Джаваховское гнездо - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 16
- Предыдущая
- 16/37
- Следующая
Даня с трудом делает над собою усилие, чтобы поднять взгляд на женщину.
Какой необыкновенный наряд у старухи. Смесь пестрых цветов, ярких, как у цыганки. И монеты, ожерелья без счета на сухой жилистой шее.
Селтонет первая выступает вперед.
— Привет и дружбу несу к тебе, милостью Аллаха, тетка Леила-Фатьма!
— И от Селима тоже! — почтительно вставляет мальчик, прикладывая, по восточному обычаю, руку к сердцу, устам и лбу.
Женщина не отвечает ни одним словом. Глаза ее впиваются в Даню, как два клинка, как две острые, колкие иглы.
— Кто эта прекрасная незнакомка с синими небесами в очах? — глухим голосом, на татарском наречии спрашивает она Селтонет.
Селтонет что-то быстро-быстро объясняет по-татарски. Даня не понимает ни слова, хотя чувствует, что говорится про нее.
Глаза той, кого зовут Леилой-Фатьмой, жгут ее своим черным пламенем, и ей снова делается невыносимо жутко.
Селим стоит как вкопанный у порога, скрестив руки на груди. Селтонет смолкает.
Женщина еще с минуту пристально глядит на Даню, потом протягивает к ней костлявую, высохшую руку.
— Это ты, девушка, беседуешь каждый вечер с ангелами? — говорит она ломаным русским языком.
— Как? — растерянно переспрашивает, недоумевая, Даня.
— Ты заставляешь петь золотую штучку? Я видела тебя не раз из окна моей сакли. Хорошо поет она у тебя. Никто из наших девушек в ауле не сумел бы играть так сладко. Сам Творец вкладывает звуки в персты твои.
Костлявая рука женщины ложится на белокурую головку. Черные глаза старухи впиваются в синие звезды Даниных глаз.
— Мудрая головка. Светлый взгляд благоухающего цветка. Клянусь, девушка, твоя судьба великая и славная.
Румянец обжигает щеки Дани, заливает ей лицо. Сердце сладко и больно замирает у нее в груди. Знакомый огонь тщеславия разливается по жилам. Теперь уже страшная, безобразная женщина не кажется ей больше ни страшной, ни безобразной. Она глядит так ласково в синие глаза девочки и шепчет на своем ломаном, но все же понятном для Дани языке.
— Леила-Фатьма видит за гранями прошедшего и будущего. Леила-Фатьма все знает. Твои глаза плакали недавно. Ты потеряла близкое существо. Ты и себя потеряла, белая горлинка. Белая горлинка очутилась в гнезде сизых голубей. Тесно в нем, жутко. А золотая штучка, что поет так сладко, и людские похвалы, и богатство, и слава манят, манят. Уходи же, гурия, уходи, белый цветок северных садов. Уходи отсюда. Не жить тебе в нашей глуши, в тени чинаровых и каштановых садов. Тебя зовет слава, далеко, высоко зовет. Верное тебе сказала Леила-Фатьма, верное, юная роза горийской долины.
Женщина смолкла. Молчит, глядит на Даню. Теперь искорок безумия и помину нет в ее глазах. Взор ее пронзителен, глубок и как-то колок.
Селтонет и Селим тоже замерли в молчании и не сводят с нее глаз.
Даня вся трепещет, вся дрожит.
Кто она, эта старуха? Колдунья? Или, быть может, пророчица?
Кто бы ни была она, но как верно определила она ее, Данину, судьбу!
Да, не ей, Дане, отмеченной талантом, прозябать здесь, в этом тоскливом, скучном гнезде!
И, не помня себя, с охваченной снова тщеславием душой, она бросается к прорицательнице, хватает ее за руки и шепчет горячо, страстно:
— О, верните меня к прежней счастливой жизни, Леила-Фатьма! Верните мне славу, шум и успех! Я чувствую, вы сможете сделать это, можете, знаю! О, сделайте это, сделайте это!
Молчание.
Только слышно, как трепетно дышит грудь Селима да шумно вздыхает Селтонет.
Леила-Фатьма молчит и смотрит, смотрит.
О, эти глаза!
Какая в них жуткая, таинственная глубина.
Потом Леила-Фатьма говорит, сначала глухо, затем все явственнее, слышнее:
— У старой орлицы срезаны крылья. Но они скоро снова подрастут. Взмахнет ими старая орлица и улетит далеко. И белую, юную позовет за собой. Скажет юной: «Пойдем, девушка, научу тебя тому, что дано только избранным». И поднимет старая юную высоко на крыльях над землей и даст ей славу у людей и бессмертие, и могучую силу. А имя ее прославит от Тифлиса до Гуниба, от Карталины до Чеченской и Дагестанской страны! И будет она знатна, велика и богата. Будет! Будет! Будет!
Непонятный порыв охватывает Леилу-Фатьму. Ее глаза мечут пламя, ее голос, хриплый до этого, теперь звонок и высок. Костлявые руки подняты над головою Дани. Уверенностью и мощью веет от невзрачной фигуры. Словно вся преобразилась она. И Даня преобразилась также. Прежнего страха в ней уже нет. Бесспорно: ясновидящая перед нею. И если все то, что говорит она, правда, то…
Шаги у стены сакли прерывают мысли Дани.
— Это «друг». Я узнаю ее походку! — восклицает Селим.
Селтонет хватает Даню за руку, увлекает ее за собой.
— Скорее! Скорее! Прочь отсюда! Прочь!
— Сюда, сюда! — шепчет Леила-Фатьма, распахивая низко расположенное над полом оконце.
Под окном темнеют розовые кусты. Первая прыгает Селтонет, за нею Даня и Селим.
Вихрем проносятся все трое по чинаровой аллее, кидаются в дом.
Через пять минут девочки лежат, каждая в своей постели.
— Ты слышала, что говорила она? Ты слышала, что ждет тебя, белая роза? — спрашивает Селтонет, льстиво улыбаясь, и глядит на Даню.
С минуту длится молчание. Потом Селтонет приподнимает голову от подушки и говорит снова:
— И верь мне, бирюзовая, Леила-Фатьма сумеет тебя сделать счастливой, верь!
— Нина Бек-Израил, ты опять пришла мучить меня!
— Тетя Леила-Фатьма, опомнись. Разве дочь твоего брата желала тебе когда-нибудь зла? — говорит спокойно Нина.
Обе они стоят друг против друга.
Лицо старшей вызывающе и мрачно, глаза горят нездоровым огнем. Черты молодой полны жалости и снисхождения.
Месяца три тому назад Нина ездила в аул Бестуди. Ее вызвали туда соседи ее покойного дяди наиба, брата ее отца и тетки Леилы-Фатьмы. В предместьях аула, среди роскошной горной долины лежит усадьба последней. Леила-Фатьма осталась одна в ней хозяйкой над всем. Леила-Фатьма всегда отличалась странностями с детства, отказалась от замужества, вела замкнутую жизнь. Ее считали чародейкой в Дагестане. К ней ездили богатые уздени и беки гадать свою судьбу. Она им показывала их прошлое, предвещала будущее. Она была богата, унаследовав от отца табуны коней и овец после смерти брата и выхода замуж младшей сестры Гуль-Гуль, но жадность к еще большей наживе не давала ей никогда покоя. Эта жадность была ее болезнью, мукой, бременем и постоянным бредом.
В последнее время стали замечаться странность Леилы-Фатьмы. Она не спала ночей, закапывала деньги и драгоценности в землю; ей все казалось, что слуги и приезжие гости хотят ее обокрасть. Часто слышался ее плач по ночам, похожий на вой горной чекалки. Соседи написали княжне Нине о состоянии дочери наиба. Та немедленно приехала в Бестуди и увезла тетку к себе, лечить ее в своем Джаваховском гнезде. Небольшой домик в углу сада, похожий на хорошенькую лезгинскую саклю, со всеми удобствами, был предоставлен Леиле-Фатьме, дочери покойного наиба Мешедзе. Домик весь утопал в зелени дикого винограда и выходил окнами в сад. Леила-Фатьма пользовалась относительной свободой. Нина заходила за нею утром и вечером, когда все было тихо в гнезде, и они гуляли по окрестностям Гори. Нина сама носила обеды и ужины тетке, заботилась о том, чтобы у нее не было ни в чем недостатка и лечила ее душевный недуг. И строго-настрого запретила всем в гнезде беспокоить больную, ходить к ней, даже близко подходить к ее домику? Припадки старой татарки, благодаря бдительному уходу племянницы, ее терпению и ласке, делались все реже и реже. Страшный вой полубезумной женщины уже не повторялся так часто, как прежде. Нина торжествовала. Восстановившееся душевное спокойствие Леилы-Фатьмы радовало ее. И вдруг сегодня Нине пришлось увидать снова горящие глаза и возбужденное лицо несчастной, свидетельствующие о новом припадке безумия.
— Зачем ты мучишь меня, негодная девчонка? — шипящим голосом, сжимая свои костлявые узловатые руки в кулаки, говорит она.
- Предыдущая
- 16/37
- Следующая
