вы не обращайте внимания на них, у нас принято «травить новеньких»… Глупые девочки, потом они отстанут, когда вы привыкнете…

— Я никогда не привыкну здесь, — с трудом сдерживая слезы, ответила я, — завтра же я попрошу папу взять меня отсюда и поместить в другой институт…

— И напрасно! — прервала меня Чикунина, быстро доплетая тяжелую косу, — напрасно!.. В другом институте повторится то же самое… нельзя же в третий поступать… да и там то же… Тут, по крайней мере, maman — дуся, а там, в остальных, Бог весть какая. Вот сестра мне пишет из N-ского института, чем их там кормят… ужас!..

— Ваша светлость, — неожиданно произнесла точно из-под земли выползшая Бельская, — Fraulein послала меня звать спать вашу светлость. Имею честь довести сие до сведения вашей светлости, — и она отвесила мне насмешливо-почтительный реверанс.

Я вспыхнула до корней волос.

— Это ничего, — успокаивала меня моя новая знакомая, — стерпите уж как-нибудь… а там они сами увидят свою глупость, сами придут к вам с повинной. И потом, видите ли, княжна, у вас… вы не рассердитесь на мою откровенность?

— Нет, нет, — поспешила я ответить.

— Видите ли, у вас такой вид, будто вы куда лучше и выше всех нас… Вы титулованная, богатая девочка, генеральская дочка… а мы все проще… Это и без того все видят и знают. Не надо подчеркивать, знаете… Ах да, я не умею говорить! вы меня, пожалуй, не поймете, обидитесь… — неожиданно оборвала она и вздохнула.

— Нет, нет, напротив, говорите, пожалуйста, — поспешила я ее успокоить.

— Ну вот… они и злятся… а вы бы попроще с ними…

— Schlafen, Kinder, schlafen! — еще раз окликнула нас Fraulein.

Как только мы вошли в спальню, девушка-служанка уменьшила свет в газовых рожках, и дортуар утонул в полумраке. Наступила тишина. Изредка только раздавался где-нибудь задавленный шепот, да с легким шумом передвигалась попавшаяся под руку табуретка. Поминутно то на одной, то на другой постели поднимались небольшие детские фигурки, укутанные до пояса в синие нанковые одеяла и, сложив на груди руки, набожно молились, кладя поклоны. Классная дама, тихо ступая, ходила по узким пространствам между рядами кроватей, «переулкам», как их называли в институте, и наконец, пожелав нам доброй ночи, исчезла за дверью своей комнаты, помещавшейся подле дортуара.

Лишь только затихли ее осторожные шаги, Бельская поднялась на локте со своей подушки и произнесла звонким шепотом на всю спальню:

— Тише, mesdam'очки, а то вы мешаете спать ее светлости, сиятельной княжне.

Девочки слабо фыркнули.

— Ее светлость княжна почивают, — тем же шепотом произнесла она снова.

— Оставь ты татарскую княжну, Белка, — подхватила со своего места рыженькая Запольская, — не мешай ей творить свой вечерний намаз. Когда я была в Мцхете…

«Она была в Мцхете! В Мцхете — древней столице родимой Грузии, в Мцхете, так близко расположенном от милого Гори, в самом сердце моей родины… Она была в Мцхете…» — вихрем пронеслось в моей голове.

Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я в один миг соскочила с постели, подбежала к кроватке Краснушки, взобралась на нее, как была, босая, в одной сорочке, и, усевшись в ногах девочки, спрашивала дрожащим от радостного волнения голосом:

— Вы были в Мцхете? Неужели вы были в Мцхете?

Мне казалось теперь, что я давно знаю и люблю эту рыженькую воспитанницу, так бессердечно трунившую надо мною всего несколько минут тому назад. Ведь она была в Мцхете, она видела мою родину, мое бирюзовое небо, мои изумрудные долины и высокие горы, подернутые розоватым туманом, далекие горы с седыми вершинами!..

Краснушка не разделяла, казалось, моего восторга. Она как будто даже испугалась меня и, чтобы скрыть свое смущение, расхохоталась громко на весь дортуар не совсем, впрочем, естественным смехом.

— Mesdam'очки, светлейшая татарка рехнулась. Карр-раул!

Дверь соседней комнаты широко распахнулась. На пороге появилась Fraulein Геринг.

— Wer schreit so? Bist du, Запольская? Schande![42] Завтра ты будешь наказана.

Дверь захлопнулась снова… Краснокудрая девочка, пугливо юркнувшая под одеяло при появлении классной дамы, теперь снова высунула из-под него свою лисью головку и сердито проговорила мне:

— Все из-за вас… Убирайтесь, пожалуйста!

Я молча спрыгнула с ее постели и пошла к себе. Мне было стыдно и больно за то, что я не сумела скрыть моего порыва перед всеми этими злыми, безжалостными девчонками. Молча легла я в свою постель, зарылась в подушку с глазами полными слез, и… тотчас же в моей памяти возникли дорогие картины…

Передо мною мелькнул Гори… наш дом, окруженный тенистым, благоухающим садом… тихо ропчущая Кура… Барбале, от которой всегда пахло свежим тестом и ореховым маслом… хорошенькая Бэлла… бабушка… Брагим… Магома… папа… А надо всем этим, надо всей моей чудесной кавказской природой, благоухающей и нежной, носился пленительный образ с печальными глазами и печальными песнями, — образ моей красавицы-деды…

Дребезжащий звонок разбудил меня.

Мигом вскочила я, забыв, почему и зачем я нахожусь здесь, почему бегают и смеются эти сердито-сонные девочки в потешных колпачках и ночных кофточках.

— Пора вставать, Джаваха, — пробегая мимо моей постели, шепнула мне моя вчерашняя собеседница Чикунина.

Я поспешила натянуть на ноги чулки, накинуть юбочку и побежала умываться.

В 8 часов к нам поднялась высокая, худая, как жердь, французская дама, m-lle Арно. Я подошла к ней по совету той же Чикуниной и присела.

— Bonjour, mademoiselle! — сухо произнесла она, — надеюсь, вы скоро привыкнете к нашим порядкам и станете примерною ученицей.

Потом, зорко оглядывая класс, она спросила:

— Кто дежурная?

Выступила очень худенькая, не по годам серьезная девочка.

— Это наша первая ученица, Додо Муравьева, — пояснила мне Варя Чикунина, вставшая, по моей просьбе, со мною в пару.

Я с невольным уважением взглянула на худенькую девочку и втайне позавидовала ее выдержанности.

Между тем, пары двинулись в столовую. Сегодня меня уже не так оглядывали старшие и младшие классы: событие поступления новенькой за полусуточной давностью, казалось, потеряло весь свой интерес.

Первый урок был батюшкин. Я узнала это за столом, в то время как с трудом заставляла себя выпить жидкий, отдающий мочалою чай и съесть казенную сухую булку. Узнала и то, что Закону Божию все учились прилежно и что дружно «обожали» батюшку, относившегося равно отечески-справедливо ко всему классу. Сегодня меня, казалось, оставили в покое, только рыженькая Запольская сердито-насмешливо бросила в мою сторону:

• Предыдущая
• 28/40
• Следующая