Статский советник - Акунин Борис - Страница 27

• Предыдущая
• 27/62
• Следующая

Слушатели, расставив стулья полукругом, сидели вдоль трех стен адвокатского кабинета, а на четвертой стене висел приколотый булавками лист плотной бумаги, по которому инструктор чертил углем квадраты, кружки и стрелки.

Грин уже был посвящен в план акции – Козырь рассказал по дороге из гостиницы, поэтому смотрел не столько на схему, сколько на слушателей. Диспозиция была толковая, простая, но сработает ли, целиком зависело от исполнителей, большинство из которых в эксах никогда не участвовали и свиста пуль не слышали.

Положиться можно было на Емелю, Рахмета и самого Козыря. Снегирь будет стараться, но зелен и пороха не нюхал. Что представляют собой шестеро парней из московского боевого отряда, и вовсе неизвестно.

Гвоздя, рабочего с Гужоновского завода, и Марата, студента-медика, Грин видел в чайной на Маросейке. Там они проявили себя только тем, что от усердия и недостатка опыта слишком пялились на Рахмета и этим себя выдали. Остальные четверо – Арсений, Бобер, Шварц и Нобель (последние двое, студенты-химики, взяли клички в честь изобретателей пороха и динамита) – выглядели совсем мальчиками. А иметь дело придется с бывалыми стражниками. Как бы они не перестреляли всю эту прогимназию.

В углу, старательно сдвинув брови, сидела Жюли, которой здесь делать было совершенно нечего. Глядя на нее, Грин почувствовал, что краснеет, а такого с ним не случалось уже лет десять. Усилием воли он загнал обжигающие воспоминания о сегодняшнем событии поглубже для последующего анализа. Самоуважению и прочности защитной оболочки нанесен значительный ущерб, но ее наверняка можно восстановить. Надо только придумать как. Не сейчас. Позже.

Он взглянул на Козыря – не виновато, а оценивающе. Как повел бы себя специалист, если бы узнал? Ясно, что акция была бы сорвана, так как с точки зрения уголовной морали Козырю нанесено смертельное оскорбление. Вот в чем главная опасность, сказал себе Грин, но, еще раз посмотрев на Жюли, вдруг усомнился: в этом ли? Главная опасность, конечно же, заключалась в ней.

Она легко сломала стальную волю и железную дисциплину. Она была самое жизнь, которая, как известно, сильнее любых правил и догм. Трава прорастает через асфальт, вода пробивает скалы, женщина размягчит самое твердое сердце. Особенно такая женщина.

Пускать Жюли в революцию было ошибкой. Радостные, розовые, сулящие счастливое забвенье подруги – не для крестоносцев революции. Им по пути с серо-стальными амазонками. Такими, как Игла.

Вот кто должен был бы сидеть здесь, а не Жюли, только отвлекающая мужчин от дела своим пестрым оперением. Но обиженная Игла привела людей на квартиру и ушла, не дождавшись Грина. Снова он виноват – плохо поговорил с ней по телефону.

– Ну, что лбы в гармошку собрали? – усмехнулся Козырь, вытирая запачканные руки о черные, дорогой английской шерсти брюки. – Не пузырься, революция. Налет – дело фартовое, он кислых не любит. Весело надо, на кураже. А кто свинцовую дулю скушает, стало быть, судьба такая. Молодому помирать слаще пряника. Это старому да хворому страшно, а нашему брату все равно что стакан спирта в морозный день укушать – обожжет, да отпустит. Вам, бакланам, и делать-то особо нечего, всё главное мы с Грином обштопаем. А потом так, – обратился он уже непосредственно к Грину. – Бросаем слам в саночки и гоним до постоялого двора «Индия», где нас будет Жюльетта поджидать. Место базарное, торговое, мешками там никого не удивишь. Пока я лошадь гоню, надо поверх казенных сургучей обычную мешковину натянуть, и ни в жизнь никто не скумекает, что у нас там не лаврушка, а шестьсот кальмотов. Как в номере засядем – дележ. Согласно уговору: два мне, четыре вам. И адью, до нескорого свидания. С такого слама Козырь долго гулять будет. – Он подмигнул Жюли. – В Варшаву поедем, оттуда в Париж, а из Парижа куда захочешь.

Жюли нежно, ласково улыбнулась ему и точно так же улыбнулась Грину. Поразительно, но в ее взгляде Грин не прочел и тени виноватости или смятения.

– Расходитесь, – сказал он и поднялся. – Сначала Козырь и Жюли. Потом Гвоздь и Марат. Потом Шварц, Бобер и Нобель.

Провожая в прихожей, давал последние наставления. Старался говорить ясно, не проглатывая слов:

– Бревно сбросить без десяти, не позже, но и не раньше. А то дворники могут откатить… Стрелять, не высовываясь из укрытия. Выставил руку и пали. Важно не подстрелить их, а оглушить и делом занять… Главное, чтоб из вас никто под пулю не попал. Раненых уносить некогда будет. И оставлять нельзя. Кто ранен и не может идти – стреляться. Слушайтесь Рахмета и Емелю.

Когда ушли трое последних, Грин запер дверь и хотел вернуться в кабинет, но вдруг заметил, что из кармана его черного пальто, висевшего на вешалке, высовывается белый уголок. Что это – понял сразу.

Застыл на месте, приказал сердцу не сбиваться с ритма. Достал листок, поднес к самым глазам (в прихожей было темновато), прочел.

Мельком отметив, что записка напечатана не на «ундервуде», как прежде, а на «ремингтоне», Грин потер рукой лоб, чтобы мозг работал быстрей.

– Грин, ты чего там застрял? – раздался голос Емели. – Иди сюда!

– Сейчас! – отозвался он. – Только в уборную.

В ватер-клозете прислонился к мраморной стене, стал отсчитывать пункты для размышления, начиная от менее существенного.

Откуда взялось письмо? Когда? На вокзал Грин ездил не в черном пальто, а в рахметовой бекеше – на всякий случай брал с собой бомбу, а в бекеше удобные карманы. Пальто весь день провисело на вешалке. Значит, круг сжимается. Всех, кто сейчас в Петербурге, можно исключить. Москвичей тоже. Если, конечно, ТГ – это один человек, а не двое или несколько. Может быть, «Г» – тоже значит «группа»? Террористическая группа? Бессмыслица. Ладно, об этом потом.

Сверчинский. Если бы не экс – отличная идея. Казнить крупного жандармского чина, а заодно проредить заслон. Отвлекающий удар – это правильно. Тут ведь что важно – не самим из Москвы ноги унести, а деньги переправить. Время не терпит. Хватит ли только сил на две акции? Это станет понятно после экса.

И только теперь дошла очередь до самого трудного, что в записке было подчеркнуто синим карандашом.

Рахмет – предатель? Возможно ли это?

Да, ответил себе Грин. Возможно.

Тогда становится понятен вызов и торжество в рахметовом взгляде. Он не сломлен жандармами, он разыгрывает новую роль. Мефистофеля, Ваньки Каина или кем там он себя воображает.

А если сведения ТГ неверны? Прежде ТГ ни разу не ошибался, но здесь речь идет о жизни товарища.

Грин позаботился о том, чтобы со вчерашнего дня Рахмет не выходил из квартиры. Сегодня велел Емеле не спускать с штрафника глаз, что после ночной вылазки бывшего улана подозрительным не показалось.

План был такой: выделить Рахмету на эксе самую рискованную задачу. Чтo лучше дела покажет, честен человек или нет?

Но теперь выходило, что брать Рахмета на экс нельзя.

Приняв решение, Грин нажал медную кнопку водослива, последнего новшества гигиенической техники, и вышел из уборной.

Рахмет, Емеля, Снегирь и Арсений, сын отсутствующего хозяина, стояли подле исчерченной углем схемы.

– Ага, наконец-то, – обернулся Снегирь, возбужденно блестя глазами. – Мы тут беспокоимся, справитесь ли вы с Козырем вдвоем. Все-таки вас только двое, а нас целая орава.

– Больно рискованно, – поддержал мальчика Рахмет. – И потом, ты не слишком доверяешься этому поповскому Рокамболю? Как бы он не сделал ручкой со всеми деньгами. Давай я с вами буду, а бомбу кинет Емеля.

– Нет, бомбу я! – воскликнул Снегирь. – Емеля должен ребятами командовать.

• Предыдущая
• 27/62
• Следующая